Дракула - Брем Стокер

Вечно твой, Джон Сьюард.

ПИСЬМО АВРААМА ВАН ХЕЛЗИНКА ДОКТОРУ СЬЮАРДУ

2 сентября.

Дорогой друг! Получив твое письмо, я тотчас же собрался выехать. К счастью, это удастся, не причинив никакого ущерба тем, кто мне доверился. В противном случае я покинул бы их с тяжелым сердцем. Как видишь, я немедленно отозвался на твое приглашение и еду к другу, чтобы помочь тем, кто ему дорог. Объясни своему приятелю, что высосав яд из моей раны, образовавшейся у меня от удара грязным ножом нашего общего нервного друга, ты этим поступком добился раз и навсегда моей полной готовности помогать тебе и всем твоим близким. Будь любезен приготовить для меня комнату в Восточной гостинице, чтобы я находился вблизи от больной; кроме того, устрой так, чтобы я мог увидеть молодую леди не слишком поздно завтра же, так как очень может быть, что мне придется вернуться домой в эту же ночь. Если будет нужно, я сумею вернуться через три дня и тогда смогу пробыть у вас уже дольше, а пока - до свидания, друг мой.

Ван Хелзинк.

ПИСЬМО ДОКТОРА СЬЮАРДА АРТУРУ ХОЛМВУДУ

3 сентября.

Дорогой мой Арчи! Ван Хелзинк уже был здесь и уехал. Он вместе со мною отправился в Хиллингам. Благодаря осторожности Люси мать ее завтракала вне дома, и мы застали ее одну. Ван Хелзинк очень внимательно исследовал пациентку, потом подробно обо всем рассказал мне. Посылаю тебе доклад. Я ведь не все время присутствовал при исследовании больной. После осмотра он был очень озабочен и сказал, что надо подумать. Когда я ему сообщил о той большой дружбе, которая связывает нас с тобой и как ты мне доверяешь, он ответил: "Ты должен сказать ему все, что об этом думаешь; передай ему также и мое мнение, если найдешь это нужным. Нет, я не шучу. Это не шутка, а борьба между жизнью и смертью, если не больше". Я спросил его, что он этим хочет сказать, ибо видел, что он говорит серьезно. Он не дал мне никакого ключа к разгадке; но ты не должен сердиться на него. Арчи, так как его молчание служит признаком того, что его мозг деятельно работает, чтобы разобраться в этом случае и помочь Люси. Он подробно все разъяснит, когда настанет время, в этом же можешь быть уверен. Поэтому я ответил ему, что подробно опишу тебе наш визит.

Вот тебе подробный отчет о нашем посещении. Люси была жизнерадостнее, чем тогда, когда я увидел ее впервые, и выглядела безусловно лучше. Не было того ужасного вида, который тебя так взволновал, да и дыхание было нормально. Она была очень мила с профессором и старалась делать все, что было в ее силах, чтобы профессор чувствовал себя свободно и хорошо, хотя это удавалось ей с большим трудом.

Мне кажется, Ван Хелзинк заметил это, так как знакомый мне косой взгляд из-под густых бровей выдавал его. Затем он начал болтать о посторонних вещах, в общем, он говорил обо всем, кроме болезни, и так искусно развлекал ее, что притворное веселье Люси скоро перешло в искреннее. Понемногу, совершенно незаметно он переменил тему, перевел разговор на причину своего приезда и сказал нежно и ласково:

"Дорогая моя юная мисс. Мне страшно приятно видеть, что вас так любят. Это очень много значит в жизни. Он сказал мне, что вы в плохом настроении и невероятно бледны. Но где же ему знать молодых леди! Он поглощен своими сумасшедшими и занят тем, что возвращает им по возможности здоровье, а значит, и счастье тем, кому они дороги. Это стоит большого труда, но зато у нас есть чувство радости и удовлетворения, что мы в состоянии дать такое счастье. Ну а в молодых леди он ничего не понимает; у него нет ни жены, ни дочери; да и не дело молодежи - судить молодежь, это дело таких стариков как я, у которого столько забот и тревог за них. Итак, моя дорогая, пошлем-ка мы его в сад покурить, а мы с вами поболтаем наедине". Я понял намек и пошел прогуляться; немного погодя профессор подошел к окну и подозвал меня. Вид у него был очень суровый; он сказал: "Я ее хорошенько выслушал и осмотрел и не нашел никаких болезненных процессов. Я с вами согласен, она потеряла много крови, но это было раньше; во всяком случае, она отнюдь не малокровна. Я попросил ее позвать служанку, которой мне хочется задать несколько вопросов, чтобы уяснить себе кое-что, так как в данном случае важно знать все. Ведь должна же существовать какая-то причина; без причины ничего не бывает. Придется хорошенько обдумать все дома. Прошу ежедневно присылать мне телеграммы; если будет необходимо, приеду снова. Болезнь меня очень интересует, а эта молоденькая леди меня просто очаровала, и я непременно приеду, когда будет нужно".

Как я говорил тебе, больше он не сказал бы ни слова, даже если бы мы были наедине. Теперь, Арчи, ты знаешь столько же, сколько и я. Я буду зорко следить за нашей пациенткой. Надеюсь, что твой отец поправляется. Я понимаю, старый друг, каково тебе теперь: больны двое людей, из которых тебе оба одинаково дороги. Я знаю твой взгляд на сыновний долг - ты прав, что исполняешь его; но все же, если понадобится, я немедленно напишу тебе, чтобы ты приехал к Люси, так что тебе незачем очень волноваться, если я тебя не вызываю.

Твой Джон Сьюард.

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

4 сентября.

Пациент зоофагос все еще продолжает меня интересовать. У него был всего один припадок; это случилось вчера в обычное время. Как раз перед восходом солнца им начало овладевать беспокойство. Служитель был знаком с этими симптомами и сейчас же послал за помощью. К счастью, люди прибежали как раз вовремя, так как с восходом луны он стал таким буйным, что им пришлось употребить все силы, чтобы его удержать. Но через пять минут он стал постепенно успокаиваться и в конце концов впал в какую-то меланхолию, в которой пребывает и посейчас.

Позже.

Новая перемена в моем больном. В пять часов я заглянул к нему, и он оказался таким же счастливым и довольным как всегда. Он снова ловил мух и глотал их, делая каждый раз отметку ногтем на стенке. Увидя меня, он подошел ко мне и извинился за свое дурное поведение, потом очень покорно попросил меня перевести его обратно в свою комнату и вернуть записную книжку. Я решил, что следует подбодрить больного, поэтому распорядился перевести Рэнфилда в его палату с открытым окном. Он снова рассыпал сахар на подоконнике и наловил целый ворох мух.

Он их больше не ест, а собирает в коробку, как и раньше, и уже осматривает все углы комнаты в поисках паука.

Полночь.

Снова перемена в нем. Я навестил Люси, которую застал в хорошем состоянии и, вернувшись назад, остановился у калитки, чтобы посмотреть на заход солнца, как вдруг опять услышал его вопли. Так как комната выходит именно на эту сторону, то я слышал все яснее, чем утром. Это больно ударило меня по нервам - переход от восхищения ярким великолепием солнечного заката с его роскошными красками, оживляющими мрачные тучи и темную воду - к ужасной суровой действительности моего каменного здания, полного трепещущего горя и всего того, что так тяготит мою душу. По мере того, как солнце заходило, бешенство Рэнфилда постепенно уменьшалось; как только солнце совсем зашло, больной выскользнул из рук тех, кто его держал, и обессиленный опустился на пол. Удивительно, однако, как сильна бывает реакция у сумасшедших: через каких-нибудь пять минут он опять спокойно стоял на ногах и озирался кругом. Я сделал служителям знак не держать его, так как мне интересно было видеть, что он сделает. Он подошел к окну и выбросил остатки сахара; затем взял свой короб с мухами, выпустил пленниц и выкинул коробку за окно; потом закрыл окно и сел на кровать. Все это удивило меня, и я спросил его: "Разве вы больше не будете разводить мух?" "Нет, - ответил он, - вся эта дрянь мне надоела!" Вот поразительный тип! Хотелось бы мне разобраться в складе его ума или же постичь причину внезапных перемен... Стойте! Разгадка, кажется, уже найдена - если бы только узнать, почему у него был пароксизм в полнолуние и при заходе солнца. Неужели солнце в определенные периоды дурно или, вернее, возбуждающе влияет на некоторые натуры - так же, как луна? Увидим!..