В то же время. Эссе и выступления - Сьюзен Зонтаг

никак вмешиваться в ситуацию. Отказ называть то, что произошло в Абу-Грейб — и происходит в других местах Ирака, Афганистана и в Гуантанамо, — своим именем, то есть пытками, так же возмутительно, как отказ называть геноцид в Руанде геноцидом. Вот одно из определений пыток в конвенции, на которой стоит подпись США: «любое действие, которым какому-либо лицу умышленно причиняется сильная боль или страдание, физическое или нравственное, чтобы получить от него или от третьего лица сведения или признания». (Это определение взято из «Конвенции против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания» от 1984 года. Подобные определения уже какое-то время существуют в правовых обычаях и международных соглашениях, начиная с третьей статьи Женевских конвенций 1949 года и заканчивая многими недавними конвенциями о правах человека.) Конвенция 1984 года гласит: «Никакие исключительные обстоятельства, какими бы они ни были, будь то состояние войны или угроза войны, внутренняя политическая нестабильность или любое другое чрезвычайное положение, не могут служить оправданием пыток». Все соглашения о пытках отдельно оговаривают, что пытки включают действия с целью унизить жертву — например, оставить заключенного без одежды в камере или коридоре.

Какие бы шаги текущая администрация ни предпринимала для сдерживания ущерба от всплывающих откровений о пытках заключенных в Абу-Грейб и других тюрьмах — суды, военные трибуналы, увольнения с позором, отставки высокопоставленных военных и ответственных лиц в администрации, выплаты щедрых компенсаций жертвам, — скорее всего, слово «пытки» так и останется под запретом. Признание, что американцы пытают своих пленных, будет противоречить всему, что эта администрация внушала общественности о своих благих намерениях и универсальности американских ценностей, которые служили высшим, горделивым оправданием права США на односторонние действия на мировой сцене в защиту своих интересов и безопасности.

Даже когда президента наконец вынудили сказать слова «я сожалею» на фоне того, как репутация Америки заметно пошатнулась во всём мире, предметом его сожаления остался подрыв притязаний Америки на нравственное превосходство, ее гегемонической миссии принести «свободу и демократию» на Ближний Восток. Да, 6 мая в Вашингтоне мистер Буш произнес, стоя рядом с королем Иордании Абдаллой II, что он «сожалеет об унижении, которое пришлось пережить иракским заключенным и их семьям». Но после он добавил, что он «в равной степени сожалеет о том, что увидевшие эти фотографии не поняли истинных стремлений и чувств Америки».

Наверняка тот факт, что все усилия Америки в Ираке оказались сведены к этим фотографиям, показался «несправедливым» для видевших какое-то оправдание этой войне в том, что она привела к свержению одного из самых страшных тиранов современности. Война, оккупация — это неизбежно огромное количество скоординированных действий. Что делает одни действия показательными, а другие нет? Вопрос не в том, совершали ли пытки отдельные личности (т. е. «не все»), но в том, системно ли они совершались. Санкционированно. С попущения. Все действия совершают отдельные личности. Вопрос не в том, большинство ли или меньшинство американцев совершают подобные действия, но в том, делают ли их возможными и вероятными принципы политики этой администрации и иерархии, выстроенные для соблюдения этих принципов.

Если смотреть с такой точки зрения, то фотографии — это и есть мы. Они действительно отражают фундаментально порочный характер любой внешней оккупации вкупе с конкретными решениями администрации Буша. Бельгийцы в Конго, французы в Алжире подвергали пыткам и сексуальному унижению непокорных коренных жителей. Добавьте к этим повсеместным злоупотреблениям поразительную, почти тотальную неподготовленность американских управленцев в Ираке к столкновению со сложными реалиями страны после ее «освобождения» — то есть завоевания. Добавьте поверх этого доктрины администрации Буша, конкретно то, что США вступили в бесконечную войну (против многоликого врага по имени «терроризм») и что пленные в этой войне, если президент так решит, могут быть объявлены «членами незаконных военных формирований» — а такую возможность Дональд Рамсфельд озвучил еще в январе 2002 года, — и тогда, по словам Рамсфельда, «технически» их «права не попадают под Женевские конвенции», и вот у вас есть идеальный рецепт для насилия и преступлений против тысяч заключенных без формальных обвинений или доступа к адвокатам в тюрьмах под американским управлением, созданных после терактов 11 сентября 2001 года.

Получается, реальная проблема не в фотографиях, а в том, что они пролили свет на происходящее с «подозреваемыми» под стражей американцев? Нет: ужас того, что эти фотографии отражают, не может быть отделен от ужаса того факта, что на этих фотографиях надзиратели позируют и упиваются страданиями своих беспомощных пленников. Во время Второй мировой войны немецкие солдаты фотографировали зверства, учиненные ими в Польше и России, но крайне редки снимки, на которых палачи находятся рядом со своими жертвами, как мы можем увидеть в книге Фотографируя Холокост Янины Струк. Если можно с чем-то сравнить эти фотографии, так это со снимками чернокожих жертв линчевания в 1880–1930-х годах, где американцы улыбаются в объектив на фоне обнаженных, изуродованных тел черных мужчин или женщин, повешенных на дереве на заднем плане. Фотографии линчеваний были в своем роде сувенирами коллективного действа, участники которого считали свой поступок абсолютно оправданным. Таковы и фотографии из Абу-Грейб.

Если разница и есть, то она в повсеместной доступности этих фотографий. Снимки линчеваний выполняли функцию трофеев — их делал фотограф с целью пополнить ими свою коллекцию, хранить в альбомах, ставить на полки. Фотографии же, снятые американскими солдатами в Абу-Грейб, имеют другое назначение — это не сувениры, но нечто, предназначенное для обмена и распространения. У солдат часто бывают личные цифровые камеры. Если когда-то документирование войны было компетенцией фотокорреспондентов, то теперь солдаты сами документируют свою войну, свои забавы, свое представление о живописном, свои зверства, они отправляют фотографии друг другу и рассылают их по электронной почте всему миру.

Люди всё чаще документируют то, что они делают. По крайней мере в Америке эндиуорхоловский идеал съемки реальных событий в реальном времени — в жизни нет монтажа, так зачем монтировать запись? — стал нормой для бессчетных интернет-трансляций, когда люди снимают свою повседневную жизнь и делают свои реалити-шоу. Вот он я: просыпаюсь, зеваю и потягиваюсь, чищу зубы, делаю завтрак, отправляю детей в школу. Люди записывают все аспекты своей жизни, хранят их в виде файлов на компьютере и рассылают эти файлы по сети. Жизни семьи теперь сопутствует съемка жизни семьи, даже когда — и особенно когда — семья переживает кризис или позор. Вне всякого сомнения, самая потрясающая часть документального фильма Захват Фридманов Эндрю Джареки (2003) о семье с Лонг-Айленда, осужденной за педофилию, — это их дотошная, бесконечная съемка друг друга, своих монологов и диалогов.

Всё чаще люди начинают воспринимать свою эротическую жизнь как нечто, что можно запечатлеть на цифровых фото и видео. Возможно, когда в пытках присутствует компонент эротики, тоже возникает желание их заснять. Из Абу-Грейб всплывает