Штрафники Великой Отечественной. В жизни и на экране - Юрий Рубцов

Выплата денег семьям бывших командиров и политработников по денежному аттестату прекращалась, они получали пособия как семьи красноармейцев и младших командиров.

ПОЛИТИКО-ВОСПИТАТЕЛЬНАЯ РАБОТА, МОРАЛЬНЫЙ НАСТРОЙ

Политическая работа, воспитание военнослужащих в духе преданности ВКП(б), Советскому государству и лично Сталину велись в штрафных частях, как и в целом в Красной Армии, командным и политическим составом в соответствии с указаниями ЦК партии, приказами наркома обороны и директивами начальника ГлавПУ РККА. Рискуем повтором утомить читателя, но и здесь никакого специфического уклона в расчете на штрафников главным армейским политорганом не предусматривалось. Не случайно даже приказ НКО № 227, которому штрафные части обязаны своим рождением, директивой ГлавПУ РККА от 15 августа 1942 г. был объявлен основным военно-политическим документом, определяющим боевые задачи всей Красной Армии и содержание всей партийно-политической работа на ближайший период войны{80}.

Словом, были и беседы агитаторов, и политинформации, и громкая читка газет, и «боевые листки».

А.В. Пыльцын:

Надо отметить, что в... сравнительно длительном оборонительном периоде боевых действий было хорошо налажено и снабжение, и работа полевой почты, и всякого рода информация. Нам регулярно доставлялись, хоть и в небольшом количестве, даже центральные газеты «Правда», «Звездочка» (как называли «Красную звезду»), «Комсомолка» и другие, а письма даже из далекого тыла приходили (мне, например, от матери и сестрички с Дальнего Востока), хотя иногда и со значительной задержкой, но всегда надежно. (С. 68.)

П.Д. Бараболя:

В самом конце декабря 42-го нашу роту вывели во второй эшелон — для пополнения и приведения в порядок после тяжелых боев. Вскоре разнеслась необычная весть: к нам пожаловали гости, чтобы поздравить с Новым, 1943 годом. «Гостями» оказались две девчушки-школьницы лет 12—14. До сих пор не могу представить, как им удалось из Бекетовки добраться в район, который оставался зоной боевых действий. Всем нам, и штрафникам, и командирам, они говорили какие-то добрые, необыкновенные слова, желали победы, долгих лет жизни и всего другого, что подсказывали им их славные детские сердца. Потом наши очаровательные гостьи вручили нам новогодние подарки: пакетики с самосадом и пироги с картошкой. Это, видно, было все, с чем могла послать детей прифронтовая Бекетовка. Сколько уж лет прошло с той далекой поры, но всякий раз, когда память воскрешает трогательную незабываемую встречу, на глазах у меня навертываются слезы. (С. 363.)

Общие политические задачи под углом зрения задач штрафных частей преломляли местные политработники, но так было в любой части или подразделении любого рода войск. В политико-воспитательной работе со штрафниками учитывались, конечно, не совсем обычный контингент и необходимость для переменников в течение ограниченного срока — один — три месяца — избавиться от «грехов», как и повышенная сложность боевых задач, которые ставились перед штрафными формированиями.

Партийно-политическая, воспитательная работа, хотя и была строга, вовсе не ориентировалась на репрессивный уклон. Здесь уместно напомнить о приказе И.В. Сталина № 0391, изданном еще 4 октября 1941 г. по поводу многочисленных фактов подмены воспитательной работы репрессиями. Метод убеждения как главный в воспитательной работе, констатировалось в приказе, подменен руганью, репрессиями по отношению к подчиненным и рукоприкладством. Восстанавливая «в правах» воспитательную работу с личным составом, нарком обороны приказал «самым решительным образом, вплоть до предания виновных суду военного трибунала, бороться со всеми явлениями незаконных репрессий, рукоприкладства и самосудов»{81}. Это было неплохая предупредительная мера против тех, кто собственную растерянность и панику в сложных условиях боевых действий прикрывал применением оружия по отношению к подчиненным без всяких на то оснований, самоуправством и площадной бранью.

П.Д. Бараболя:

Заместитель начальника политотдела Шохин в тот раз (при назначении командного состава роты. — Ю.Р.) лишь в общих чертах нарисовал нашу перспективу. Да он, собственно, ничего и не мог сказать определенного. Дело-то предстояло новое, неизведанное. И все-таки умудренный жизнью политработник нашел нужные слова: «Никогда, ни на минуту не забывайте, что в вашем подчинении будут люди...» (С. 356.)

Участники войны в целом высоко отзываются о моральном духе штрафников. Правда, далеко не всегда это выражалось в привычных формах и не ложилось, хоть убей, в строки политдонесений «наверх».

М .Г. Ключко:

Ни «Ура!», ни «За Сталина!» штрафники не кричали... В атаку шли с матом. Да и как кричать «За Сталина!», если он их, собственно говоря, приговорил к смерти...

В.И. Голубев:

В атаку шли — «За Родину, за Сталина» не кричали. Матюки сплошь... Это и было «Ура!» штрафной роты. Там не до Сталина было.

Н.Г. Гудошников:

Приходилось слышать: штрафники, идя в атаку, якобы сдерживали привычное «Ура». Откуда взята эта нелепость? Кричали штрафники «Ура» всякий раз, когда шли в атаку или оборонялись, кричали, может быть, больше и громче других, поскольку им зачастую приходилось бывать в жестоких схватках, где боевой клич не только придавал духу, но и, что немаловажно, служил голосовой связью сражающимся. По фронту ходила молва, что-де штрафники вместо «Ура» кроют матом. Вздор это. Мат, надо заметить, был вторым после «Ура» боевым кличем всей нашей армии, и штрафники в этом деле не отличались от других.

Фронтовому старшине, начальнику радиостанции отдельного полка связи, который обеспечивал штаб 3-й армии генерала А.В. Горбатова, а ныне пенсионеру Г.А. Власенко довелось воочию видеть бойцов штрафбата в боевых делах. «Мое личное впечатление от их поведения на передовой таково, что в абсолютном большинстве это были люди порядочные, — вспоминал он. — Скажу даже — высокого долга и высокой воинской морали. Конечно, изначально все они были разные, и прежняя вина у каждого была своя. Рядом могли находиться растратившийся где-то в тылу пожилой техник-интендант и юный балбес-лейтенант, который опоздал из отпуска или по пьянке подрался из-за смазливой медички. Но наступал момент внутреннего преображения, момент осознания готовности к самопожертвованию, и эти люди становились едины в том, что в бой шли, как на молитву.

Запомнилась мне деталь: между собой они общались на «вы». Матерная брань считалась дурным тоном. Ну а если отринуть высокопарность, то, верно, допустим и такой [их] мотив: "Пусть меня ранят, пусть погибну, так ведь реабилитируют! И семья в тылу получит деньги по восстановленному офицерскому аттестату..."»{82}.

П.С. Амосов:

Прибыл я в ОШБ накануне нового 1944 года. Перед боем командир батальона подполковник Рудик произнес короткую речь: «Товарищи, завтра вы получите право вновь вернуть себе честное имя. Начинается наступление. Вы должны утвердить честь нашего батальона, проявить мастерство, храбрость и отвагу русских офицеров. Вы сами командиры, воевать умеете. Командовать вами не будем». Выходит, полностью доверял нам.

Учитывая разношерстный состав штрафников, командно-политическому составу приходилось прибегать и к нетрадиционным средствам воспитания.

М.И. Сукнев:

Как назло, рядом в лесу встал из резерва до распределения батальон... связисток! Да каких: одна краше другой! Одесситы сразу ко мне, комиссара Калачева они избегали. Просят разрешить им пригласить в гости девчат-связисток, только на один вечер, в их «штольни».

— Вам, товарищ комбат, приведем самую красивую! — предложил один, с которым мы еще встретимся в Одессе после войны...

Знаю, если отказать — в бою первая же пуля моя! Что делать? Придется разрешить, но при этом достать словом до души! Иначе беды не избежать ни им, ни мне. Подгуляют, разберутся по парам... Говорю:

— Одно главное условие: тишина и никаких излишних возлияний, товарищи! В полночь чтобы в расположении батальона никого из связисток не было. Мне же не положено быть при вашем бале-маскараде!

Сто благодарностей в мой адрес. И ночь прошла наполовину весело, но к утру все мирно-тихо. Даже наш «Смерш» этот «бал» прозевал, а комиссар Калачев, друг мой, промолчал. С этого часа у одесситов и ростовчан, серьезного воровского мира, я стал больше, чем товарищ, — БОГ!

В последующих боях они старались защитить меня от шальных пуль, подставляя себя, боясь потерять «такого» комбата... Кстати говоря, мою охрану составлял взвод автоматчиков из одесситов. Этот взвод был и резервом в бою. (С. 153— 154.)

После фильма «Штрафбат» не избежать упоминания о возможности пребывания среди штрафников священника. Религиозная проповедь в расположении воинской части (любой, а не только штрафной), как и участие в боевых действиях человека в рясе, в те времена воинствующего атеизма были напрочь исключены: ни командир, ни политработник, ни уполномоченный особого отдела этого просто не допустили бы. Священник мог появиться в части разве что в составе делегации из тыла, прибывшей для вручения подарков воинам (да и то скорее гипотетически).