Святослав. Хазария - Валентин Гнатюк

«Что скис, будто квашня? – рассерженно одёрнул себя Олеша. – Нынче праздник Великих Овсеней, будут гулянья, Овсена непременно придёт с подружками, вот и действуй, а то рассупонился, будто кляча у нерадивого огнищанина!»

Он выпрямился, вдохнул своей могучей грудью и, подмигнув проходящим мимо девчатам, прыснувшим в ответ весёлым смехом, уверенным шагом направился домой, предвкушая, как после тяжёлого дня в Ратном Стане отмоется да отпарится в бане, потом наденет новое одеяние, заботливо приготовленное родителями, – отец много чего из византийских товаров припас, самое лучшее отобрал для сына – и отправится на гулянье. На душе стало светлее, а на лице заиграла невольная улыбка, когда Олеша толкнул резную, окованную медью калитку во двор купеческого – в два яруса – высокого терема.

Овсена утром выгребла золу, растопила печь и принялась за стряпню: сварила борщ, кашу и по случаю праздничного дня сделала медовый узвар с лесными грушами да ягодами.

Заглянув в квашню, накрытую холстинкой, Овсена увидела, что тесто за ночь хорошо поднялось. Добавив муки, вымесила, переложила на стол, оставив в квашне кусок теста размером с гусиное яйцо, – это будет закваска на следующий раз, – ещё хорошо вымесила, так что тесто перестало липнуть к рукам, и разделила на равные куски. Быстрыми, сноровистыми движениями придала хлебам положенную округлость и опустила их в широкий жбан с чистой и холодной родниковой водой, за которой сбегала ещё спозаранку. Печь уже прогорела, и Овсена, заглянув вовнутрь, чисто вымела под просяным веником. Затем бросила горсть муки, которая стала постепенно поджариваться и вкусно запахла орехами. Овсена осталась довольна, – значит, жар в печи ровный, иначе мука или сгорела бы сразу, или осталась сырой.

Между тем хлебы всплыли – пора отправлять их в печь.

В это время на минутку забежала Коляда, соседка и подруга Овсены, жившая через дом.

– О, да ты весь хлеб в воду опускаешь? – удивилась она. – А я только кусочек теста в воду бросаю, чтоб знать, когда сажать.

– Это я ситный только опускаю, а ржаной на столе подходит.

– А на чём ты ситный замешиваешь, на простокваше?

– На простокваше или сыворотке, а ржаной – только на родниковой воде.

– А что ж ты одна, матушка где?

– Вчера ещё с дядькой Комелем на Торг поехала, продать кое-чего и скупиться к празднику. К вечеру, думаю, вернётся…

– Да, я чего забежала-то, – спохватилась подруга, – вечером идём на гулянье, не забыла? Я заскочу за тобой!

И Коляда умчалась.

Овсена, уложив хлебы на деревянную лопатку, осторожно посадила их в печь и закрыла заслонку. Потом занялась уборкой и мытьём посуды.

Когда по горнице распространился хлебный дух, Овсена извлекла один, постучала по обратной стороне согнутыми костяшками пальцев, – раздался гулкий звук, – готов! Вытащив все хлебы, Овсена смочила верх и накрыла чистым рушником. Теперь можно и о гулянье подумать! И она занялась пересмотром нарядов из большого, окованного ещё отцом, тяжёлого сундука.

Богатыми выдались нынешние Великие Овсени! Не потому, что слишком уж щедрым был урожай, а оттого, что после похода Святослава на хазар затихли кочевники, и посевы русские даже в самых отдалённых землях остались несожжёнными, невытоптанными, а грады и сёла не изведали горя от хазарского разорения. И веселилась вся земля Киевская, Волынь и Древлянщина, Севщина, Черниговщина и Полоцк, плясал и пел великий град господин вольный Новгород со своими ушкуйными землями, и звонко пели все украины русские полуночные, и украины полуденные с Донецкими и Придонскими степями.

Стекались в Киев-град многочисленные обозы с товарами, радуя бога Радогоща обилием гостей. Печенеги и те присмирели на время, обсуждая между собой стремительный поход русского князя, гибель Саркела, смерть многих именитых хазарских воевод, в том числе и двух сыновей Великого Кагана.

Потому хоть и горька была боль утраты, но широко праздновали русы Великие Овсени.

Вечером на гулянье девушек собралось больше, чем парней, хотя не все девушки вышли водить весёлые хороводы – многие в горе по убитым суженым остались дома плакать и тужить пред светлым ликом Макоши, вспоминая любимого.

Овсена сразу заприметила Олешу, да и мудрено было его не приметить: заморское одеяние, дорогой пояс, сапоги с загнутыми кверху узкими носками – всё так шло богатырской стати молодого тысяцкого. А когда он предстал прямо перед девушкой в голубой, будто небесная сварга, рубахе с вышитым воротом, подхваченной узорчатым поясом, на котором висели украшенные дорогими каменьями ножны с кинжалом, когда заговорил мягким ласковым голосом, Овсена даже растерялась в первое мгновение.

– Овсенушка! – прогудел Олеша. – Пойдём со мной! Там, – он махнул рукой в сторону реки, – дружинники наши собираются, тысяцкие, темники, все с жёнами да сужеными, и Святослав обещался быть, пойдём? Ты что вздрогнула, студёно?

Он привлёк девушку к себе и приобнял, как бы желая уберечь от вечерней прохлады.

– Олеша, мы же с тобой ещё не суженые, неловко как-то, – заговорила Овсена, ускользая из объятий. – Отец твой, сама слышала, мне не слишком рад, да и матушка моя речёт, что лебедь синице не пара. Правы они – не пара я тебе, Олеша, ты – сын купеческий, а я вдовья дочь…

– А я, Овсенушка, не отрок малый, я тысяцкий дружины киевской, сам за себя решаю! – Олеша нахмурился. – Ежели только это тебя волнует, то, считай, нет помех на нашем пути! Я тебя буду так наряжать да лелеять, что не токмо купеческие, а и боярские дочки завидовать станут! Или, может, кто иной взял в полон твоё сердце? – Дружинник наклонился, пристально заглянув девушке в очи.

– Ежели б кто объявился, ты давно бы знал, у нас ведь на Подоле всяк про другого ведает… – торопливо ответила Овсена, опуская очи.

– Это точно! – сразу успокаиваясь, проговорил тысяцкий. – Тогда пойдём! – И он повлёк девушку за руку подальше от хороводов.

Присмиревшая Овсена следовала за ним, и это радовало. Олеша чувствовал, как в его широкой длани слегка подрагивает маленькая, но крепкая девичья рука, и приписывал это волнению Овсены. Ведь если он представит девушку друзьям-сотоварищам по ратному делу, то с этого мига они станут сужеными, и тогда она уже не посмеет отказаться, станет его невестой!

Овсена шла, не чуя земли под собой. Если бы не поддержка Олеши, она бы наверняка уже несколько раз оступилась. Олеша что-то говорил ей ласково и смеялся весело, она что-то отвечала, с удивлением слушая, будто со стороны, свой ставший незнакомым голос. А в висках, как пойманная в силки птица, билась мысль: «Зачем я иду с ним? Не надо мне, вернуться скорее…» Ноги же сами, против воли, несли её к берегу, и сердце колотилось в груди гулко и часто.

На берегу Почайны, где в тихой ночной воде блистали звёзды и плыла ладья Макоши, под раскидистыми дубами собралось довольно много юношей, одетых в праздничные наряды. И только гордая стать да широкая грудь выдавала в них опытных воинов, привычно державшихся за пояс у левого бока, где обычно находится рукоять меча.

Олеша приосанился и, приобняв Овсену, подвёл её к общему кругу.

– Здравы будьте, друзья! – зычно приветствовал он. – Поздравляю со святом Великих Овсеней, счастья вам и богатства!

– Дякуем на добром слове, и вам желаем здравия и добра! Слава Перуну с Даждьбогом!

– Прошу знакомиться – Овсена, дочь кузнеца Молотило, погибшего при обороне Киева от печенегов! – представил Олеша девушку.

Овсена засмущалась и первое время чувствовала себя неловко. Однако уважение, с которым молодые тысяцкие и темники относились к ней, отдавая дань памяти отца, придало ей больше уверенности и помогло справиться с охватившим было волнением.

Все ждали прибытия Святослава.

Наконец послышался стук копыт, и спустя несколько мгновений в круг света, образованный горящим на поляне костром, въехал князь Святослав в сопровождении двух отроков.

Тут сердце Овсены снова забилось так сильно, что она испугалась, – как бы не услышали находящиеся подле. От волнения она на какое-то время даже перестала дышать и замерла, будто степной ховрах-суслик, что настороженно вглядывается в даль.

Святослав, несмотря на вечернюю прохладу, был в одной расшитой белой рубахе, облегающей крутые плечи и грудь, в портах, подтянутых поясом, и мягких сапогах из хорошей кожи. Даже княжеской епанчи – широкого плаща – на нём не было. Напротив, ворот рубахи распахнут, будто для крепкой загорелой шеи в нём оказалось мало места.

– Здорово, друзья! – весело приветствовал он собравшихся, не слезая с коня, и пригладил оселедец на гладко выбритом черепе. – Ну что, все собрались?

Дружный гул был ему ответом.

– Тогда пора ехать на Капище!

И он, пришпорив белоснежного коня, направился в сторону Перуновой горы, сопровождаемый неотлучными отроками. Дружинники – кто пешком, кто на лошадях – поспешили туда же.