Тень правителей (сборник) - Роман Воликов

— Есть интересная новость, — сквозь шумы помех прозвучал голос Ставрогина. — В Москве произошёл путч. В результате коммунистов свергли, к власти пришли демократы. Думаю, буквально через пару месяцев Союзу каюк. Похоже, ты сможешь съездить домой…

Яков попросил таксиста высадить на Садовом кольце, не доезжая Курского вокзала.

— Давно не был, — сказал он. — Хочу пройтись.

— Чего гулять! — сказал таксист. — Грязь, слякоть. Зимы какие-то дурные стали. А где жили-то?

— Где я только не жил! — сказал Яков и пошёл пешком по Садовому.

Cвежий декабрьский снег скрипел под ногами, москвичи проносились мимо него, все уже в радостном предвкушении скорого Нового Года. Яков шагал бодрым маршевым шагом, в одном кармане его пиджака лежал паспорт израильского гражданина, в другом — портмоне, туго набитое долларовыми купюрами («В Москве с удовольствием принимают иностранную валюту, — прозрачно намекнули ему при оформлении визы. — По поводу обмена на рубли можно не беспокоиться»).

На Курском он зашёл в знакомый буфет и попросил стакан коньяка и два бутерброда с сайрой.

— Алкогольные напитки не продаем, — хмуро сказала буфетчица. — Вы что, с луны свалились?! Сайры тоже нет. Могу предложить беляши.

Яков посмотрел на беляши и отказался. Он оглянулся на пустующий зал.

— Тут один человек часто бывал, — спросил он. — Веничкой зовут. Не слышали о нем ничего?

— Я с посетителями не дружу, — всё так же хмуро ответила буфетчица. — Заказывать что будете?

На перроне саратовского вокзала было холодно и ветрено. Яков поднял воротник пальто и пошёл домой. Город за эти десять лет не изменился. Но он думал не об этом. Он так и не смог придумать первых слов, которые произнесёт, когда ему откроют дверь. Мать откроет? Или отец? Интересно, кто?

Открыла мать. Увидела Якова и упала в обморок. Он затащил её на диван в комнате и побежал на кухню за стаканом воды и какими-нибудь лекарствами. Когда вернулся, мать лежала с открытыми глазами.

— Ты вернулся… — тихо сказала она.

— Здравствуй, мама! — сказал Яков. — Ты прости, что так вышло…

— Сядь рядом со мной, — сказала мать.

Он сел рядом, мать взяла его за руку и заплакала.

— Мам, ну не плачь! — стал повторять Яков и гладить её по голове. — Папа придёт, будет тебя ругать.

— Он не придет, — всхлипнув, сказала мать. — Он умер два года назад. И дедушка твой тоже умер, пять лет назад. Я думала, что уж совсем одна на свете осталась.

Потом они сидели на кухне, Яков чистил картошку для ужина, а мать рассказала, что отец все эти годы, после того Яков пропал, ездил в Москву по разным инстанциям, но всё время получал один и тот же ответ: «Меры для розыска принимаются». А у нас тут перестройка началась, забастовки на заводах города, отца как известного педагога, постоянно просили рабочих увещевать. Больно близко он всё к сердцу принимал. Вот сердце и не выдержало. Я утром пошла завтрак готовить, его нет и нет, к кровати подошла, а он уже не дышит. Ты-то как все эти годы жил, сынок?

— По-разному, мама, — сказал Яков. — У нас много времени, я расскажу.

— Тебе тогда, только ты в Москву уехал, письмо пришло, — сказала мать. — Ты извини, я через какое-то время вскрыла и прочитала, вдруг о тебе какая весточка будет. Возьми в верхнем ящике отцовского письменного стола.

Яков отодвинул ящик стола и увидел несколько тетрадных листков, исписанных неровным жемкиным почерком.

Милый мой Яша!

Ты, наверное, очень расстроился, если поехал ко мне в Москву и узнал, что я передумала поступать.

В двух словах всего не объяснишь, но я встретила человека, которого люблю больше жизни. Он иностранец, из Мексики. Он очень умный, даже умнее, чем Ян, и хочет стать великим кинорежиссёром. И обязательно им станет, а я буду его Муза.

Тут, правда, произошла одна нехорошая история. Рауль приехал в Москву не один. У него есть, а точнее, была подруга — китаянка из Гонконга, Ли Шинь. Это поразительно, но мы с ней похожи как сестры-близнецы.

В общем, эта китаянка умерла. Я не очень поняла почему, видимо, что-то с сердцем.

Рауль предложил в милицию не заявлять, а аккуратно вывезти тело Ли Шинь на окраину города и подложить ей мой паспорт. А мне — по её паспорту выехать с Раулем из СССР.

Я, честно говоря, немного сомневалась и даже хотела позвонить Яну, но Рауль меня убедил, что риска нет никакого. И потом, китаянку всё равно не воскресишь. А так я буду и в Лос-Анджелесе, и в Париже, и на Карибах, о чём я и не мечтала…

Я пишу тебе это письмо из Одессы, тётя Маня, жена старого испанца, в доме которого мы с Раулем остановились, обещала отнести его на почту, как только лайнер отчалит из Одессы. Я уплываю в Средиземное море, в новую неведомую жизнь, с любимым человеком.

Милый мой Яша! Не обижайся на меня, не держи зла, не поминай лихом. И почаще ругай. Говорят, это наудачу!..

Я познакомился с Яковом Исааковичем Эстерманом знойным августовским вечером двенадцатого года в баре гаванской гостиницы «Kommodor». Мои переговоры с национальной сахарной компанией благополучно продвигались к завершению, можно было слегка расслабиться. У барной стойки методично вливал в себя стаканчик за стаканчиком грузный седой еврей и занюхивал текилу солью, насыпанной на бархатные ручки двух длинноногих мулаток.

— Где таких точеных нашел?! — завистливо подумал я.

Кубинские шлюшки, несмотря на существующий во всём мире миф, на деле были всегда какие-то грязные, неухоженные, вечно голодные, и я, хоть и не был образцом супружеской верности, обычно брезговал. Но в данном случае слюнки у меня потекли.

— Кошерные девки! — подмигнул мне человек и хлопнул одну из мулаток по заднице. — Спецзаказ. Муси и Пуси. Можно наоборот. Какая на хер разница? — и он шлепнул по заднице вторую мулатку. Та что-то защебетала на своим птичьем испанском.

— Вы из Израиля? — спросил я.

— Нет, — сказал человек. — Чего я там забыл? Среди евреев не встречал ни одного умного мужчины и ни одной красивой женщины. Говорю это как урождённый Эстерман Яков Исаакович. Amen!

— Грандиозно звучит, — сказал я. — Даже не знаю, что и ответить.

Яков потянулся и сказал:

— Остопиздела текила! Вы к водке как относитесь?

— Да нормально, — сказал я. — Только мне кажется, в такую жару тяжело будет.

— Самый раз, — сказал Яков и повернулся к бармену. — Аmigo! Uno «Stolichnaya», por vafor!

— Bottle? — переспросил бармен.

— Хуётл! — сказал Яков и показал рукой на бутылку. — Пузырь давай, брат-обезьян!

Мы пили водку, мулатки регулярно ходили танцевать своё «латино», а Яков рассказывал.

— Мать я так и не смог уговорить переехать в Грецию, — сказал он. — Куда я от могилок поеду, сказала она. А я, конечно, вернулся к Ставрогину. Собственно, «Совкомфлот» и есть моя настоящая родина. Даже в новой России кому бы чего я смог

объяснить. К матери я старался приезжать как можно чаще, она так потихоньку и угасла в Саратове.

— Да, невероятная история, — сказал я. — А эту девушку, Жэтэм, неужели так и не нашли? При сегодняшних возможностях Интерпола, при том, что весь мир со спутников просматривается?

— Мир может и просматривается, — грустно сказал Яков. — А душа человеческая как была потёмками, так и осталась. Я случайно смотрел один фильм, не помню даже где, кажется, в Кейптауне. Там лицо актрисы безумно было похоже на Жемкино. Ох, я бросил всё, рванул в Америку, на киностудию, но, увы, девушка оказалась просто похожа. Грим, свет, все эти киношные штучки, сами понимаете. Так что, до сих пор не нашёл.

— А этот, профессор политэкономии, может быть, он что-то знает? — спросил я.

— Ян?! — сказал Яков. — Я его разыскал. Ян действительно тогда бросил университет, уехал в Находку и к началу девяностых стал одним из самых крупных воротил автомобильного транзита из Японии. Мы созвонились, про Жемку он, конечно, ничего не знал, мы должны были встретиться в японском порту Вакканай. Я прилетел, прождал три дня, потом позвонил в его офис во Владивостоке, где мне сообщили, что хозяина уже похоронили. Была разборка, его застрелили.

— Да, времена тогда были бодрые, — сказал я. — У меня коллега в те годы занимался бизнесом на Дальнем Востоке, рассказывал, что приходя вечером домой, жене говорил только одно: слава богу, что живой!

— Ну ладно! — сказал Яков. — Водка заканчивается, да и я устал. Мне ещё с двумя этими овцами резвиться. Давай-ка помянем, сегодня как раз сорок дней.

— Помянем кого? — переспросил я.

— Сорок дней назад жена Ставрогина Афина покончила жизнь самоубийством, направив автомобиль в пропасть, — сказал Яков. — Вот её бессмертную душу и помянем. А заодно и самую крупную судоходную компанию в мире, которую уже начали дербанить все кому не лень…