Дерево дракона - Виктор Каннинг

– И ты уже думал об этом?

– Да. Но скорее всего это не понадобится. Если он хороший губернатор, а я думаю, что это именно так, то он вскоре наведается сюда проверить, как идут дела.

Хадид Шебир глубоко вздохнул и вытянул вперед руку, пытаясь нащупать в темноте мундир Моци. Сейчас он напоминал ребенка, ищущего в темноте опоры и поддержки от своих детских страхов.

– Мне иногда кажется, что мы, сами того не зная, играем со смертью. Как маленький ребенок, забравшийся на дно засохшего колодца в пустыне, пытается погладить по голове песчаную гадюку. Иногда жизнь мне кажется не явью, а сном.

В такие моменты мне бывает хуже всего, и тогда мне нужно вытянуть вперед руку, чтобы убедиться, что ты рядом. В такие моменты я слаб, как женщина, и мне стыдно за себя. Дай мне силы, Сала Моци! Будь моей силой!

– Я буду твоей силой, – проговорил Моци, внутренне передергиваясь от презрения, а про себя прибавил: «А еще я буду твоей смертью и торжеством твоей чести, которая вместе с твоим именем будет жить в сердцах всех людей, кроме моего».

Он поднялся.

– Не нужно говорить об этом Мэрион. Я сам расскажу ей, когда придет время.

Моци вышел, тихо притворив дверь. С минуту он стоял на вымощенной каменными плитами площадке, всего в нескольких шагах от двери Мэрион Шебир. Интересно, спит она сейчас или нет? Совсем близко он чувствовал ее присутствие, и воображение снова разыгралось в нем. Страстный огонь желания пронизал его тело, смешавшись с радостным предвкушением грядущих событий. Этот огонь жег ему горло, взывавшее о глотке прохладной воды, способной остудить жар. Он стоял так секунд десять, чувствуя, как пульсирует жилка у него на виске, потом повернулся и пошел в свою комнату. Он думал о майоре Ричмонде, вспомнив, как тот сегодня днем сидел на пляже рядом с Мэрион, а когда поднялся, кровь прихлынула к его лицу, и он поднес руку к виску, где билась и пульсировала такая же жилка. Стало быть, и он тоже…

Какими же глупцами иногда бывают мужчины.

«В такие моменты я слаб, как женщина, и мне стыдно за себя». Ведь есть же мужчины, которым неведомо, что женщины обладают куда большей силой, чем они.

Глава 6

Высоко в небе плыла луна, теплый ночной ветерок шевелил верхушки сосен. Они лежали на старом дождевике, голова девушки покоилась у Марча на плече. Рядом стояла непочатая бутылка бренди. Обычно они немного выпивали, но сегодня обоим почему-то не хотелось пить. Они лежали и курили, наблюдая, как облачко дыма растворяется в ночной мгле. Наконец Арианна спросила:

– В твоей стране женщины трудятся так же, как и мы, – работают в поле, пасут коз?

– Да, трудятся. Только большей частью на фабриках и в магазинах.

– А если замужем, тоже работают?

– Иногда.

– Зачем? Чтобы приносить в семью деньги?

– Да. – Он уже давно привык к этим расспросам. Арианну интересовало все. Он согнул руку и ласково потеребил ее за ухо.

– Как бы мне хотелось посмотреть на твою страну! Я и в Порт-Карлосе была всего-то два раза… Зато мой брат был в Тенериффе. Говорит, там такая толкотня, на улицах полно машин, а в гавани кораблей. Мне бы такое понравилось. А скоро тебе домой?

– Не знаю.

– Скажи, дома у тебя есть девушка, с которой вы вот так же лежали бы под соснами?

Он расхохотался, и она ответила ему веселым смехом, потом, перевернувшись на бок, прижалась щекой к его плечу, выпустив ему в лицо облачко дыма.

– А я совсем не ревную. Ведь это было где-то там, очень и очень далеко. Здесь я бы ревновала.

Глядя, как вздымается и опускается ее грудь, он почувствовал внезапный прилив нежности. Она была так чиста и открыта, что ему захотелось что-нибудь сделать для нее. Что-нибудь большое и хорошее.

– В моей стране, – сказал он, – почти всегда холодно и идет дождь. А Лондон такой большой, что влюбленным там совсем не просто уединиться. – И он представил себе тесные, душные, переполненные людьми кинотеатры и мокрые от дождя мостовые узеньких улочек. А еще он подумал о том, что, когда бывает с нею, все сальные шуточки и насмешки его приятелей по Форт-Себастьяну отлетают от него как шелуха и что рядом с нею он уже не чувствует себя прежним стариной Марчи, вертким, пронырливым и знающим все лазейки. Она разговаривает с ним так, что он ощущает себя совершенно другим человеком.

– Я люблю тебя, – проговорила она. – И если захочешь, я поеду с тобой в твою страну. Только там мне придется быть ревнивой. Ты возьмешь меня?

Он не ответил, а лишь молча заглянул ей в глаза. Да, есть такие девушки, для которых это было бы настоящей пощечиной. Он имеет в виду тех, кто привык крутить и вертеть парнями, а потом, повернувшись, уходить, стуча по мостовой высокими каблучками и виляя своей тяжелой задницей с таким видом, словно это вовсе и не задница, а золотой слиток самой высшей пробы, которому нет равных от Нью-Кросс до моста Ватерлоо. О-о, старина Марчи… Он улыбнулся, и она тоже улыбнулась, даже не зная зачем, просто так. А он думал о матери и об отце и о соседях, представляя, как вернется домой не один, а с роскошной юной испанкой со сверкающими темными глазами. Если ее приодеть, она вмиг собьет спесь с заносчивых лондонских красоток.

– А как же твоя семья? – проговорил он, с удивлением обнаружив, что зародившаяся в его мозгу мысль как нельзя лучше подходит к его теперешнему состоянию и не вызывает протеста даже у того ловкого и пронырливого старины Марчи, которым он так гордится.

– А что моя семья?… – И она небрежно махнула рукой, чем вызвала у него улыбку.

– Моя страна покажется тебе странной.

– Может быть. Но там я увижу много такого, что не покажется мне странным. Разве может показаться странной наша любовь? А дети?… Какая разница, где они родятся: в Лондоне или на Море? – Она села и протянула к нему руки. Лицо ее было серьезным. – Эти руки не боятся работы. Я могла бы пойти на фабрику, если нам понадобится больше денег. И все равно я могла бы вести хозяйство и быть твоей женой. А у тебя…, у тебя совсем нет недостатков, ты… – Она взмахнула рукой, словно огромная птица, отряхивающая воду с крыла. – Разве я не привыкла к тому, что мой отец вечно пьян, а брат груб и жесток? По сравнению с ними у тебя просто нет недостатков. Я говорю совершенно серьезно, потому что люблю тебя и могла бы родить тебе ребенка. Я была и с другими мужчинами, но ни одному из них мне не хотелось говорить такое. Человек имеет право сказать, что у него внутри, но каким бы ни был твой ответ, не бойся обидеть меня. Многие мужчины боятся слова «женитьба». Я полюбила тебя по собственной воле, а не для того, чтобы найти мужа.

Он слушал ее, и все, что она говорила, казалось ему сущей правдой. В ней не было ни капли лжи, изворотливости или неискренности, она говорила прямо и открыто. По сравнению с теми девушками, которых он знал раньше и которые напоминали ему шипучий, приторный лимонад, она была глотком чистой, прозрачной воды. Он коснулся ее ладони, ощутив на ней крошечные мозоли от постоянной работы с мотыгой, но даже на ощупь, не глядя на эту крошечную, нежную ручку, он мог чувствовать рядом ее полное жизни тело. К горлу его подступил ком, что-то вроде удушья, всегда охватывавшего его, когда он испытывал страстное желание обладать ею. Но на этот раз это ощущение пришло к нему просто потому, что она была рядом. И тогда, ни на секунду не задумываясь и не боясь, что пожалеет о сказанном, не посоветовавшись даже со стариной Марчи, который всегда все знает лучше и которому всегда виднее, он проговорил:

– Я тоже люблю тебя, Арианна. Мы поедем ко мне домой и там поженимся. Мне не нужны другие женщины.

А про себя он подумал: «Может, у меня не все дома, но я сделаю это. Я возьму ее с собой. Обязательно возьму, и если только кто-нибудь попробует сказать какую-нибудь гадость, я вытрясу из него всю душу».

Она погладила его по щеке и сказала:

– Мне так хорошо с тобой, любимый! Так хорошо!

Он рассмеялся, испытывая неловкость от нового ощущения, и, чтобы скрыть эту неловкость, привлек Арианну к себе, и они просто лежали, прижавшись друг к другу, иногда тихонько посмеиваясь, и их счастье казалось им какой-то новой, доселе невиданной забавой, которая никогда не утратит своей прелести.

Когда они расставались, душа его пела от счастья. Арианна не предлагала ему вернуться в дом. Там было душно, и Арианна предпочитала проводить остаток ночи под соснами. Он ушел, оставив ее сидеть на расстеленном дождевике. Шагая по тропинке, он то и дело оборачивался, чтобы еще раз взглянуть на нее, а она молча махала ему рукой, время от времени посылая ему воздушные поцелуи. Так продолжалось до тех пор, пока тропинка не повернула за скалу и он не скрылся из виду. Так и не початая бутылка бренди, лежавшая в рюкзаке, то и дело хлопала его по спине. Оставлять ее Арианне не было никакого смысла: она бы тут же отдала ее брату, и тот осушил бы ее одним глотком. Марч решил, что поставит ее у изголовья Хардкасла, пусть она будет ему маленьким презентом за то, чтобы тот держал язык за зубами и никому не рассказывал, что Марч ходил ночью к Арианне. Он бесшумно двигался по тропинке в своих парусиновых туфлях и думал о девушке.