Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия - Уильям Моррис

Он. - Это правда, и мы можем признать, что мнимые заботы правительства о защите бедного (то есть полезного) класса от врагов сводятся к нулю. Это естественно, ведь мы минуту назад убедились, что роль правительства заключалась в защите богатых людей от бедных. Но, может быть, правительство защищало от внешних врагов богатый класс?

Я. - Мне не доводилось слышать, чтобы богатый класс общества нуждался в защите. Когда два каких-либо народа воевали между собой, богачи обеих сторон не прекращали совместных спекуляций и даже продавали противнику оружие для убийства своих же граждан.

Он. - Одним словом, если управление государством в целях судебной защиты собственности приводило к разрушению народных богатств, то и военная защита подданных своей страны от нападения другой страны приводила к такому же разрушению богатств.

Я. - Не могу этого отрицать.

Он. - Значит, правительство существовало для разрушения народных богатств?

Я. - Так выходит. А все-таки...

Он. - Что?

Я. - А все-таки в те времена было много богатых людей.

Он. - Ясно ли вам, к чему это должно было привести?

Я. - Скажите мне лучше сами.

Он. - Если правительство постоянно разрушало благосостояние страны, не должна ли была страна обеднеть?

Я. - Без всякого сомнения.

Он. - И вот среди этой нищеты люди, в интересах которых существовало правительство, настойчиво домогались богатства, ни с чем не считаясь.

Я. - Именно так и было.

Он. - Что же должно произойти в бедной стране, где немногие обогащаются за счет остальных?

Я. - Беспредельное обеднение этих остальных. И все эти беды причинялись вредоносным правительством, о котором мы говорили.

Он. - Нет, рассуждать так будет не совсем правильно. Само правительство возникло как естественный плод беспорядочной, бесцельной тирании тех времен. Оно было только орудием тирании. Теперь тирания кончилась, нам такое орудие ни к чему, мы свободные люди. Поэтому у нас нет правительства в прежнем смысле слова. Понятно ли это вам?

Я. - Да, все понятно. Но я хочу расспросить вас, как вы, свободные люди, управляете своими делами?

Он. - С удовольствием отвечу вам, спрашивайте!

Глава XII

ОБ УСТРОЙСТВЕ ЖИЗНИ

- Итак, - сказал я, - что же это за "устройство", которое, по вашим словам, заменило старое правительство. Можете ли вы дать мне о нем какие-нибудь сведения?

- Сосед, - сказал он, - хотя мы и упростили свою жизнь, отбросив многие условности и мнимые нужды, затруднявшие существование наших предков, все же и теперь наша жизнь слишком сложна для того, чтобы я мог подробно объяснить вам на словах, как она устроена. Вы можете понять ее, только живя среди нас. И, в общем, мне легче указать вам то, чего мы не делаем, чем то, что мы делаем.

- Да-а? - неопределенно протянул я.

- Вот в чем дело, - сказал старик. - Мы живем уже около полутораста лет при нашем нынешнем строе. За это время у нас сложились разные традиции и привычки. Они-то и руководят нашими действиями, направленными к общему благу. Нам легко жить, не обкрадывая друг друга. Мы могли бы затевать между собой споры и обирать друг друга, но это было бы для нас труднее, чем воздерживаться от распрей и грабежа. Вот, в кратких словах, основы нашей жизни и нашего счастья.

- Между тем как в старое время, - сказал я, - без распрей и взаимного ограбления было очень трудно прожить. Вы это имеете в виду, объясняя мне "пассивную" сторону хороших условий вашей жизни?

- Да, - сказал он, - это было настолько трудно, что человека, честно поступавшего с соседом, почитали святым и героем, и на него смотрели с уважением.

- При его жизни? - спросил я.

- Нет, после его смерти, - ответил он.

- Но, возвращаясь к настоящему времени, - сказал я, - не станете же вы утверждать, что ни один человек не преступает правил доброго товарищества.

- Конечно, нет, но если совершается проступок, все, до виновного включительно, сознают, что это есть случайное заблуждение друга, а не привычный образ действий человека, ставшего врагом общества.

- Понимаю, - сказал я, - вы хотите сказать, что у вас нет профессиональных преступников.

- Откуда им быть, - ответил он, - если нет класса богачей, чтобы воспитывать врагов государства посредством несправедливостей, совершаемых самим государством?

Я спросил:

- Из ваших слов, сказанных немного раньше, я сделал вывод, что вы отменили гражданское право. Вполне ли это верно?

- Оно само собою сошло на нет, друг мой, - ответил Хаммонд. - Как я говорил, гражданский суд существовал для защиты частной собственности, так как никто не рассчитывал, что можно насильно заставить людей хорошо относиться друг к другу. Когда же частная собственность была отменена, все законы и узаконенные преступления, которые она порождала, тоже пришли к концу. "Не укради!" стало означать: "Хочешь жить счастливо - трудись!" Разве есть необходимость утверждать эту заповедь насилием?

- Хорошо, - сказал я, - это я понял и соглашаюсь с вами. Но как же насчет уголовных преступлений, сопровождаемых насилием. Вы признаете, что они случаются. Разве это не вызывает необходимости в уголовном праве?

- У нас больше нет уголовного права в вашем смысле этого слова, - начал объяснять старик. - Давайте ближе к делу, - посмотрим, как возникают уголовные преступления. В большинстве случаев в прошлое время они возникали как следствие законов о частной собственности, которые препятствовали удовлетворению естественных стремлений всех, за исключением привилегированного меньшинства. Они были результатом всевозможных запретов, вытекавших из этих законов. Все подобные поводы к уголовным преступлениям исчезли. Затем многие акты насилия имели причиной половую извращенность, приводившую к взрывам

необузданной ревности и тому подобным несчастьям. Но если вы всмотритесь в это внимательно, то найдете, что подоплекой преступления в большинстве случаев бывала освященная законом идея, что женщина - собственность мужчины, будь то муж, отец или брат. Эта идея, конечно, исчезла вместе с частной собственностью, равно как и нелепое представление о "гибели" женщины, в случае если она следует своим естественным желаниям, не считаясь с законом. Этот предрассудок, конечно, был порожден частной собственностью.

Подобной же причиной уголовных преступлений была семейная тирания, которая в прошлом послужила темой стольких романов и опять-таки существовала как печальный результат частной собственности. Само собой разумеется, что со всем этим покончено, с тех пор как семью не сдерживают больше узы принуждения, юридические или общественные, а просто взаимное расположение и привязанность. Каждый волен уйти или оставаться в семье по своему желанию. Кроме того, наши понятия о чести и уважении очень отличаются от прежних. Эксплуатация своего соседа - это путь, теперь закрытый, я надеюсь, навсегда. Человек свободно развивает свои способности в той или иной области, и каждый по возможности поощряет его в этом. Таким образом, мы избавились от "мрачной зависти", которую поэты не без основания дополняют ненавистью. Сколько было вызвано ею горя и даже кровопролития! Люди, легко возбудимые, страстные, то есть энергичные и деятельные, чаще других прибегали к насилию.