Хорошие люди - Евгений Емельянов

— Я им буду скоро… — Теперь сын поднялся со стула. — Отец, если ты хочешь серьезного разговора, то выслушай меня: я уже не мальчишка, которого ты можешь оскорблять, как тебе вздумается. Если ты хочешь спокойно жить со своей новой женой — живи. Но если ты скажешь хоть одно слово — я ухожу в общежитие. Все!

В комнате повисла тяжелая тишина. Клавдий Сергеевич не отрывал от сына своих щелочек-глаз, и Станислав не отводил свои тоже. Марина Фабрициева чувствовала себя в этой ситуации посторонним и никому не нужным человеком. Ей хотелось встать и уйти, но она не могла сделать этого, опасаясь разгневить Вахтомина. И в то же время ей казалось, что она мешает разговаривать отцу с сыном, что Клавдий Сергеевич стесняется ее присутствия, скован и не может позволить себе лишнего слова. Впервые в своей жизни увидела Марина Фабрициева, каким может быть Клавдий Сергеевич, когда теряет контроль над собой.

Клавдий Сергеевич со всего размаху ударил стулом об пол. Марина вздрогнула, сердце ее провалилось куда-то, в животе возникло неприятное ощущение страха.

— Ох, — прошептала Марина Семеновна.

Станислав побледнел. Он тоже схватил стул и швырнул его на пол. И снова Марина выдохнула: «Ох!» Отец и сын стояли друг против друга, тяжело дышали, но никто не мог произнести ни слова; наконец, Вахтомин, скользнув по лицу Марины невидящим взглядом, повернулся и вышел из комнаты. И тут в третий раз вздрогнула Марина Фабрициева, когда ворвался ей в уши грохот захлопнувшейся двери.

Ночью никто, кажется, в доме не спал. С вечера все попрятались по комнатам, разговаривали шепотом, и только Юркин голос звучал легко и чисто. У Марины сложилось такое впечатление, что младший сын Вахтомина привык к подобным сценам и не обращает на них никакого внимания.

Не спал в эту ночь и Клавдий Сергеевич, хоть и старался сделать вид, что спит. Марина слышала его вздохи — тяжелые и частые.

В последующие дни ничего особенного не случилось, если не считать того, что отец и сын словом не обмолвились; да и встречались они очень редко. Если Вахтомин работал в первую смену, то уходил он рано утром, когда Станислав еще спал. Возвращался Вахтомин домой, когда сын уже был на комбинате. Когда после окончания второй смены сын приходил с работы, в доме все спали.

Впрочем, теперь уже и Марина работала; с восьми утра и до восьми вечера должна была она трудиться в своем буфете.

— Как же нам быть теперь? — задумчиво сказал Вахтомин, когда у Марины Семеновны кончились выходные дни. — Больно далеко тебе добираться. От станции два километра почти, да от села до деревни — все пять.

— Как-нибудь, — сказала Марина. — Мне не привыкать.

— А ты подумала обо мне-то? Ну, когда я в первую смену работаю — ладно. Я тебя буду встречать возле села. А когда пойду во вторую?.

— И сама доберусь, Клавочка!

— Опасно.

— Чего опасно? Волки, что ли, завелись в селе?

— Мало ли…

Но последующие несколько дней, когда Марина Семеновна самостоятельно возвращалась домой, успокоили его. Вахтомин решил, что Марину, действительно, никто не тронет и что в общем-то, если и нужно чего-то бояться в деревне, то лишь черноты ночи. Марина же, хоть и смолчала, в глубине души обиделась. Вот тебе и Клавдий Сергеевич! Проявил внимание — и замолчал, словно никакого такого разговора не было…

Марина не знала, что Вахтомин серьезно подумывал в те дни о том, чтобы пойти к Рожкову и договориться с ним насчет сменности. Почему обязательно, думал Клавдий Сергеевич, надо работать посменно? Разве нельзя сделать так, например, чтобы Вахтомин всегда работал с утра, а Рожков — с обеда? Если бы Вахтомину предложили такой график, он не стал бы от него отказываться….

Клавдий Сергеевич никуда не пошел. После долгих, раздумий он решил, что не стоит унижаться перед Рожковым. К тому же в местном комитете комбината лежало заявление Вахтомина о том, что в смене Рожкова не совсем благополучно обстоит дело с обучением молодых рабочих необходимым специальностям и что здесь наблюдаются такие антиобщественные явления, как пьянки. Как пример, Вахтомин называл имена своего сына — ученика станочника и Вениамина Барабанова.

Нет, не мог идти Клавдий Сергеевич на поклон к своему сменщику Вадиму Рожкову.

В конце октября состоялось заседание месткома, на котором, в частности, рассматривалось заявление Вахтомина. Были приглашены Рожков, Венька Барабанов, Станислав. Клавдий Сергеевич обрисовал общее положение дел в смене Рожкова, за которой он «давно наблюдает». «Если кому-то кажется, — сказал он, — что картина в данной смене положительная, тот глубоко заблуждается. Случай, когда напились два молодых рабочих — Вениамин Барабанов и Станислав Вахтомин, да к тому же, можно сказать, в рабочее время, выходит за всякие рамки. Если молодые так пьют, то что можно ждать от пожилых? Кто-то может подумать, — продолжал Вахтомин, — что я незаинтересованная сторона. Верно? Так вот, я категорически заявляю, как раз я очень заинтересованная сторона. Пьяный рабочий в смене Рожкова наломает дров, — ха-ха, это я образно выражаюсь, — то есть он наделает браку, а кто понесет ответственность? Думаете, ее понесет один Рожков Вадим Кирьянович? Дудки-с. На мне это тоже отразится самым непосредственным образом. На моей шее, то есть. Потому что мы делаем с Рожковым одно общее дело, и очень сильно ошибаются те товарищи, которые считают себя непогрешимыми…» И — дальше: «Я предлагаю местному комитету ходатайствовать перед администрацией о серьезном наказании всей этой троицы — Рожкова, Барабанова и Станислава Вахтомина».

Местком никакого решения не вынес. После того, как он заслушал «провинившихся», местный комитет прямо и нелицеприятно заявил Клавдию Сергеевичу, чтобы в дальнейшем он не отрывал людей от более важных дел.

Что?!

А то, — объяснили Вахтомину, — что местком не уполномочен вмешиваться в частную жизнь рабочих комбината. Вот если бы пьяные Вахтомин и Барабанов заявились на территорию комбината и устроили дебош, тогда — другое дело. Или если бы они попали вдруг в вытрезвитель… А если Клавдий Сергеевич Вахтомин недоволен собственным сыном, так ведь ему никто не мешает употребить родительскую власть. И в-третьих, в-пятых, в-десятых, местком вполне удовлетворен объяснениями Барабанова и Рожкова о том, что это был единственный случай.

— Хорошо же! — сказал Вахтомин.

Он хотел немедленно бежать в партком; вспомнив же, что он и сам член месткома, а заседание еще не окончено, Клавдий Сергеевич настолько расстроился, что не принимал никакого участия в обсуждении других вопросов. Он молча и мрачно смотрел на лица своих «коллег» и перебирал в уме кары, которые он обрушит на головы безответственных работников, засидевшихся в местном комитете.

Постепенно мысли Вахтомина потекли по новому руслу. Он начал думать о том, что Станислав все больше и больше отдаляется от отца, все больше и больше взрослеет; он думал об этом как человек, который желал бы, чтобы дети всегда оставались несмышлеными, чтобы они никогда не выходили из-под родительский власти.

После заседания местного комитета Вахтомин отправился в партком, но никого в кабинете не застал. Тогда он решил нанести визит директору комбината Владимиру Петровичу, но и того не оказалось на месте — его вызвали в райком партии. К тому времени злость у Вахтомина поутихла; осталось, правда, легкое чувство обиды — на сына, на Рожкова, на местком, на весь мир, — но с таким чувством можно было жить. Как всегда в подобные минуты, появилось желание бросить все к чертовой матера и укатить куда-нибудь. Но куда уедешь из собственного дома? Увы, Вахтомину не двадцать лет, а все пятьдесят (вот-вот стукнет). Пять-де-сят!

Правда, — шевелились мысли, — он совсем не ощущает себя стариком. Скорее наоборот: ему кажется, что он такой же, каким был двадцать лет тому назад. Ничего не изменилось в его организме. Те же потребности и та же энергия. Какой-такой врожденный порок сердца нашли у него врачи?

Через несколько дней Клавдий Сергеевич снова разговаривал с сыном, на этот раз — дома. Вот тогда-то он и грохнул стулом об пол. Сын сделал то же самое, вызвав большое смятение в душе Клавдия Сергеевича. Вахтомин не знал, чем ответить на это. Он долго смотрел Станиславу в глаза, и сотни слов теснились в мозгу, не находя выхода. Вахтомин был в дикой ярости; он горел желанием ударить сына, но боялся, что теперь и Станислав сумеет постоять за себя.

И тогда Вахтомин бросился вон из дома, сильно шибанув дверью.

Когда Вахтомин приходил в себя после громких семейных скандалов, он осуждал свое поведение, особенно дурную привычку хлопать дверьми (отчего, конечно же, они не становились прочнее). В том, что он ударил сына или оскорбил родную мать, большой беды Вахтомин не видел. А вот тот факт, что он снова хлопнул дверью, по-настоящему угнетал его. Ведь если что — снова придется идти на поклон к столярам; а к ним только пойди: «Некогда», «Работы много», «Далеко больно». Если они и согласятся помочь, то обязательно три шкуры сдерут. И ведь на том же комбинате работают, сволочи!