Сладость на корочке пирога - Алан Брэдли

Осы, пчелы, шершни и личинки? Неужели отец на самом деле это произносит? Я начала слушать его с новым чувством.

— Как это сделать, — продолжал отец, — мы не думали, но результатом наших развлечений было то, что я находил общий язык со стариком Евклидом, а Бони в то же время усовершенствовал свое искусство престидижитатора. Различные предметы появлялись и исчезали на кончиках его пальцев с такой дивной легкостью, что даже я, в совершенстве знавший, как делается та или иная иллюзия, с трудом верил своим глазам.

По мере того как росло его искусство фокусника, росло и его чувство собственного достоинства. Овладев магией, он стал новым Бони, уверенным, ловким и, наверное, даже нахальным. Его голос тоже изменился. Если вчера он говорил как осипший школьник, теперь внезапно — по крайней мере во время представления — у него как будто появилось горло из полированного красного дерева: гипнотический профессиональный голос, который зачаровывал слушателей.

«Воскрешение Чанг Фу» происходило так: я облачался в просторное шелковое кимоно, найденное на благотворительной церковной распродаже, из прекрасной кроваво-красной ткани, покрытой изображениями китайских драконов и загадочными знаками. Я красил лицо желтым мелом и обвязывал голову тонкой резинкой, чтобы приподнять уголки глаз. Пара оболочек от сосисок Карнфорта, покрашенных и порезанных на длинные накладки для ногтей, добавляла отталкивающих деталей к моему облику. Для завершения моего наряда требовалась еще обгорелая пробка, пара клочков растрепанных шнурков в качестве бороды и пугающий театральный парик.

Я вызывал добровольца из зала — естественно, сообщника, с которым предварительно репетировал. Я приглашал его на сцену и объяснял комическим напевным голосом китайского мандарина, что собираюсь убить его, отправить в край счастливых предков. Это сухое объявление всегда заставляло зрителей ахнуть, и не успевали они прийти в себя, как я доставал пистолет из складок кимоно, наставлял его на сердце сообщника и нажимал курок.

Стартовый пистолет производит ужасающий грохот, когда из него стреляют в помещении. Мой ассистент хватался за грудь, раздавливая припрятанный в кулаке пакетик кетчупа, жутко брызгавшего сквозь пальцы. Потом он переводил взгляд на месиво на груди, неверяще распахивая глаза.

«Помоги мне, Джако! — вопил он. — Фокус не удался! Я убит!» — и падал плашмя на спину.

К этому моменту зрители уже напряженно сидели, в шоке, кое-кто вскакивал на ноги, некоторые плакали. Я протягивал руку, успокаивая их.

«Молссите! — шипел я, окидывая их пугающим взглядом. — Плледки тлебуют молсяния!»

В этот момент могла раздаться пара нервных смешков, но, как правило, воцарялось изумленное молчание. Я доставал скатанное в рулон покрывало и накрывал им своего якобы мертвого помощника, оставляя на виду только его лицо.

Это покрывало было весьма необычным, я сделал его в абсолютной тайне. По длине оно разделялось на три части парой тонких деревянных штифтов, вшитых в две узкие кулиски, которые шли вдоль всего покрывала и были, естественно, невидимы в скатанном виде.

Присев на корточки и используя свое кимоно в качестве прикрытия, я снимал туфли с ног ассистента (это было легко сделать, поскольку он тайком ослаблял шнурки перед тем, как я вызывал его на сцену) и цеплял их носками вверх на один конец штифтов.

Туфли, видишь ли, были специально подготовлены, в каждом каблуке просверливалось отверстие, в которое можно было вставить гвоздь и воткнуть его в край штифта. Результат был более чем убедительный: труп, лежащий на полу, голова которого торчит с одной стороны покрывала, туфли — с другого.

Если все шло по плану, к этому моменту на покрывале проступали большие красные пятна в районе груди «трупа», а если нет, то я всегда мог добавить немного из пакетика, вшитого в мой рукав.

Дальше наступала важная часть. Я просил притушить огни («Достопочтенные плледки тлебуют полной темноты!») и во мраке поджигал магний. Вспышка магния на миг слепила зрителей — как раз достаточно, чтобы мой ассистент успевал выгнуть спину и, пока я поправлял покрывало, упереться ногами в пол. Его туфли, конечно, торчащие с другого конца покрывала, производили впечатление, будто он все еще лежит горизонтально.

Теперь я приступал к совершению пассов на восточный манер, размахивал руками, призывая его вернуться из мира мертвых. Пока я отвлекал внимание вымышленными заклинаниями, мой помощник медленно вставал под покрывалом на ноги, поддерживая штифты на плечах, туфли же продолжали торчать с другой стороны покрывала.

Аудитория, естественно, видела лишь прикрытое покрывалом тело, которое воспаряло в воздухе и плавало на высоте пяти футов над полом.

Затем я начинал умолять счастливых предков вернуть его в мир живых душ. Это делалось в сопровождении массы загадочных пассов, после чего я снова поджигал магний, а мой ассистент сбрасывал покрывало, подпрыгивая в воздух и приземляясь.

Покрывало с прибитыми гвоздями ботинками и вшитыми штифтами падало во мрак, а мы оставались на местах, кланяясь среди бури громовых аплодисментов. И поскольку на нем были черные носки, никто не обращал внимания, что «покойник» потерял туфли.

Это было «Воскрешение Чанг Фу», и именно так я планировал поставить его в родительский день. Мы с Бони прятались в прачечной с нашим оборудованием, где я обучал его тонкостям иллюзии.

Но вскоре стало понятно, что из Бони плохой сообщник. Несмотря на его энтузиазм, он был просто слишком высок. Его голова и ноги торчали слишком далеко из-под перекроенного покрывала, а времени, чтобы сшить новое, не было. И был неоспоримым тот факт, что хотя Бони чудесно управлялся с руками, его тело и ноги все еще оставались телом и ногами неуклюжего и нескладного подростка. Его угловатые коленки дрожали, когда он должен был изображать левитацию, и на одной репетиции он упал плашмя на спину, погубив всю иллюзию — покрывало, туфли, все.

Я не мог придумать, что делать. Бони впадет в уныние, если я выберу другого ассистента, но надеяться, что другой за оставшуюся пару дней сможет выучить свою роль, тоже не приходилось. Я был на грани отчаяния.

Именно Бони нашел решение.

«Почему бы нам не поменяться ролями? — предложил он после одной особенно оглушительно неудачной репетиции. — Давай я попробую. Надену костюм старого колдуна, а ты будешь изображать тело».

Я вынужден был признать, что идея блестящая. С лицом, выкрашенным желтым мелом, и длинными руками, высовывающимися из рукавов красного кимоно (и выглядящими еще более устрашающе благодаря накладкам на ногти из сосисочных оболочек), Бони являл собой самого впечатляющего персонажа, который когда-либо ступал на эту сцену.

И поскольку он был прирожденным имитатором, он с легкостью изобразил надтреснутый писклявый голос старого мандарина. Его восточный акцент был, возможно, даже лучше моего, и эти длинные тонкие пальцы, извивающиеся, словно черви, были незабываемым зрелищем.

Само представление было великолепным. Присутствовала вся школа и родители учеников, и Бони устроил шоу, которое никто из них никогда не забудет. Он был то экзотичен, то зловещ. Когда он вызвал меня из зала, даже я вздрогнул при виде зловещей фигуры, манящей меня из огней рампы.

И когда он выстрелил из пистолета, «ранив» меня в грудь, началось бог знает что! Я предварительно нагрел и разбавил водой пакетик с кетчупом, и пятно в результате получилось ужасающе правдоподобным.

Одного из родителей — отца Гиддинга-младшего — пришлось удерживать силой мистеру Твайнингу, предвидевшему, что какой-нибудь впечатлительный зритель может броситься на сцену.

— Успокойтесь, дорогой сэр, — прошептал Твайнинг на ухо мистеру Гиддингу. — Это просто иллюзия. Мальчики уже делали это много раз.

Мистер Гиддинг, с пылающим лицом, неохотно подчинился, когда его отводили обратно на место. Но несмотря на произошедший инцидент, он был мужчиной в достаточной мере, чтобы после шоу подойти и крепко пожать нам обоим руки.

После эффектно пролитой крови моя левитация и воскрешение стали почти разочарованием, если можно так выразиться, хотя они вызвали бурю оглушительных аплодисментов у добросердечных зрителей, которые с облегчением увидели, что злополучный помощник возвращен к жизни. В конце нас вызывали на сцену семь раз, хотя я точно знал, что минимум шесть из них были благодаря моему партнеру.

Бони впитывал комплименты, как высохшая губка. Час спустя после шоу он еще продолжал обмениваться рукопожатиями и похлопываниями по спине, к нему волной подкатывались восхищенные матери и отцы, которые, казалось, хотели лишь коснуться его, хотя, когда я протянул руки, чтобы обнять его, он посмотрел на меня как-то странно: в его взгляде на миг промелькнуло выражение, как будто он никогда прежде не видел меня.