Паутина и скала - Томас Вулф

— Да, вы силач, это уж точно! Держу пари, будете хорошим помощником папе с мамой, когда подрастете, — ха — ха — ха!

И громкий, удушливый смех вырывался из ее могучей груди и бычьего горла.

Ведя речь о муже, она неизменно называла его «Лэмпли» и так же обращалась к нему. Когда говорила о нем, в голосе ее не звучало ничего похожего на любовь, такому чувству не могло быть места в ее натуре, как лебедю на лоне вод разлившейся Миссисипи, однако слышалась нотка чувственного, животного удовлетворения, внятно и жутко говорящая об идеальном браке двух особей, обладающих неистовой, безграничной сексуальной энергией, и о партнере, этом изуродованном, невысоком, сильном, как бык, мужчине, способном полностью ублажить эту громадную женщину в баснословном, длящемся всю ночь пиршестве похоти и страсти.

Миссис Лэмпли говорила постоянно, откровенно, вульгарно, зачастую с грубым, отталкивающим юмором о соитии, и хотя никогда не раскрывала тайн своего супружеского ложа — если только такой неистовый, полный и явный союз, как у нее с мужем можно назвать тайной, — однако без малейших колебаний оповещала о своих взглядах на этот вопрос всех окружающих, давала молодым супружеским парам и парням с девушками такие советы, что те краснели до корней волос, и весело хохотала, видя их смущение.

Ее сын Бакстер, в то время восемнадцатилетний, года два назад взял силой рано развившуюся и соблазнительную рыжеволосую девочку четырнадцати лет. Это событие нисколько не огорчило его мать и показалось ей до того забавным, что она оповестила о нем весь город, с хохотом описывая свой разговор с возмущенной матерью девочки:

— Черт побери! — рассказывала миссис Лэмпли. — Она явилась ко мне в ярости, говорит, Бакстер обесчестил ее дочь, так вот что я теперь намерена делать! «Погодите-погодите! — говорю я. — Нечего тут из себя строить! Он никого не обесчещивал, — говорю, — прежде всего потому, что и обесчещивать-то было некого» — ха-ха-ха-ха! — громкий, удушливый хохот вырвался из ее горла. — «Так вот, — говорю, — если она оказалась шлюхой, значит, родилась такой — ха-ха-ха-ха! — и Бакстер тут ни при чем». — «Что такое? Что такое? — кричит она, вся красная, как помидор, и начинает грозить мне в лицо пальцем. — Я посажу вас в тюрьму за оскорбление, вот увидите!». — «Оскорбление! — говорю я. — Оскорбление! Так вот, — говорю, — если это оскорбление, значит, закон сильно изменился. Впервые слышу, — говорю, — что можно оскорбить шлюху, назвав ее шлюхой». — «Не смейте называть так мою дочь, — говорит она, злющая, как цепная собака. — Не смейте! Я потребую, чтобы вас арестовали». — «Ах ты, черт тебя побери! — прямо так ей и режу, — все знают, что представляет собой твоя дочь! Так что проваливай отсюда, — говорю, — а то рассерчаю и скажу такое, что вряд ли тебе понравится!». После этого, будьте уверены, она ушла!

Громадное создание откинулось на спинку стула, ловя ртом воздух.

— Черт возьми! — спокойно продолжала миссис Лэмпли через минуту. — Я спросила об этом Бакстера, и вот что он мне сказал. «Бакстер, — говорю, — здесь была сейчас эта женщина, и я хочу знать: снасильничал ты ту девчонку?». — «Да что ты, мама? — отвечает он. — Это она меня снасильничала!» — Ха-ха-ха! — Громкий хохот душил ее. — «Черт возьми! — говорит Бакстер, — она повалила меня, чуть спину мне не сломала! Если б я не сделал этого, так она, небось, не дала бы мне оттуда уйти!» — Ха-ха-ха-ха! — Видно, Бакстер решил, что на его месте мог оказаться кто угодно, — выдавила она, утирая выступившие от смеха слезы. — Видно, решил, что можно попользоваться, раз предоставился случай. Господи! — вздохнула она, — я так над этим смеялась, аж в боках закололо, ха-ха-ха-ха! — Громадное создание опять согнулось пополам на скрипящем стуле, громкий смех душил ее, и от него дрожали стены.

Однако за дочерью по имени Грейс, которой в то время было пятнадцать, миссис Лэмпли следила пристально, даже сурово. В обоих детях уже была видна нечеловеческая горячность родителей, а в девочке особенно обнаруживалась беспредельная животная энергия матери. Пятнадцатилетняя девочка была громадной, чуть пониже ее, и до того зрелой физически, что тонкие ситцевые платьица, которые вполне подходили большинству ее ровесниц, выглядели на ней почти неприлично. В толстых икрах, раздавшихся бедрах и полных грудях этого громадного, белотелого пятнадцатилетнего создания уже была видна потрясающая соблазнительность; мужчины глядели на нее с жутким восхищением, ощущали пробуждение безрассудного желания и отворачивались с чувством сильного стыда.

Над жизнью этой девочки уже нависала тень обреченности. Невольно ощущалось, что этому громадному созданию суждены обесчещение и горе — читаешь же в книгах, что гиганты умирают рано, а животные с растениями, слишком большие по меркам этого мира, исчезают с лица земли. В большом, невыразительном, красивом лице девушки, в нежной, бессмысленной, чувственной улыбке, не сходящей с него, ясно читалось предвестие неизбежной катастрофы.

Девочка была неразговорчивой и, казалось, не знала никаких страстей, кроме той, что выражалась ее постоянной, бесконечно чувственной, бессмысленной улыбкой. Когда она послушно, покорно стояла рядом с матерью, и это огромное создание говорило о ней с полной откровенностью, а дочь улыбалась нежно, бессмысленно, словно слова матери ничего не значили для нее, ощущение чего-то нечеловеческого и катастрофического в натуре этих людей было ошеломляющим.

— Да-а, — протяжно тянула миссис Лэмпли, девочка, бессмысленно улыбаясь, стояла при этом рядом с ней. — Я и заметить не успела, как она выросла, а теперь надо не сводить с нее глаз, чтобы какой-нибудь сукин сын не обесчестил. Тут вот с месяц назад эти двое типов из платной конюшни, вы знаете, о ком я, — небрежно сказала она негромким, презрительным голосом, — об этом грязном, никчемном Пегрэме и другом гнусном ублюдке, с которым он водится — как его зовут, Грейс? — раздраженно спросила она, повернувшись к девочке.

— Джек Кэшмен, мама, — мягким, кротким голосом ответила дочь все с той же нежной, бессмысленной улыбкой.

— Вот-вот! — продолжала миссис Лэмпли. — Гнусный Кэшмен — если увижу еще хоть раз, что он здесь крутится, шею сверну, и думаю, он это знает, — зловеще произнесла она. — Весной я как-то вечером отпустила ее отправить несколько писем, — продолжала миссис Лэмпли объяснительным тоном, — и велела быть дома не поздней чем через полчаса. А эти типы усадили ее к себе в коляску и повезли кататься на гору. Ну вот, я жду-жду, десять часов пробило, ее все нет. Я ходила по комнате, ходила, мучилась ожиданием и к этому времени чуть с ума не сошла! Клянусь, думала, что тронусь рассудком, — продолжала она неторопливо, непритворно. — Просто не знала, как и быть. Наконец, когда стало совсем невтерпеж, поднялась наверх и разбудила Лэмпли. Он ложится рано, в девять вечера уже всегда в постели, он ни из-за кого сном не поступится. Ну так вот, я разбудила его, — неторопливо произнесла она. — «Лэмпли, — говорю, — Грейс ушла два часа назад, и я найду ее, даже если придется искать всю ночь». — «Как же ты найдешь ее, — отвечает он, — если даже не знаешь, куда она подалась?» — «Не знаю, — говорю, но отыщу, даже если придется обойти все улицы, вломиться во все дома — а если окажется, что какой-то сукин сын испортил ее, убью его голыми руками. Убью обоих — мне легче видеть ее мертвой, чем знать, что она стала шлюхой», — вот что я сказала ему.

Все это время девочка покорно стояла возле кресла, в котором сидела ее мать, улыбалась нежной, бессмысленной улыбкой и не выказывала никаких эмоций.

— И тут, — продолжала миссис Лэмпли, — я услышала ее. Пока разговаривала с Лэмпли, услышала, как она осторожно открыла дверь и крадучись поднимается по лестнице. Я ничего не говорила — подождала, пока не услышала, как она прошла на цыпочках мимо двери — а потом открыла дверь и окликнула ее. «Грейс, — спрашиваю, — где была?». И она, — сказала миссис Лэмпли чистосердечным тоном, — рассказала мне. Врать она никогда не пыталась. Ручаюсь, ни разу мне не солгала. Понимает, небось, — зловеще добавила она, — что я сверну ей за это шею.

А девочка послушно стояла, все время улыбаясь.

— Так вот, — продолжала миссис Лэмпли, — она рассказала мне, где была и с кем. Ну, я подумала, что сойду с ума! — неторопливо произнесла женщина. — Взяла ее за руки и гляжу ей в лицо. «Грейс, — говорю, — смотри мне в глаза и отвечай правду. — Эти двое сделали с тобой что-нибудь?». — «Нет», — говорит она. — «Ну-ка, пошли со мной, — говорю, — я узнаю, правду ли ты говоришь, даже если придется убить тебя, чтобы добиться правды».

С минуту это громадное создание сидело молча, угрюмо глядя в пространство, девочка стояла рядом с ней и нежно, невозмутимо, чувственно улыбалась.