Ищи на диком берегу - Джин Монтгомери

Однажды Захар спросил Тайина, о чем еще падре говорил ему, когда посещал его во время болезни. Алеут сказал:

— Падре говорит: «Будь добрый христианин». Говорит:

«Крестись слева направо, а не так, как русские вас учат — справа налево. У русских неправильная вера». Я тебе скажу, господин Петров, это все большая глупость. Мне все равно: лево-право, криво-прямо. Но падре, он говорит: «Будь добрый христианин. Хорошую индейскую девушку бери. Женись, живи. Все равно отсюда не уйдешь».

— Тебе нельзя, Тайин. У тебя ведь жена дома, на Кадьяке. Грех жениться еще раз.

Алеут задумался.

— Жена думает, я мертвый уже. Попадем на небо, хорошо будем жить, все три вместе.

— Ни за что тебе не попасть на небо с таким грехом на душе, — возразил Захар.

Тайин ухмыльнулся:

— Шутка, господин Петров. Шутка с падре. Однажды пойду домой, на Кадьяк. Зря ушел оттуда.

У Захара заколотилось сердце.

— А как? — возбужденно спросил он. — Как ты уйдешь? Ты уже придумал?

Тайин пожал плечами:

— Смотреть будем.

Падре обхаживал не только алеутов, но и «эль руссо Петрова». Время от времени он отводил Захара в сторону, убеждал его, уговаривал, осторожно, обиняком намекал на наказание, которое ждет его, если он откажется перейти в лоно испанской католической церкви. Захар хитрил, наотрез не отказывался, но в душе твердо решил не поддаваться хитрому толстопузому падре. Как только священник затевал с ним душеспасительную беседу, Захар начинал жаловаться на несправедливость, на незаконность пленения его и алеутов. Он упорно заводил об этом разговор при каждой встрече. И вскоре, к великому его облегчению, падре отстал от него.

Когда пошел первый легкий осенний дождь, Захар с наслаждением подставил лицо его холодным струйкам. Он готов был поклясться, что слышит, как причмокивает пересохшая земля, впитывая влагу.

Однажды утром Захар очнулся с тупой болью в затылке. Он явственно ощущал, что спутан по рукам и ногам. Первой его мыслью было, что ему снится кошмарный сон. Захар заметался на соломенной подстилке и проснулся окончательно.

Ох нет, это не сон. Его руки скручены за спиной, ноги связаны в щиколотках. Голова раскалывается от боли. На затылке он чувствовал шишку величиной с яйцо.

Захар осторожно перевалился на бок и попытался собраться с мыслями. В бараке стояла неестественная тишина. Тишина и ощущение пустоты — вместо привычных звуков и шорохов от присутствия множества спящих людей. И воздух, которым дышал Захар, был непривычно свеж. Он вытянул шею и увидал серый прямоугольник предутреннего света в проеме двери. Дверь была распахнута настежь. Неловко повернув голову, Захар закряхтел от боли.

— Господин Петров? — зашелестел тихий голос Тайина.

— Что случилось? — тоже шепотом отозвался Захар. — Меня огрели по голове и связали.

— Меня тоже. Странно дело. Очень странно. Все ушли. Только мы остались.

— Ушли? Ты думаешь, все сбежали? — Захару не верилось: «Неужто взбунтовались? Вот так овцы!»

— Может быть. — Тайин с шумом выдохнул воздух: — Х-ха! Однако сбежали на волю, дьяволы!

Как только рассвело, залились испуганным звоном церковные колокола. Во дворе раздались крики. Мимо барака с топотом забегали люди.

Захар и Тайин прислушивались, пытаясь истолковать долетавшие до них звуки. Солдаты седлали коней и выезжали со двора. Потом надолго воцарилась тишина.

В дверь сунулась голова индейца. Это был тот лекарь, крещеный индеец, которому испанцы вполне доверяли. Захар и Тайин заорали в один голос. Голова испуганно качнулась и исчезла.

— Побежал докладывать, что мы здесь, — заметил Захар.

Шло время, но никто не приходил, чтобы освободить их от пут. Постепенно стали возвращаться всадники — в проем двери Захару удавалось увидеть то одного, то другого. Следом за ними трусили индейцы с арканами на шеях. Вскоре раздался свист кнутов, глухие удары по обнаженным телам, крики и стоны. И высокий монотонный голос священника, нараспев читавшего молитвы.

Захар вздрагивал, словно каждый удар кнута обжигал его собственное тело. Он откатился как можно дальше от двери, лег спиной к ней. Но это не помогло, по-прежнему до него доносились эти жуткие звуки. Совсем рядом с дверью кто-то блеял как овца, и этот звук был страшнее воплей. На какой-то миг все эти звуки утихли, и тогда Захар услышал размеренный голос падре:

— Милые мои младшие братья во Христе…

Истязания продолжались несколько часов. То и дело во двор въезжали всадники, волоча за собой новых пленников. Наконец испанцы добрались до двух связанных в бараке. Их развязали и вытолкали во двор.

Индейцы валялись под глинобитными стенами квадратного двора. Коричневые тела были простерты в пыли, спины покрыты рубцами, красными, как черепица на кровлях. Женщины, шеи и руки которых были забиты в колодки, поникли под палящим солнцем. Два индейца были привязаны по обе стороны столба для порки, их хлестали кнутами одновременно. Рядом стоял падре и читал молитвы. Конные солдаты разъезжали по двору, подкалывали пиками индейцев, заставляя их глядеть на истязания.

У Захара все сжалось внутри, когда его и Тайина подвели к офицеру. Это он допрашивал их в тот раз, когда их впервые выпустили из «калабосо» — кутузки. Но на этот раз офицер был занят, ему было не до расспросов. Шишки на их головах и все еще связанные руки яснее ясного говорили о том, что эти двое к побегу индейцев непричастны. Офицер велел развязать им руки и вернуть их в барак.

Поиски беглых индейцев и истязания пойманных продолжались три дня. Один индеец рассказал Тайину, что в облаве принимали участие все испанские поселенцы в округе, и в помощь им были присланы солдаты из ближайшего президио. Так бывало всегда: в охоте на людей участвовали все испанцы без исключения. Это будоражило им кровь сильнее, чем травля диких зверей. Больше двух недель понадобилось для того, чтобы миссия вернулась к привычной монотонной жизни.

Все это время Захар вел себя предельно осторожно. Приказы выполнял незамедлительно. Когда испанцы обращались к нему, опускал глаза и отвечал односложно:

— Да, хозяин. Нет, хозяин.

Так же вел себя и Тайин. При случае он сообщил Захару, что и других алеутов индейцы оглушили и связали перед своим побегом.

— Чертовско нам повезло, — сказал Тайин. — Хороший народ лос индиос. Потому нас не тронули испанцы.

— Лучше бы эти лос индиос не были такими хорошими, — угрюмо возразил Захар. — Тогда и я бы сбежал. Лучше сдохнуть, чем оставаться здесь.

В янтарных глазах Тайина вспыхнул насмешливый огонек.

— Как убежать? Дикие горы, дикий лес, ты там ребенок. Они тебя ловят раз-два, как орел берет кролика.

Захар упрямо сжал губы:

— А я готов бежать хоть сейчас. При первом же случае. А там будь что будет.

Алеут задумчиво посмотрел на Захара. Он словно прикидывал что-то в уме или приценивался к вещи, которая могла пригодиться в давно задуманном деле.

13. ПОБЕГ

«Нашел ты меня, враг мой?»

имние дожди превратили поля миссии в сплошную топь. Холодный сырой ветер пронизывал до костей. Однажды выпал даже скупой снег. Он задержался лишь на вершинах холмов, и при виде этих далеких белых клочков у пленников-северян сжималось сердце от тоски но родным местам. Все работы перешли в помещения: там лили сальные свечи, варили мыло, ткали грубые одеяла. Обрабатывали и складывали в штабеля бычьи кожи — самый ходовой калифорнийский товар.

Захару велели сколачивать ящики. Такому плотнику, как он! Курам на смех. Но он был рад и этому занятию.

Рождественские праздники прошли в сплошных богослужениях. Все население миссии часами парилось в церкви. Под ее сводами стоял густой запах пота, свечного чада и ладана. Падре еще раз блеснул своим даром неутомимого проповедника. Как только он умолкал, хор «мирных» крещеных индейцев по его знаку запевал церковные гимны.

Для Захара это испанское рождество было особо изощренной пыткой. Оно мучительно напоминало ему о домашнем рождестве — то было такое милое, любезное его сердцу время. И радостное тоже. Над всей Россией царствовал веселый Дед Мороз, заснеженный мешок которого раздувался от подарков. В те далекие времена, когда Захар был маленьким, его отец охотно рядился белобородым Дедом Морозом, и тогда в их доме стекла дрожали от смеха.

В эти долгие туманные вечера Захар часто вспоминал отца. Его черные курчавые волосы, дружелюбную улыбку, озорной блеск темных глаз. То и дело Захар гадал: «Пришла «Кама» в Росс или нет?» При мысли о том, что «Кама», может быть, потерпела крушение в пути и его отца уже нет на свете, им овладевало отчаяние.

Время тянулось, переползало из недели в неделю медленно, равнодушно, как каторжник, к ноге которого приковано чугунное ядро. В ясную погоду их все еще посылали в поле. Хотел этого Захар или не хотел, но и ему пришлось оторваться от плотницких работ и ковыряться в липкой рыжей глине. Глина была повсюду: в его волосах, в ушах и даже на зубах. Постель царапала его кожу глиняной крошкой. Захар забыл, что значит быть чистым. Он привык к запаху собственной грязи и пота.