Вспоминая Владимира Высоцкого - Анатолий Сафонов

Талант его обретал особое обаяние на фоне «сомнительных сомнений» «современного героя» иных стихотворений, рассказов и т. д., который бьется над вопросом: «Является ли зло злом?» или «Что лучше все-таки — добро или зло? Добро?.. Банально. Зло? Во всяком случае — изысканней…».

У Высоцкого в этом отношении все ясно.

Боль за ближнего и дальнего, способность к деятельному состраданию — вот непременное условие, при котором только и можно сказать, что жизнь проходит не зря. Или прошла не зря.

Вспомним еще это, очень важное:

если мясо с ножа ты не ел ни куска,

если, руки сложа, наблюдал свысока

и в борьбу не вступал с подлецом, с палачом,—

значит, в жизни ты был ни при чем, ни при чем.

Снобистское «банально!» можно отмести с ходу. «Вечные вопросы» не могут быть банальными. Каждое поколение постигает их на «своем» языке, красками и образами «своих» творцов. Для поколения, выросшего при Высоцком, он решал эти вопросы в наиболее «родной» форме и убедительнее многих талантливых современников.

Никто — ни друзья, ни недруги — никогда не ассоциировал Высоцкого с нудными жалобщиками, кичащимися своим бессилием, коих немало не только в «гитарной» армии всеобщего фронта искусства. Их «творчество» подкармливало и подкармливает бессилие же и снобистскую безысходность. Порождало и порождает циников и «беспросветных» критиканов, недовольных своей жизнью и жизнью вообще.

Не случайно одно стихотворение заканчивается словами: «Я умру и скажу, что не все суета…»

Присущее ограниченности самодовольство, высокомерие мешали почувствовать всю глубину и точность сатиры Высоцкого, понять ее истинную направленность. Потребительский настрой обрекает на глухоту, сквозь которую не пробиться ни слову, ни образу. Даже при врубленных во всю мощь магнитофонах.

Позднее, когда «мальчик, поющий всему миру» (слова А. Демидовой. — И. Д.), превратился в умудренного жизненным опытом мужа, когда был сыгран «Гамлет», всегда заставлявший актера-поэта вновь и вновь духовно группироваться, и особенно в последние годы жизни стало очевидным, что песни Высоцкого — не увеселения, не пустая забава. В авторе «Горизонта» и «Райских яблок», «Чужой колеи» и «Птицы Гамаюн», в авторе таких песен, которые и песнями-то назвать язык не поворачивается, — «Мы вращаем землю». «Я не люблю», «Канатоходец», — иные прошлые почитатели перестали узнавать человека, с которым, казалось им, они могли бы быть запанибрата. Они продолжали восторгаться, собирать записи, повторять запомнившиеся строки, но этот Высоцкий становился им непонятен. По сути — чужд и даже враждебен. Художник встал в полный рост. Его волнение окончательно обретало чистоту и высокость, недоступные духовному потребительству. И по сей день недоступные.

Беззаветная преданность этой идее, пожалуй, самая обаятельная черта творчества Высоцкого.

Вспоминается одно из посвящений ему, всего из двух строк:

Ты шел по лезвию ножа,А я сидел в кустах дрожа.

Есть терпимость друг к другу — есть терпимость к несправедливости. Не соблюдать гораздо легче первое, чем второе. Часто мы неоправданно терпимы к злу — однако что-то при этом гложет нас. Появляется раздражение. И оно выливается именно в нетерпимость друг к другу: в семье, на работе, в общественном транспорте. Высоцкий стремился смягчить это раздражение и высвободить его для борьбы со злом.

В этот своеобразный поход за правду он звал несметное множество своих персонажей: умиравших и гонимых, истерзанных сомнениями и отупелых от пьянства и лени. Звал и наделял надеждой — и они одолевали себя и обстоятельства. Вспомним «Охоту с вертолетов». Вспомним «Погоню». Вспомним «Иноходца».

Тема преодоления горной вершины, океана, глубины морской, собственного страха.

В песнях Высоцкого заключена громадная энергия, которая с первых минут звучания переходит и в слушателя. Эти песни действительно способны «расширить горизонты», и действительно «эти песни не горят — они в воздухе парят, и чем им делают больнее, тем они сильнее».

Внутренний огонь свой он не только не пытался загасить, но и подливал в него «масло» своих мыслей. Вероятно, чувствовал, что не имеет права остановиться, что сама судьба его превращается в акт творчества, в песню. А лгать в песне он просто не умел. Помните? «Не ломаюсь, не лгу — не могу. Не могу!»

Он мог вслух умолять своих коней скакать помедленнее — но сам же все сильнее стегал их, нахлестывал.

Все, все, что гибелью грозит,Для сердца смертного таитНеизъяснимы наслажденья —Бессмертья, может быть, залог…

Убежденность в правоте — пусть даже в такой, если можно так сказать, скорбно-радостной — обязательно должна вести до конца — вот лейтмотив судьбы и творчества Высоцкого.

И я вгребаюсь в глубину,и — все труднее погружаться…

Он сознательно выводил себя на такую пронзительную, головокружительную высоту нравственных критериев. Не мог иначе. Считал, что иначе — и не стоило бы. И верно — не стоит иначе…

Конечно же, не все равноценно у него. Есть песни рыхлые по форме, однотипные по содержанию, особенно песни давние. Есть не то чтобы «однодневки», а слишком окрашенные сиюминутностью, слишком «фельетонные». Однако, заметим, даже это говорит в его пользу — это доказывает, что он не «выцарапывал» славу, а «пел для мира».

Как бы то ни было, о творчестве поэта судят по его вершинам. А их у Высоцкого немало — об этом не думали в своем пропагандистском раже его поспешные толкователи, этого не замечали и иные доморощенные консерваторы.

В его песнях — громадная позитивная энергия, которая обладает способностью передаваться другим и при этом не только не уменьшаться, но расти. Что дает она? Силу. Какого рода силу? Исконную, изначальную силу «от земли», добрую силу, что покоится в каждом, да иногда не пробуждается и в течение всей жизни.

Способность ее пробудить — привилегия подлинного, наступательного искусства. А для чего годится эта сила-силища? А для того, чтобы мы никогда не забывали о своей человеческой сути, о Родине. Не малодушничали направо и налево, так и сяк. Это сила на то, чтобы в каждом человеке был силен Человек.

Владимир Надеин

ДОСТУПЕН ВСЕМ ГЛАЗАМ

…Он был занят в тот день, но уговаривать его не пришлось: минутку подумав, согласился приехать на встречу с клубом книголюбов «Известий». И тут проявилась свойственная ему простота. Он отказывался, когда не мог или не хотел, а вовсе не потому, что мало уговаривали. Спел три песни, извинился, что на большее нет времени. Уже у входа его догнала председатель клуба, чтобы хоть так, на ходу, вручить подарок: несколько книг.