Избранное - Самуил Гордон

«Собственная биография… Собственная биография…» — повторил Алик несколько раз про себя, как повторяешь на экзамене строфу стихотворения, которое хочешь припомнить. Ведь это сказал отец тогда, ночью, в кабинете. Вадим Тимофеевич, значит, узнал об этом от отца! От отца, а не от Борьки! «Не от Борьки! Не от Борьки!» — громко выстукивали виски.

— Не вы ли собираетесь создать собственную биографию? — спросила Таисия Андроновна.

— Да, я! — гордо ответил Алик, стараясь придать своему лицу такое же выражение, какое было у высокого человека в очках, бросившего третий курс филологического факультета и отправившегося строить Комсомольск-на-Амуре.

Только тут Таисия Андроновна поняла, почему муж пригласил к себе сына Веньямина Захарьевича и уселся с ним листать альбом старых фотографий. В этом молодом человеке Вадим увидел себя, свою прошедшую молодость. Она почувствовала, что сейчас лучше оставить их вдвоем, и, найдя подходящий предлог, вышла из комнаты.

— Ваше заявление у меня! — Вадим сквозь клубы светло-голубого дыма папиросы следил за Аликом. — Оно уже директором подписано. Но это ничего не значит, вы можете в любой день взять его обратно. — Майор прошелся по комнате широким твердым шагом. — Ваш конфликт с отцом не может быть причиной, чтобы вы покинули институт. Хотите, я переговорю с вашим отцом?

— У меня с отцом нет никаких конфликтов.

— Что же касается решения ваших товарищей, то полагаю, что легко с ними договорюсь — они знают вас не со вчерашнего дня и поймут, что никогда больше такое с вами не случится. И вообще, надо вам знать, я не сторонник того, чтобы таким образом искупить свою вину — куда-то уезжать, чтобы кому-то что-то доказать… Когда мы ехали строить Комсомольск, мы не ехали искупать грехи, а те, что едут сейчас на целину… Одним словом, ваше заявление у меня.

— Когда я могу забрать документы?

Вадим Тимофеевич пожал плечами:

— Когда окончательно решите.

— Я уже решил.

— Окончательно?

— Да, окончательно.

— Гм, гм… Хорошо… Куда же, значит? Ах, да, в Коми, на шахты.

Он подошел к телефону, снял трубку и сразу же положил ее на место.

— Лучше напишу… В нашем Свердловском райкоме комсомола вас будет дожидаться моя рекомендация. Вы комсомолец и должны понимать, что речь идет не о подъемных, не о нескольких сотнях рублей на дорожные расходы, которые вы получите по комсомольской путевке. Дело совсем в ином. Вы должны прибыть туда не как случайно забредший, ищущий удачи пассажир, а как посланный из штаба воин. Для таких, как вы, для начинающих собственную биографию, — это очень важно. Чрезвычайно важно. К тому же имейте в виду, что каждому человеку частенько приходится быть самому себе командиром и самому у себя солдатом. Смотрите же, чтобы командир был всегда вдумчив, отдавая приказание, и чтобы солдат никогда не подвел своего командира! Ах, да! Совсем забыл — ведь сегодня играют «Динамо» и «Спартак». Ну, разумеется, оба мои пролетария там. Вы тоже любитель хоккея? Который теперь час? О, еще рано… По правде говоря, сегодня нам бы с вами пропустить по рюмке коньяку, но ничего, мы нашего не упустим… А пока, может, по стаканчику чаю? Таисинька, попотчуй нас, пожалуйста, нашим дальневосточным напитком, крепко заваренным чаем.

…Напротив парадной стоял, словно дожидаясь его, навостренный полумесяц. Мимо Алика, держась за руки, пробежали юноша с девушкой. «Знают ли они, — подумалось Алику, — что по этому самому тротуару, мимо этих самых домов, под этими самыми окнами проходил Ленин, и возможно, тогда был такой же мягкий зимний вечер, как сегодня. Знают ли об этом дети, что резвятся здесь на мостовой?»

Вместо того чтобы повернуть к арке, на улицу Горького, Алик пошел вниз по Южинскому переулку.

У входа желтоватого трехэтажного домика с искривленными каменными ступенями Алик остался стоять, как солдат в карауле. Между двумя цветочными горшками на свежем, незапятнанном снегу в прозрачной целлофановой обертке лежали живые цветы.

XX

Ни на одной станции метро, которые Шева проехала, не было, кажется, так светло и шумно, как здесь, на «Спортивной». Налитые светом высокие хрустальные вазы на белых кафельных стенах, окаймленных зелеными полосами, чем-то напомнили ей праздничность Колонного зала в дни зимних каникул. И пассажиры, выходившие каждые две-три минуты из зеленовато-голубых вагонов, казались праздничными, а шум в высоком просторном вестибюле и на эскалаторах — совсем не похожим на шум всех других станций в вечерние часы пик. Шум на «Спортивной» скорее напоминал рокот зрительного зала перед поднятием занавеса. Шева, словно уверенная, что все выходящие на этой станции сплошь зрители, чуть ли не каждого встречала вопросом — нет ли, случайно, лишнего билета на венский балет.

За неполный час, что Шева здесь провела, встречая вместе со многими другими зеленовато-голубые экспрессы, она не раз сменила место. Вначале стояла у самого конца поезда, потом, переходя все ближе к выходу, оказалась, наконец, у головного вагона, откуда уже не отходила, не потому, что надеялась здесь на большую удачу, а потому, что отсюда могла следить за теми, кто стоял на ступеньках эскалатора. Всякий раз, когда ей казалось, что среди пассажиров поднимающегося эскалатора видит Алика, сияние хрустальных ваз теряло свою торжественную праздничность, и как ни шумно было вокруг, она отчетливо слышала частое и сильное биение своего сердца. Шева себя спрашивала, что было бы, если в самом деле встретила бы его здесь. И хотя силилась придать своему лицу холодное, равнодушное выражение, все же не могла избавиться от прятавшейся в глазах улыбки. Алик, разумеется, тотчас догадался бы, зачем Шева сюда пришла, и какое она выражение ни придаст своему лицу, он все равно увел бы ее отсюда, и там, во Дворце спорта, сидя возле нее, как тогда, в ложе Большого театра, не выпускал бы ее руки из своей… А Борис? Что сказал бы на это Борис?

— Девушка, вы ищете билет?

Шева не успела отозваться, как кто-то подбежал и выхватил предложенный ей билет.

Она снова останавливала пассажиров, но уже без той увлеченности, с какой делала это раньше. Кончилось тем, что она покинула платформу и без малейшей надежды на успех бесцельно расхаживала взад и вперед по шумному вестибюлю, изредка останавливаясь возле группы молодежи, неутомимо тянувшей: «У кого есть лишний билет на венский «Айс-ревю»? У кого есть лишний билет на венский «Айс-ревю»?»

Стрелки больших электрических часов над темным тоннелем метро уже приближались к той минуте, когда в переполненном зале Дворца спорта гасят свет. Если бы Шева даже достала теперь билет, то все равно опоздала бы к началу. И все же она не отходила от молодых людей и девушек, налетавших с неиссякающим упорством на пассажиров. Вместе с ними стояла на улице у выхода из метро, у автобусных и троллейбусных остановок, спешила навстречу каждому подъезжающему такси, и вместе со всеми побежала потом к видневшемуся в отдалении Дворцу спорта с ярко светившейся крышей.

На каждом шагу давала себя чувствовать свежезалеченная рана — точно иглой пронизывала боль. Шева, закусив губы, останавливалась на минуту и снова пускалась в бег, широко разведя руки, чтобы не потерять равновесие, прыгая по грудам снега.

Вдруг неожиданный резкий порыв ветра заставил ее закрыть глаза, и тут же она увидела Алика посреди тротуара с двумя билетами в руке. Внезапно возле него выросла стройная белокурая девушка с голубыми глазами. И вот они уже сидят, прижавшись друг к другу. Он перебирает ее пальцы, гладит, подносит к губам…

Шева открыла глаза, огляделась, словно пытаясь вспомнить, как она сюда вдруг попала, и тяжело отдышалась. Ну, а если она войдет в зал и вправду увидит его сидящим с «той»… А окажись он здесь один, она разве подойдет к нему?

Забыв, что наказывал ей врач, когда выписывал из больницы, Шева снова бросилась бежать. Теперь она уже не ощущала сильного ветра, дувшего с реки, обледенелых комьев земли под высокими каблуками, не замечала темноты, разливавшейся по заснеженному вечернему полю.

Многочисленные двери огромного дворца были уже закрыты. Возле каждого входа стояли группы молодых людей и девушек, с еще большей настойчивостью, чем в метро, бежавших навстречу каждому человеку.

Шева избрала для себя самый отдаленный вход. Оставшись одна, легко постучалась в дверь.

Никто не отозвался. Вместе с глухими звуками оркестра время от времени вырывался на улицу громкий гул рукоплесканий.

Шева снова постучалась, на этот раз чуть сильнее.

В полуоткрывшуюся дверь просунулось строгое мужское лицо:

— Это вы барабанили?

— Нет, нет, — растерянно ответила Шева.

Как долго тянется время! Прошло десять минут. До перерыва еще осталось, вероятно, больше часа. Нет, она не станет ждать. Но прошло еще десять минут, а Шева все еще стояла, то и дело поглядывая на свои ручные часики. Вдруг ей вздумалось предложить эти часики билетеру в залог, — она только заглянет в зрительный зал и сразу же выйдет. Ведь Алик сидит не дальше четвертого или пятого ряда, а сколько нужно, чтобы окинуть взглядом четыре-пять рядов?