Лекарство против СПИДа - Олег Валентинович Суворов

И, тем не менее, несмотря на всю свою тогдашнюю правоверность, я так и не смог вступить в партию из-за райкомовских разнарядок на интеллигенцию. Весь ужас создавшейся ситуации я осознал только тогда, когда обошел и обзвонил все семьдесят с лишним московских вузов и свыше 100 техникумов…

— Неужели все?

— Все, представь себе, все! И, надо сказать, это было крайне утомительное и унизительное занятие — приходилось заполнять бесконечное множество анкет и отвечать на одни и те же вопросы, а в конце выслушивать навязшую в ушах фразу: «К сожалению, вы не член партии…» Доведенный до отчаяния, я даже дважды писал на адрес очередного съезда и дважды встречался с одним инструктором отдела науки и вузов МГК КПСС…

— Московский городской комитет… — вспомнил Юрий.

— Этой е…ной партии! — запальчиво закончил Денис. — Впрочем, все свелось к вежливым беседам «в порядке реагирования на сигнал», и на этом все кончилось. Этот горкомовский хмырь — может быть, даже и отец твоей Ларисы — мне посочувствовал и утешил — оказывается, мое положение еще не самое плохое — хуже приходится тем номенклатурным «философам», которые «выпали из обоймы», а теперь, бедные, не знают, как туда вернуться.

Короче, положение становилось без выходным — хоть в грузчики поступай. Денег не было, перспектив тоже, ну и женщин, соответственно, тоже. Знакомиться я боялся, стесняясь своей откровенной нищеты, однажды обжегшись именно на этом. Представляешь, как-то не выдержал и познакомился с великолепной блондинкой, которая была разведена и жила одна с четырехлетней дочерью. Ну и что я ей мог предложить, когда у меня не было денег даже на цветы? Пару раз погуляли по улицам, а затем стало холодно, и она меня послала куда подальше…

Впрочем, через какое-то время я снова не выдержал, и вот с этого-то знакомства все и началось. В тот день мы выпили с Серегой за его счет, а затем я поехал домой и уже в метро увидел замечательную, круто упакованную малышку в красивых ярко-фиолетовых сапогах. Наверное, я бы даже спьяну не решился к ней пристать, если бы она вдруг не уступила место какому-то облезлому старикашке с трясущимися морщинистыми руками, сжимавшими допотопный зонтик, и абсолютно потухшим взглядом. Я вдруг представил, что и сам когда-нибудь достигну такого состояния, когда меня уже не будут волновать даже самые идеальные женские ноги — и как же я тогда вспомню свою бедную и нищую молодость!

Короче, когда она собралась выходить, я выскочил вслед за ней, познакомился и даже сумел произвести некоторое впечатление. А через пару месяцев, слегка под заработав на сочинении какой-то дурацкой рекламы, я купил шампанского и пригласил ее в гости. О, это было великолепно! Мне достаточно было поцеловать ее один раз, и я уже понял, что все остальное не замедлит последовать. Первый раз мы так торопились, что даже не стали раздеваться до конца — она только скинула юбку и уселась на мой письменный стол. До сих пор помню теплую тяжесть ее изящных, немного толстоватых в бедрах ножек, которые она закинула мне на плечи… А эти белые французские чулки на резинках, к которым я (прижимался щекой!

— Ну, кончай порнографию и переходи к дальнейшему оба приятеля усмехнулись, и Денис продолжил:

— Когда я попытался повторить тот вечер, Нинуля совершенно невозмутимо — объяснила мне; что я зря стараюсь — у нее уже есть любовник, солидный и обеспеченный завкафедрой того института, где она училась, и менять его на меня, у которого нет гроша ломаного за душой, она не собирается.

«Ну а как же тот вечер?» — задыхался я.

«Подумаешь, минутный каприз», — пожимала плечами она.

Совершенно потрясенный этим развратным хладнокровием, я стал все больше опускаться, в отчаянной надежде вымолить еще один такой «каприз». Я стерпел даже ту высшую форму издевательства и унижения, которую только женщина сможет придумать для влюбленного в нее мужчины — то есть выслушивал ее рассказы о встречах с любовником и его подарках. Трудно стать большим ничтожеством, чем тогда, когда твои руки отводят со словами: «кто он, а кто ты», а ты это терпишь и не уходишь, хлопнув дверью.

Я потому об этом рассказываю, что все-таки не вытерпел и «хлопнул дверью». Это произошло на ее дне рождения, куда я был приглашен в благодарность за то, что пару дней провел в очередях, закупая выпивку. А чего мне это стоило, можешь представить, если самым популярным анекдотом тех времен был такой: «Объявление в автобусе: «остановка — магазин, следующая остановка — конец очереди».

Там я впервые познакомился с ее любовником — солидный мужик, с эдакой благородной сединой, с обрюзглым, имевшим постоянно холодновато-брезгливое выражение лицом и весьма характерным носом. Особенно любопытна была походка — монотонно-плавное покачивание сознающего свой вес советского, вельможи, никогда и ни в чем не позволяющего себе торопиться, ибо уверен, что ему простят любое опоздание. Эх, хотел бы я посмотреть, как бы он двигался, случись с ним понос! Не знаю, что в нем нашла Нинуля, но даже его рукопожатие было противным — словно держишь в руке дохлую рыбу. Впрочем, я терпел, поскольку он был заведующим кафедрой философии и ему требовался ассистент. Мы с ним уединились и выпивали, а день рождения проходил весьма традиционно — спьяну били бокалы, орали и целовались или танцевали под бешено орущие динамики. Одна пара уже уединилась — в ванной и там предавалась бурным ласкам.

Наверное, один только Серафим Тимофеевич Фролов сохранял спокойствие, ожидая, пока его Нинуля разгонит пьяных гостей и разберет постельку. Когда он уже основательно выпил, раскраснелся и, фамильярно похлопывая меня по плечу, принялся нести какую-то чушь, я не выдержал. Сбежав от него, я нашел Нинулю, высказал ей все, что о ней думаю, и хлопнул дверью. Как ни странно, но после этого поступка она меня, видимо, зауважала, поскольку не стала ничего говорить Фролову. Только этим я и могу объяснить тот факт, что, когда приехал к нему на кафедру, он без лишних слов послал меня оформлять документы.

Каким зловонным омутом была эта кафедра, я понял почти сразу. Впрочем, еще во время своих странствий по различным вузам я достаточно насмотрелся на преподавательский состав кафедр философии и даже подметил, что этот состав на удивление однообразен. Во-первых, обязательно имелось два-три ветерана войны и умственного труда — старые сталинские догматики, иногда откровенно злобные, иногда мнимо добродушные. Один из них, как. правило, являлся бывшим заведующим кафедрой и по состоянию здоровья занятий не проводил, а педагогическую нагрузку набирал за счёт экзаменов, на