Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов - Николай Бахрошин

— Да, — задумчиво сказал Творя. — Вот, паря, какие дела… Насыпали нам свей ума по самую маковку, такие дела…

Потом, без перехода, захрипел и перекатился на спину. Так и лежал с закрытыми глазами, едва дыша.

Весеня, как мог, очистил и перемотал его рану.

5

Я, Кутря, благополучно увел родичей от врагов, оставив в избах тех стариков, кто сам захотел остаться по ветхости и безразличию к жизни.

Схрона мы достигли к вечеру следующего дня. Этот хитрый схрон, оборудованный еще дедами-прадедами, всегда выручал родичей от чужой напасти.

Умные они были, наши предки. Понимали, что если, например, люди смогут пройти осторожно, не оставив следов, то скотине про опасность не объяснишь. Скотина все равно натопчет копытами, наложит навоза так, что любой малец-несмышленыш пойдет по следу, не сбиваясь с пути. Поэтому в схрон всегда сначала уходили берегом, без всякой опаски, оставляя за собой торную дорогу. Доходили до ответвляющегося от Иленя рукава и тут уже начинали хитрить. Рукав мелкий, в самом глубоком месте по пояс взрослому, зато течение быстрое, вода споро зализывает следы на дне. А на другом берегу караульные мужики и ребятишки, которым любое занятие — игра, специально натаптывали следы подвязанными к ногам и палкам старыми копытами. Дескать, родичи здесь переправились и пошли дальше по прямой. Прямая та вела в болото, куда специально подбрасывали жердин и веток, изображая гать.

Какие другие следы могут быть на болоте, где любой отпечаток заливает и ровняет вода? Правильно, вот и пусть вороги идут по жердям. Если боги подарят удачу, кто-то, глядишь, и выберется из непролазной трясины. Не зная примет, тяжело ходить по болоту. Шишига, болотная баба, не любит отпускать гостей…

С водной дороги родичи выходили на берег много дальше, где начинались каменные осыпи. По камням идти нелегко, зато всякий след смывается самым мелким дождем. А можно и обвал сверху устроить, если вороги наступают на пятки. Дальше шли через лес, а за ним — опять болота. Дымные — называли их родичи. Действительно, в некоторых местах трясина на болотах словно клубилась. Кто чужой — три раза подумает, прежде чем сунуться в гости к болотной нежити.

Там, среди необъятных болот, и находился схрон. Каждый шаг к нему тут же затягивала мелкая ряска, хоть весь день стадо веди — к вечеру следов не останется. Главное, следить, чтоб скотина не сбивалась с пути, иначе сама не выберется.

Сам схрон расположен был на сухом. Есть среди Дымных болот такие поляны, вроде как возвышения. Там издавна и шалаши стоят, и печи сложены, и скотину есть где пасти, поляны широкие…

Добрались, хвала богам. Начали обустраиваться.

Тут же, не сбиваясь с ноги, я отобрал десяток мужиков, что покрепче и получше оружием, идти обратно, на подмогу своим. Просились все, даже Мяча-дурачок воинственно гукал и махал рогатиной, едва не зашибив остальных. Но большую часть мужиков я оставил. Хоть десяток нас, хоть три десятка — против свея это невеликая помощь. С бабами тоже нужно кому-то остаться, а вдруг засвербит у кого пониже пояса, шутили родичи. Тогда, глядишь, и Мяча-дурачок пригодится. Это он на верхнюю голову дурачок, а на нижнюю очень даже соображает, смеялись все.

— Я пойду с вами, — вдруг сказала мне Сельга.

Не успел оглянуться, она уже оказалась с луком, стрелами и даже небольшим мечом у пояса. За плечами — котомка. Я глазом моргнуть не успел, как она собралась. Где она только меч достала? Мотрина закладка, не иначе…

— Еще бы чего выдумала! — сказал я.

— Пойду! — упрямо сказала она.

Всю предыдущую дорогу мы с ней не расставались. Я уже объявил перед всеми, что теперь она моя жена. Я беру ее под свою руку и делю с ней кров, огонь, хлеб и мясо. Бабы, найдя предмет для разговора, сильно оживились сначала, загалдели, как галки, завидевшие лесного кота, карабкающегося по веткам. Старая Мотря прослезилась от полноты чувств, обняла меня, наклонив к земле. Попроси-ка беречь ее. Странно было слышать! Как я могу ее не беречь, мою Сельгу?! Потом самых языкастых баб угомонила дорога…

А теперь — новое дело. На рать собирается!

— Куда ты пойдешь? Думай, что говоришь-то! Пойдет она… Рать — дело мужское, опасное, — сказал я ей.

Она думает, мне легко будет с ней расстаться? Я что — каменный?

— Рать — да, — сказала она. — А раны перевязывать, кости вправлять — мужское дело? Лихорадку снимать — мужское? Кто в целебных травах лучше меня понимает из родичей? Ну, скажи?

Что я мог ей ответить?

— Ты не понимаешь, — убеждала меня Сельга. — Я ведь тебя только что нашла. И не могу опять потерять!

— Как будто я могу… — проворчал я, для вида сурово. — Так ведь опасно же! Рать! Баба Мотря, ну хоть ты ей растолкуй?!

Я думал, Мотря меня поддержит. А та только головой покачала.

— Пусть идет, — вдруг сказала она. — Так надо. Так всем будет лучше. А боги милостивы, авось беды не случится. Уж и попрошу их присмотреть за вами.

Ну, старая…

— Пойду с тобой, — твердо повторила Сельга. — Хочешь или нет, пойду!

Как я мог отказать ей, когда сам больше всего хотел этого?

Ехидные родичи, слушая наш разговор, отворачивались, прятали от меня усмешки. Кто-то даже сказал негромко, мол, понятно теперь, кому в избе головой быть…

Интересно, на что это он намекал?

6

На закате, когда Хорс опускает свой покрасневший, натруженный за день лик за кромку дальних лесов, когда белый день уже отшумел по Яви бесконечными хлопотами, хорошо остановиться где-нибудь у реки. Успокоиться, посмотреть на воду, подумать о том, что прожито и что еще предстоит. Старая Мотря всегда любила смотреть на воду. Все складно, река течет, и мысли текут. Так же, как течет жизнь человеческая, проходя предначертанное от истоков к устью, громко и быстро — на перекатах, медленно и степенно — по равнине. Жизнь — это тоже река. Вода без конца и края. Как и река, она никогда не успокаивается, волей судьбы меняя ровное, налаженное течение на грохот и водовороты быстрины. Вот и сейчас пришли к родичам темные, смутные времена, с большой кровью, многими обидами и притеснениями. Такая жизнь…

Выйдя к реке, Мотря присела на берегу, поставила рядом наполненный туесок, засмотрелась, задумалась. Иляса, приток-ребенок большой, полноводной Илень-реки, была мелкой, но стремительной и игривой, как и все дети. Быстро гнала свои прозрачные струи вдоль лесной кромки, не терпелось ей соединиться с рекой-матерью, потечь широко и неторопливо, по-взрослому. Вечно дети торопятся вырасти, а парни и девки — возмужать и обабиться… Торопятся, спешат, а там, глядишь, и жизнь прошла…