Судьбы и фурии - Грофф Лорен

Лотто задул ее, загадав, чтобы случилось нечто невероятное. Лучшее и достойное его.

Рядом с домом раздался звон коровьего колокольчика. Матильда неторопливо все собрала, и они ушли. Лотто опирался на нее, как на костыль, когда они пересекали луг, полный мышей, над которым и возвышался театр. Внутри было холодно, и их со всех сторон окружали старички.

– Берегись, – прошептала ему Матильда. – Старость заразительна. Старайся не дышать очень глубоко.

Лотто рассмеялся, кажется, впервые за эти недели.

Зазвучали долго и нежно струны. Лотто подумал, что мог бы слушать такую музыку часами и покинуть это место, наполнившись ею до краев. Занавес раздвинулся, шепот в зале стих, вышла дирижер и вскинула руки. Затем опустила, и из глубин тишины, точно вода, поднялось нечто. Это была не музыка, нет. Это был Звук. Суровый, странный и дикий, высвобождающийся из путаницы какофонии и вырастающий в необычную мелодию. Лотто наклонился вперед и закрыл глаза, чувствуя, как плесень, которой он оброс за эти недели, начинает потихоньку отпадать от него под действием этого звука.

Опера называлась «Нерон» и освещала историю знаменитого римского пожара, но сам пожар сцены не коснулся, и вместо Нерона-императора они увидели его двойника, Нерона-виночерпия, которого подозревали в том, что он – брат-близнец правителя, и который жил в его дворце. Это была даже не история, а некое существо, поднимающееся из глубины, не столько зрелище, сколько мощная звуковая волна, из-за которой у Лотто голова пошла кругом. Абсолютная истина. Невероятно.

Во время антракта он повернулся к жене. Она наблюдала за ним словно издалека, пристально, выжидающе. Лотто прошептал:

– Ох, Эм, я не могу дышать.

Холодный ветер трепал тополя.

Матильда поймала их, когда они уже вовсю обменивались любезностями. Пока Лотто ждал Матильду за столиком в кафе, его узнала какая-то женщина – в последнее время это происходило все чаще и чаще. Лотто мог удержать в памяти целую таксономию самых разных лиц, но эту женщину вспомнить не мог. Она рассмеялась – конечно же не мог. Они не были знакомы, но она видела статью о нем в «Esquire»[19].

– Как мило, – сказала Матильда, когда женщина отошла в уборную. – Издержки славы?

Ну конечно, это же были его люди. Театралы. И конечно, они могли знать кое-что о нем, но почему-то восхищение именно этой незнакомой поклонницы утихомирило растущий в Лотто голод.

Следы в голубом небе.

Лотто почувствовал, как в нем снова начало что-то ломаться, но на этот раз это было… приятно.

Второй акт был еще более насыщенным, чем первый. На сцену вышли танцоры, опутанные алой лентой, олицетворяющей пламя. Лотто почувствовал горячий металлический привкус на языке и понял, что прокусил собственную губу.

Когда занавес упал, Матильда приложила холодную руку к его лицу и спросила:

– Ты что, плачешь?

ПОЧТИ ВЕСЬ ПУТЬ ДОМОЙ Лотто провел с закрытыми глазами. И не потому, что не хотел видеть жену или бирюзово-золотистый день, а потому что не мог вынести разлуку с оперой. Когда же он открыл их, перед ним возникло печальное лицо Матильды. Он уже и не помнил, когда в последний раз видел ее в плохом настроении.

А сейчас свет падал на нее так, что он мог видеть самые мелкие морщинки на ее лице. Наэлектризованные волосы образовали серое облачко вокруг ее головы.

– Средневековая мадонна, – сказал он. – Гуашь. В золотом венке. Спасибо тебе.

– Счастливого дня рождения, друг мой, – сказала она.

– Он и был счастливым. В опере мне стало лучше.

– Я надеялась, что так будет. И я рада этому. Ты в последнее время становился просто невыносим.

Солнце коснулось горизонта и вспыхнуло, выплеснув обжигающие гранатовые лучи.

Лотто и Матильда наблюдали за ним, распивая еще одну бутылку шампанского на веранде. Лотто поднял с земли Бог и поцеловал ее в макушку. Ему вдруг захотелось потанцевать. Он поставил диск Radiohead, здоровой рукой вытащил Матильду из кресла и притянул к себе.

– Дай угадаю, – сказала Матильда, прижимаясь щекой к его плечу. – Ты решил написать оперу.

– Да, – ответил Лотто, вдыхая ее запах.

– Тебя всегда было трудно обвинить в нехватке амбиций, – сказала Матильда. Ее грустный смешок эхом ударился о крышу, вспугнув спрятавшихся там летучих мышей.

ТЕПЕРЬ ВСЕ ТЕ ЧАСЫ, которые Лотто обычно проводил, наблюдая за тем, как катастрофы стирают с лица земли потных, розовых, голых людишек, он посвятил жадному поиску информации о композиторе, написавшем пьесу. Лео Сен. Его настоящая фамилия была Саус, а Сен – это прозвище, взятое из Санскрита, в армии его давали тем, кто совершал какой-нибудь почетный поступок. Жил в Новой Шотландии. Новичок на большой сцене, пишет всего шесть лет – совсем еще юный. Хотя, трудно было сказать, сколько ему лет, в Интернете не было фотографий, только резюме двухлетней давности и несколько достаточно поверхностных отзывов о его работе. Газета «Нью-Йорк Таймс» внесла его в список подающих надежды иностранных композиторов. В «Опера Ньюс» была статья на два абзаца, посвященная его работе под названием «Парацельс».

На каком-то любительском сайте Лотто нашел две аудиозаписи репетиций, но они были датированы 2004 годом, так что это вполне могла быть студенческая работа. Если Леон Сен хотел стать Призраком Интернета, то ему это определенно удалось. Но у Лотто в мыслях тем не менее уже сложился образ гениального отшельника. Маниакального, с диким взглядом, сошедшего с ума от собственной неповторимости. Или нет, возможно, он вообще аутист, весь заросший и неопрятный, в одной только набедренной повязке, какой-нибудь социально-неловкий дикарь.

Лотто написал практически всем, кого знал, в надежде, что у них найдется хотя бы один общий знакомый. Но ни одна живая душа о нем не слышала. Он даже отправил е-мейл директору оперы на коровьих лугах в надежде, что та сможет предоставить ему хоть какую-нибудь контактную информацию. Ее ответ звучал так: «А какая выгода для нас?» Лотто ответил: «Любая помощь в любом вопросе – в первую очередь». И тогда она согласилась.

НЕУЖЕЛИ УЖЕ СЕНТЯБРЬ? Листья начали потихоньку срываться с деревьев. Бог отрастила шубку. Лотто все еще прихрамывал на левую ногу. Его нарциссизм был столь велик, что ему казалось, будто весь мир стал таким же неуверенным и прихрамывающим, отражая, точно зеркало, его собственное тело. На неделю они вернулись в город, чтобы привести кое-какие дела в порядок. Каждый вечер и каждую ночь Лотто писал короткие письма Лео Сену, но ответа не было. Матильда начала что-то подозревать и стала пристальнее следить за ним.

Когда он улегся в постель после очередного письма, она повернулась к нему во сне и обняла. Матильда, которая терпеть не могла, когда ее трогают во сне. Лотто проснулся, и у него во рту были ее волосы, а рука, на которой она спала, онемела и как будто отвалилась от его тела – по крайней мере, пока он не сел и не почувствовал, как кровь вперемешку с болью побежала по его венам. В октябре, с первой струйкой прохлады, просочившейся в воздух, Лотто удалось дозвониться до Лео Сена. Голос у того оказался мягкий, неуверенный, с британский акцентом, что здорово удивило Лотто – он ожидал услышать совсем другой.

А потом в его памяти всплыл тот факт, что Индия была колонизирована. Влияние BBC на обучение и… было ли это расизмом? Он не был уверен.

– Как вы сказали… Ланселот Саттервайт? – переспросил Лео Сен. – Ох… это очень волнительно.

– Волнительно для меня. – Лотто нервничал и потому говорил громче, чем обычно. Он так часто представлял этот момент, что теперь ему было странно слышать этот тихий (и это было первое, что он отметил) голос.

Он действительно думал, что Лео Сен окажется гением и отшельником, избегающим всяких контактов. Лео Сен объяснил: на том острове, где он живет, нет Интернета, а телефон находится на таком отшибе, что рядом с ним редко есть кто-то, кто может снять трубку.

По сути, он жил в коммуне, вся жизнь которой была посвящена смиренному труду и созерцанию.