В глубинах океана - Хол Клемент

Участок морского дна в нескольких ярдах подо мной простирался вдаль, насколько хватало взгляда. Оказавшись вне туннеля, я заметил, что дно освещалось достаточно хорошо. Подняв глаза, я увидел футах в пятидесяти светящуюся поверхность тента. Казалось, что дно могло находиться в пяти футах, а не в пяти тысячах футов от поверхности. Оно было покрыто растительностью.

Я не узнал ни одно из растений, но это было естественно. Если бы я родился до того, как генная инженерия стала прикладным искусством, я, возможно, изучал бы описательную биологию или естественную историю, но я родился позже. Здешняя растительность предположительно была создана для того, чтобы обеспечивать пищей местное население, а свет предназначался для растений.

Такое объяснение было неплохим оправданием энергетических трат, не хуже того, что привел мне Берт. Только однажды, несколько лет назад, я попробовал натуральную пищу, конфискованную у растратчика, и тогда я начал его понимать. В течение многих недель после этого мне по нескольку раз в день пришлось повторять про себя свой кодекс чести. В конце концов мне, конечно, удалось вернуть себе нормальное, здоровое презрение к людям, припрятывающим энергетические ресурсы, чтобы обеспечить себя удовольствиями, недоступными для всех нас, но это обошлось мне ценой невероятных усилий.

Берт и другие спустились на дно, поделенное на неравные прямоугольные участки с различными растениями на каждом из них. Вокруг находилось довольно много народу. Некоторые из них, похоже, ели, другие работали. Что у них была за работа, определить было трудно, отчасти из-за расстояния, отчасти из-за того, что о фермерстве я знал не больше, чем любой другой человек, никогда не сталкивавшийся с этим делом.

Мои компаньоны теперь рвали с растений круглые зеленоватые плоды и грызли их. Девушка вручила мне плод и, явно развлекаясь, наблюдала, как я осмотрел плод со всех сторон и откусил кусочек на пробу.

Мне трудно было определить, нравится он мне или нет. По вкусу он сильно отличался от обычных водорослей, выращенных в резервуарах, и также не был похож на тот запретный вкус, который я помнил уже многие годы; но все же он был неплохим. Я откусил еще кусочек и, решив, что он мне нравится, слопал плод целиком. Девушка показала мне, как снимать эти плоды без чрезмерных усилий — их нужно было сворачивать определенным образом, чтобы надломить жесткий черенок, — и, оставив меня в покое, сама съела несколько штук.

Затем она позвала меня кивком головы и отвела к другому участку, где росли другие плоды. В течение последующей четверти часа я вполне насытился.

Я подумал о том, являются ли какие-либо из этих растений источниками кислорода. Это было возможно, поскольку все они были зелеными и, предположительно, во всех шел процесс фотосинтеза. Однако я не видел, чтобы от них шли какие-нибудь пузырьки, а ведь пузырьки постоянно выделяются в резервуарах, где выращиваются пищевые водоросли. Я решил, что о кислороде беспокоиться нечего; у друзей Берта не было причин лишать меня кислорода, чтобы убить таким окольным и неудобным способом. У них и так было достаточно возможностей это сделать.

Мне внезапно пришло в голову, что я все чаще думаю о Берте, как о местном жителе. В байки о подсознательном, я, по большей части, не верю — мне все это кажется сродни астрологии, алкоголю и прочим оправданиям неповоротливости мышления и некомпетентности, но по мере того как я осмысливал события последних нескольких часов, мне все больше и больше начинало казаться, что изменение моего отношения к нему было оправданным. Берт, казалось, и сам считал себя скорее местным жителем, чем сотрудником Совета, выполняющим определенное задание, и, вероятно, я, сам того не сознавая, подсознательно воспринимал это.

Например, следовало обратить внимание на то, какие слова он выбирает. Обычно я больше внимания уделял смыслу его слов, а не выражениям. Теперь, задумавшись об этом, я вспомнил, что он постоянно употреблял в своей речи местоимения «мы», «нам» — местоимения, которым не место в мыслях добропорядочного сотрудника Совета, особенно если он действительно был уверен, что никто не сможет прочесть того, что он пишет.

Может быть, в словах Мари и был какой-то резон.

Я искоса взглянул на него. Он ел вместе с остальными, но, казалось, принимал мало участия в беседе, которую едоки продолжали вести при помощи незанятых рук.

По сути дела, я не очень-то виню себя в том, что не смог тогда заметить ничего по-настоящему значительного. Наоборот, это меня успокоило; такое положение дел вполне соответствовало его уверениям в том, что он не очень хорошо знает местный язык.

Но после еды я вновь ощутил беспокойство. Берт охотно сопровождал меня куда угодно, куда я выказывал хотя бы малейшее желание отправиться. Он убедительно отвечал на все задаваемые вопросы. Например, о крыше тента. Когда я написал в блокноте этот вопрос, его лицо внезапно стало странного пурпурного оттенка; когда прилив крови прошел, он написал:

«Осторожнее. У тебя в легких жидкость, поэтому смех может убить тебя. Когда тебя трансформировали, у тебя вырезали ключевой нерв, отвечающий за рефлекс кашлянья, но ты все еще можешь рассмеяться, если не будешь осторожным».

«Что же смешного в моем вопросе?»

«Ну, я понимаю, откуда у тебя могла возникнуть идея о том, что это место накрыто тканью, но я заверяю тебя, что никто не стал бы заниматься такой возней. То, что ты видишь, — просто граница между жидкостями».

«Почему же она здесь не выглядит такой же, как у входов, — здесь она полупрозрачная, а там — прозрачная? И вообще, зачем вам нужны отдельные входы?»

«Входы мы постоянно расчищаем. Площадь над фермами слишком велика — несколько квадратных миль. Мусор из океана все время садится на дно, а мусор с ферм всплывает наверх. Часть всего этого мусора — хорошо, что совсем небольшой его процент, — обладает плотностью больше плотности воды и меньше плотности жидкости, поэтому он собирается на границе раздела сред. По сути дела, здесь выращивается много живой материи, хотя, к счастью, это материал моноклеточный. Если бы его было больше, нам бы пришлось расчищать границу раздела, а это непростая задача».

Я знаю, что мне следовало спросить его тогда, почему же лампы расположены в воде, а не в слое жидкости, чтобы быть ближе к растениям. Это была просто одна из вещей, которую я не сделал. Если бы он ответил, то я потом не испытал бы немалого замешательства, хотя я до сих пор не уверен, что именно он бы мне сказал. Думаю, что Берт сформулировал бы ответ в соответствии со своими намерениями, насколько я теперь могу судить о его побудительных мотивах.