Психопат-тест - Джон Ронсон

Это напомнило мне сцену из фильма «Пустоши», где пятнадцатилетняя Холли, которую играет Сисси Спейсек, внезапно осознает, что ее дружок, крутой красавец Кит, перешел грань между юношеским безрассудством и безумием. Она делает попытку вернуться назад, но затем ее монотонный равнодушный голос произносит за кадром: «Я могла бы, конечно, выскочить через заднюю дверь или спрятаться в бойлерной, но вдруг почувствовала, что теперь, что бы ни случилось, на счастье ли, на беду ли, но моя судьба навеки связана с Китом».

Примерно так же, как в «Пустошах», взаимоотношения Эла Данлэпа с акционерами вскоре после 2 декабря вернулись на прежние позиции, и в течение года он буйствовал в провинциальной Америке, закрывая предприятия в Шубуте, Бэй-Спрингс и Лореле, штат Миссисипи, в Куквилле, штат Теннесси, в Парагулде, штат Арканзас, в Кушатте, штат Луизиана, и так далее, превращая небольшие города американского Юга в города-призраки. С закрытием очередного предприятия цена на акции «Санбима» взлетала, а к весне 1998 года достигла невероятной суммы в 51 доллар.

По неожиданному совпадению Боб Хейр также упоминает о фильме «Пустоши» в своем важнейшем труде по психопатиям «Без совести»:

…

«Если Кит — воплощенное представление создателя фильма о том, что такое психопат, то Холли — психопат реальный, говорящая маска, человек, имитирующий глубокие чувства, но не испытывающий их. Голос Холли звучит монотонно, а рассказ ее полон фраз, непосредственно заимствованных из глянцевых журналов, в которых девушкам объясняют, какие эмоции они должны переживать. Персонаж Спейсек — блестящий пример того, что значит «знать слова, но не слышать музыки».

Все закончилось для Данлэпа весной 1998 года, когда Комитет по ценным бумагам и биржам США начал расследование на основании заявлений о том, что Данлэп организовал в «Санбиме» грандиозное мошенничество с бухгалтерскими документами. 60 миллионов долларов из 189 миллионов дохода компании за 1997 год, как говорилось в упомянутых заявлениях, существовали только на бумаге в виде приписок в бухгалтерской отчетности. Данлэп отрицал все обвинения. Он потребовал — и получил — от «Санбима» громадное выходное пособие вдобавок к тем 100 миллионам долларов, которые за двадцать месяцев заработал в компании «Скотт».

В те — «доэнроновские» — времена еще не возник специфический, характерный для нашего времени аппетит к доведению до конца судебных дел такой сложности, каким было дело Данлэпа, и потому все закончилось в 2002 году, когда Данлэп согласился выплатить 18,5 миллиона долларов, чтобы удовлетворить все предъявлявшиеся ему претензии. Кроме того, он заключил с Комитетом по ценным бумагам и биржам США соглашение, согласно которому обязывался больше никогда не занимать руководящих постов в каких-либо компаниях.

Перед тем как отправиться в Шубуту, я задал несколько вопросов Джону Бёрну, биографу Данлэпа:

— А как прошло его детство? Остались ли какие-либо воспоминания о странностях в его поведении в те времена? Возникали ли у него проблемы с полицией? Была ли у него склонность к издевательствам над животными?

— Я заезжал в его школу, но, кажется, ни с кем из одноклассников не беседовал, — ответил он. — По крайней мере, не припомню.

— Вот как… — пробормотал я.

— Я знаю, что в детстве Данлэп увлекался боксом, — добавил Джон.

— Гм?..

— Да, и он что-то говорил о том, как ему нравилось бить своих соперников.

— В самом деле? — воскликнул я.

— А его сестра как-то упомянула о том, что он бросал дротики в ее кукол.

— Неужели?!

И я записал у себя в блокноте: «Бросал дротики в кукол сестры, получал удовольствие, избивая людей».

— Какое впечатление Данлэп произвел на вас при встрече? — спросил я.

— А я с ним не встречался, — ответил Джон. — Он не согласился со мной встретиться.

Возникла короткая пауза.

— А вот я с ним встречаюсь, — сказал я.

— Вот как?.. — переспросил Джон с изумлением и завистью в голосе.

— Да, — подтвердил я, — встречаюсь.

Первая странность, которая бросается в глаза, когда вы идете по обширным, идеально ухоженным лужайкам к роскошному особняку Эла Данлэпа во Флориде — а живет он в десяти часах езды от Шубуты, — это необычайно большое число скульптур хищных зверей со свирепым оскалом. Они здесь повсюду — каменные львы и пантеры с обнаженными клыками, орлы, расправляющие крылья, ястребы с добычей в когтях и тому подобное — на подходе к особняку, вокруг озера, в спортивном зале, рядом с бассейном, во многих комнатах. Кроме каменных скульптур, здесь масса хрустальных львов, львов из оникса, металлических львов, металлических пантер, картин с изображением львов и скульптурных имитаций человеческих черепов.

В своем репортерском блокноте я записал: «Похоже на армию пластиковых фигурок у Тото Констана, но гораздо больше по размеру, цене и ощущению зла, которое от них исходит».

— Львы, — говорил Эл Данлэп — загорелый, явно в хорошей форме, устроив мне экскурсию по дому. На нем была обычная ветровка и свободные брюки. Время от времени Эл поблескивал ослепительно белыми зубами. — Львы. Ягуары. Львы. Всегда хищники. Хищники. Хищники. Хищники. Я испытываю глубочайшее уважение к хищникам, я преклоняюсь перед ними. И не жалею ни о чем из того, что сделал.

«Пункт 5: Хитрость/склонность к манипулированию, — записал я у себя блокноте. — Из его заявлений можно сделать вывод, что мир для него состоит из «хищников и жертв». Он считает, что было бы глупо не воспользоваться слабостями окружающих».

— И золото тоже, — заметил я. — Здесь у вас много золота.

В доме висел портрет Данлэпа, на котором он был изображен сидящим на золотом троне, в золотом галстуке, с золотыми доспехами у дверей и золотым распятием на каминной полке.

— Золото сияет, — отозвался Эл. — Акулы.

Он указал на скульптуру, изображавшую четырех акул, окруживших земной шар.

— Я преклоняюсь перед хищниками, — продолжал он. — Их сила помогает вам преуспеть в жизни. Вон там — соколы. А там — аллигаторы. Аллигаторы. Еще аллигаторы. Тигры.

— Создается впечатление, словно здесь побывали Мидас с королевой Нарнии, — заметил я, — а королева Нарнии пролетала над каким-то особенно страшным зоопарком, обратила всех его обитателей в камень и затем перенесла их сюда.

— Что вы говорите? — переспросил Эл.

— Ничего, — отозвался я.

— Нет-нет, — настаивал он, — повторите, пожалуйста, то, что вы только что сказали.

Он окинул меня ледяным взором своих голубых глаз, от которого мне чуть не сделалось дурно.

— Бессмысленный набор слов, — ответил я. — Я попытался пошутить, но вместо шутки получилась глупость.

— Ах, вот как, — протянул Эл. — Давайте я покажу вам окрестности. Вы предпочли бы прогуляться или сыграть в гольф?

— Думаю, лучше прогуляться.

Мы прошли мимо нескольких экстравагантных картин, писанных маслом, с изображением его любимых немецких овчарок. В тот знаменитый семинедельный период в середине девяностых годов, когда Данлэп уволил 11 200 работников «Скотта», он потребовал от руководства компании, чтобы она оплатила ему два номера «люкс» в отеле «Четыре сезона» в Филадельфии, один для него и его жены Джуди, а второй — для двух его собак. У Данлэпа от первого брака есть сын Трой, но в доме нигде нет даже его фотографий, зато масса изображений немецких овчарок и громадных портретов самого Эла и Джуди в полный рост и в золотых рамах. На портретах оба выглядят серьезно и величественно.

Мы прогулялись по лужайкам. Я заметил Джуди, которая стояла у озера рядом с каменной скульптурой, изображавшей милого ребенка со спутанными волосами. На ней был тренировочный костюм персикового цвета, и она так же, как и Эл, была блондинкой. Джуди просто стояла и смотрела на озеро, не двигаясь.

— Как-то вы посетили одно предприятие, — сказал я, обращаясь к Элу, — и там осведомились у сотрудника, сколько времени он проработал на одном месте. Тот ответил: «Тридцать лет». И тогда вы спросили: «Что заставило вас работать на одну и ту же компанию в течение целых тридцати лет?» Для него это было предметом гордости, а для вас — явно негативной характеристикой.

— Конечно, негативной, — ответил Данлэп. — И вот почему. Если вы остаетесь где-то надолго, то превращаетесь в обыкновенного хранителя старья, в смотрителя заброшенного музея. А жизнь не должна быть похожа на карусель, она должна походить на «русские горки».

«Бессердечие/неспособность сочувствовать окружающим», — записал я в своем дневнике и перевернул чистую страницу.

— Может быть, выпьем холодного чая? — предложил Эл.

По пути на кухню я обратил внимание на стихотворение в рамочке у него на столе. Оно было выписано особым каллиграфическим почерком. Вот несколько строк из него: