Дочь Бересклета - Екатерина Белова

Ясмин уже не слушала. В ее ушах отдавался стук крови, гнев был так велик, что затопил сознание.

Они же убьют ее, они все просто ее убьют, а после отошлют тело матери, чтобы та положила плоть от Тотема под куст бересклета. Сердце не дрогнет. Нет жалости, нет любви, нет доброты, нет справедливости. Есть только Ясмин и клятва Тотему.

Ненависть билась внутри тела, как вода, запертая дамбой. Ясмин не могла позволить ей выйти, поэтому ненависть осталась внутри и потекла по венам вместо крови.

Глава 13

Ясмин проснулась от слез, затопивших траву, свернувшуюся удобным валиком под шеей. У изголовья тусовались люфтоцветы, чей неяркий свет бродил по комнатушке, зависимый от покачиваний чашелистиков. Накатила страшная и тягучая тоска по оставленному миру, смешанная с такой же тоской Ясмин из воспоминаний.

— Сегодня, — шепнул голос на грани слышимости, искаженный невидимыми воздушными помехами. — Только правда, одна правда…

Конечно, ядовито подумала Ясмин, правда и ничего кроме правды. А ведь она не в том положении, чтобы рассказывать всю правду.

Она едва успела застегнуть пояс — тонкий кусок атласа, неуместно окольцовывающий ее подростковую фигурку, лишенную прелестных округлостей — и расчесать волосы, как в комнату пробрался мягкий поток воздуха. Она подняла взгляд, одновременно собирая рассыпавшиеся по плечам волосы. Номер Шесть стоял прямо перед ней. Много ближе дозволенного строгим этикетом Варды.

— Госпожа, — сказал он своим особенным бархатным голосом, от которого у неё волосы вставали дыбом. — Ты пощадила Абаля, ты нарушила наши договоренности.

Первые несколько секунд она билась во внутренней панике — слишком близко, слишком наедине, слишком пугает. Раньше номер Шесть не заходил в ее каморку!

После услышала, поняла и мгновенно насторожилась. Из слов номера Шесть выходило, что они в самом безобидном случае просто сообщники. Но где же Слуга, всегда тщательно отслеживающий ее перемещения?

— Где остальные? — спросила она.

— Так ведь спят, миленькая. Упились к ночи семипроцентной выжимкой полыни, разведённой с перебродившим фруктовым соком…

Нажрались абсента, перевела для себя Ясмин. Ее деятельность была связана с биологией крайне опосредованно, но давалась ей относительно просто, и теперь она не удивлялась этому. Были ли они с той, другой Ясмин, двумя сторонами одной души, нет ли, но они были связаны. Намертво.

Она быстрым шагом прошла круговым тесным коридором вдоль кедрового ствола в комнату Слуги. Та была похожа на кладовку, только с окном, в которое вливалась солнечная река и обрушивалась световым водопадом на красивое лицо Слуги. Тот скорее сидел, чем лежал, опрокинувшись на ложе странной формы, которое словно застряло в середине модификации от кресла к кровати. Его обнимала уже знакомая Ясмин фиолетовая трава, и тонкие ее усики непрерывно двигались, словно изучая его лицо.

— Он точно спит? — уточнила она.

Слуга был умён. Единственный, кто не повелся на ее манипуляции, даже не зная их истинной сути. Номер Шесть встал рядом и наклонился, изучая дыхание, после взял расслабленную руку Слуги, чтобы поймать пульс.

Ясмин поёжилась. В ее последнем сне, она и номер Шесть — или его уже можно называть просто Хрисанфом? — расстались далеко не друзьями. Но теперь он стоит рядом и выполняет ее распоряжения.

— Дрыхнет, как сурок в холодную осень, — подтвердил Хрисанф. — Но все равно опасен, так что давай-ка прямо сейчас и кокнем его, Миночка?

Свет омывал это странное иконописное лицо, чёрные волосы блестели, как смазанные маслом.

— Кокнем? — переспросила Ясмин, словно значение этого слова ускользало от неё. После ужаснулась: — Что? Нет!

— Неужто и впрямь влюблена в этот сорняка? — хмуро сказал Хрисанф. — Он жеж все равно что твой личный убийца, либо ты его, либо он тебя. Я, что ж, забесплатно туточки с ним задружился?

— Убийство — это последняя стадия отчаяния. Признак бессилия.

Хрисанф резко выпрямился и отшатнулся от Ясмин, словно поймал грудью отравленную стрелу. Требовательно взглянул в глаза этой странной женщине, которую перестал узнавать. Вражда, которую он начал в свои шестнадцать, когда-то окончилась обморочной страстью, любовью, от которой противно и страшно дрожит в груди — только ее лицо, ее глаза, ее насмешливый рот, шепчущий «ты отвратителен, Хрис».

Это ведь был такой простой план. Простой и элегантный, как и все, что приходило в голову его низвергнутой госпоже.

— Так ведь там же, в камнеломках, — горячо зашептал он. — Я все и сделал, как ты говорила, направил взрыв прямо на тебя, а ты так и стояла, так и стояла, как тогда, у Белого дерева. Разве ж так мы столковались?

— Как мы… — она, взглянула холодными, по-кошачьи раскосыми глазами и чуть замялась, словно перекатывая во рту просторечное и непривычное ей слово, — столковались?

Смерть Абаля должна была быть простой, быстрой и окончательной. Только в дни операции, пока он покорно играет в слугу, а его оружие низведено до третьего ранга.

Он поймал чертов взрыв номера Два, передавая огненный пас госпоже, а та, вместо того чтобы метнуть его Лаской в ненавистного, темноокого Абаля, просто стояла и смотрела на него, как заколдованная. Как тогда, у Белого дерева. И Абаль, которого он уже давно причислил к удобрению, взял на руки его госпожу и вынес из взрыва.

Госпожа так слепа! Так доверчива.

— Когда они проснутся? — госпожа — его собственная госпожа — наклонилась к слуге, и в груди запекло незнакомым и скверным огнём. После распрямилась и весело пояснила:

— По дыханию можно понять не притворяется ли.

У выхода Ясмин обернулась, взглянула, словно что-то понимала внутри него, что, конечно, было невозможно, он ведь и сам не всегда себя понимал.

— Тебе не обязательно следовать за мной или защищать меня, — наконец, сказала она. — Я не могу стать твоей лилией. Я не рассержусь, если с этой минуты ты станешь следовать только своим желаниям.

— А чьей лилией ты хочешь стать? — спросил он и испугался своего хриплого голоса. Кивнул на несостоявшееся удобрение: — Его?

— Нет, — сказала она мягко. — Мне очень хорошо быть своей собственной.

Она вышла, и он пошёл за ней, потому что мир за пределами ее взгляда не имел значения.

* * *

За кедрами начинались пески. Начинались они по чуть-чуть, скрипом песочной пыли под сапогами, ржавым настилом, который постепенно сменил мягкий ковёр кедровых игл, и скоро перед глазами осталось только песочное полотно, лежавшее морской выцветшей рябью до самого горизонта. Низины, полные карамельных теней сменялись льняной тканью песочных вершин, выбеленных тусклым утренним светом, в маленьких гнездах песочных редких пещер гнездились упоминаемые во сне песочные лилии.

— Бестия Лилеа, — сказал