Совсем недавно… - Евгений Воеводин

Курбатов расхохотался, и ничего не ответил. Мать всё понимала и так. Когда она вышла, он снова прошелся по комнате, а потом сел к столу и начал звонить в лабораторию.

Долгое время там было занято: едва услышав короткие гудки, Курбатов, не кладя трубку, нажимал пальцем рычаг и звонил снова. Наконец там подошли.

— Что это у вас всё занято? — спросил Курбатов. — Как там дела?

— Товарищ майор? Так мы же к вам звонили всё время, и у вас всё занято.

— Ну, как, сделали?

— Сделать-то сделали, товарищ майор, да… — там, на другом конце провода, лаборант замялся. — Да проверять пришлось. Понимаете, товарищ майор, там то же самое было написано.

Уже подошла полночь, а Курбатов всё ходил и ходил, всё думал и думал. И неизменно он возвращался мыслью к анонимному письму; тот, кто его писал, писал в расчете на то, что следователь в первую очередь заинтересуется материалами Вороновой. Заинтересуется, обнаружит правильные цифры, но написанные по стертому, и вот, пожалуйста, — улика. Этот «кто-то» позаботился об уликах, но промахнулся в своей заботе.

А кто же тогда «кто-то»? Кто это ее первый обвинил, обвинил открыто в аварии?

Козюкин? «Ты устал, товарищ майор, ты становишься чрезмерно бдительным и впадаешь в подозрительность. Где основания думать, что человек, не имевший к этим чертежам ровно никакого отношения — его имя не значится в числе конструкторов, — что этот человек и замешан тут. Нет пока таких оснований!»

Непривычно бездейственной жизни Лаврова пришел неожиданный конец; по началу он обрадовался этому, потом радость сменилась недоумением. Отправляясь в штаб округа, Лавров долго счищал с фуражки несуществующие пылинки.

Его переводили в другую пехотную дивизию, на должность заместителя командира батальона. В штабе округа полковник Хохлов, вручивший ему направление, улыбнулся, как старому знакомому, и сказал несколько напутственных слов:

— Не грустите, старший лейтенант. Вы сколько лет служили в старой части?

— В старой? — переспросил его Лавров. — Двенадцать лет. Как после госпиталя перешел с флота на сушу, так и остался…

— Солидный стаж. Вы сами подавали рапорт о переводе?

— Нет, я рапорта не подавал.

Хохлов задумчиво покачал головой:

— Ваше назначение подписано… — тут он назвал фамилию того, кто подписал назначение, и Лавров невольно вытянулся. — Так что, товарищ старший лейтенант, явитесь в штаб начальника гарнизона, и там… Вы знаете, где ваша часть?

— Нет, не знаю.

Хохлов кивнул:

— Когда будете готовы — позвоните мне. Туда каждый день идут машины, пристроим.

Лавров поблагодарил его и, всё-таки ничего не понимая, вышел.

Он позвонил Курбатову — тот словно дожидался его звонка и сразу же снял трубку:

— А, это вы! Давно мы с вами не виделись. Как живете?

Лавров рассказал ему о новом назначении и спросил, нужен ли он еще Курбатову здесь, в городе. Тот ответил, как показалось Лаврову, равнодушно:

— Да нет, пожалуй… Если понадобитесь — вызову. Вы, я слышу, недовольны новым назначением?

— Приказ есть приказ, — сказал Лавров. — Значит, так нужней…

— Возможно, возможно, — повторил Курбатов. — Стало быть, мы не прощаемся, вы теперь в нашем округе. Будете в городе — звоните. Всего хорошего.

— Всего доброго.

Оставалось сообщить обо всем Кате. Звонить на завод было бессмысленно, — она не бывала в заводоуправлении. После того как Позднышев заболел, ее назначили инженером цеха, и найти ее по телефону было трудно: на заводе заканчивалась установка прессов.

Лавров напрасно прождал ее возле заводских ворот; смена прошла, а Кати всё не было, — очевидно, уехала раньше по учреждениям; охранник, уже знавший и Лаврова, и зачем он стоит здесь, поглядывал в его сторону с сочувствием. Лавров, тяжело вздохнув, решил оставить ей дома записку. Что ж, придется, видно, уехать, не увидавшись. И ничего, ничего не было еще сказано ей. «Может, оно и к лучшему, — думалось Лаврову, — может, время проверит чувство, хотя чего уж тут проверять, я ведь не шестнадцатилетний мальчишка».

Но как бы он ни утешал себя этими думами, а уезжать из города, так и не увидевшись с Катей, было грустно.

Как и было договорено, он позвонил Хохлову, и тот сказал, что через два часа в дивизию идет легковая машина и, если Лавров хочет… Конечно, на машине было удобней. Ехал подполковник Седых; фамилия эта ничего не говорила Лаврову. Седых поздоровался с ним сдержанно, но видно было по всему, он рад был попутчику, — ехать предстояло, «если не нарушать правил», часов пять с лишним.

Они еще не успели выехать из города, а Седых всё уже знал о Лаврове и не удивился переводу из старой части в эту — что ж, дело обычное.

Сам Лавров стеснялся задавать вопросы Седых. Откинувшись на мягкую спинку сиденья, Седых заговорил сам, медленно, часто задумываясь, словно бы припоминая, что ему еще надо сказать:

— …Вы едете в прекрасную часть. Судите сами: прорыв блокады Ленинграда, разгром фашистов у Нарвы, освобождение Таллина…

Затем Кенигсберг, Кранц, Штеттин… — Седых с удовольствием называл эти города, вехи славного пути дивизии. — Конечно, есть части, дравшиеся под Москвой, в Сталинграде, бравшие Берлин. Но мы, как видите, тоже делали свое дело. Работа вам предстоит солидная, товарищ Лавров. Народ у нас хороший, сойдетесь быстро. Вы в какой батальон? К Москвину? Отличный офицер, спокойный и знающий…

Так Седых знакомил Лаврова с частью, потом разговор как-то само собой перешел на семейные темы; Седых рассказал, тоже с неприкрытой гордостью, что у него две дочери, славные такие девчушки.

Лавров сказал:

— Я холост.

— Вам сколько лет?

— Тридцать один.

— Пора, пора, — улыбнулся Седых. — Ну, вот мы и приехали.

Они вместе вошли в домик, где помещался штаб полка, и Седых, не дослушав, что Лаврову надо представляться начальству, куда-то ушел. Лавров остался один, пусто было и на улице, не у кого было спросить, где находится дежурный по части или командир полка. Лавров постучал в одну дверь, ему не ответили, в другую — тоже закрыто, он выглянул тогда за окно и увидел, что к штабу идет какой-то офицер.

— Пусто, что ли? — спросил офицер. — Это всегда так перед инспекторским смотром.

В тоне, каким были сказаны эти слова, Лаврову послышалась усмешка, он не ответил.

— Вы что, новенький? Представляться? Подполковник Седых, кажется, в городе.

— Разве он командир полка?

— Ну да, а то кто же… А я вот к начштабу пришел, вроде бы на проборцию, — он усмехнулся, — фитилей у нас не жалеют. Вы на какую должность?

— Заместитель командира батальона.

— Ну, это полегче. У меня вот — транспортная рота, одна морока.

Он замолчал, видимо, «заскучав» по поводу предстоящего выговора, и Лавров тоже не начинал разговор, — что-то ему не по душе были эти словечки — «проборция», «пусто перед смотром». Когда он вышел через час из штаба полка, он уже и думать забыл о командире транспортной роты. Седых принял Лаврова хорошо. Правда, на этот раз подполковник был суше, но напоследок он особенно ласково пожал Лаврову руку и сказал подчеркнуто, с особым нажимом:

— Приглядывайтесь к людям. Ну, удачи…

Командиру батальона Лавров сразу доверил все свои печали:

— Я, попросту говоря, не знаю, с чего у вас начинать…

Для Лаврова начались трудные дни. С утра до вечера, до отбоя, он проводил время то на стрельбищах, то в «классах». Эти «классы» были необычными. Просто обнесено двадцать квадратных метров плетенным из прутьев заборчиком, а вместо крыши — голубое небо.

С первых же дней в глаза ему бросились недостатки. У нескольких лейтенантов — командиров взводов — были неважно подготовлены уроки по истории СССР, один молоденький, только что прибывший из училища, провел свой урок так серо, что Лавров после отвел его в сторонку и прямо спросил:

— Скажите, для кого вы рассказывали про походы Суворова?

— Для солдат, разумеется.

— Нет, не для солдат. Вы познакомились уже с личным составом взвода?

Лейтенант весь зарделся, как девушка, и отрицательно покачал головой:

— Нет, не успел еще.

— Ну, так вот: у вас во взводе только трое с шестилетним образованием, ниже нет. В основном — образование семилетнее. И это не только у вас, так почти повсюду. Зачем же вы рассказываете им то, что они знают не хуже вас. Мало работали, надо работать больше…

Но вместе с тем в глаза ему бросилось и другое. Как и всюду, здесь люди жили слаженной, рабочей жизнью, спокойно и уверенно. Подъем, зарядка, потом занятия, а вечером — отдых, и Лавров с удовольствием прислушивался к молодым, сильным, здоровым голосам, крепкому смеху, к выкрикам на волейбольной площадке, к неторопливым беседам на традиционных «перекурах» старшины второй роты Шейко.