Повседневная жизнь паломников в Мекке - Зегидур Слиман

Но как быть с тем, что явно входило в привычки Мухаммеда, с тем, что могло быть присуще его поведению, но достоверность этой информации не проверена? В сомнительных случаях большинство мусульман воздерживается от критики этого взрывоопасного содержания. «Встретившись с хорошим высказыванием, можете без колебаний поставить под ним мое имя» — так, утверждают они, говорил посланник Божий, чтобы покровительствовать всем изобретениям.

Менее боязливый полковник Муаммар Каддафи[46] отклонил бурю негодования всего исламского мира, предложив просто-напросто забраковать и отклонить благородную Сунну и доверять лишь священному Корану.

«Будем бдительными. Сама жизнь может стать одной длинной цитатой». Добродушное предостережение американского писателя Эмерсона (1803–1882)[47] не имело ни малейшего шанса быть услышанным добрым мусульманином, для которого совершенный человек — это тот, кто полностью сливается с образом пророка, отождествляет свой образ жизни с его, постепенно соединяя свою личность со вселенской моделью. Быть собой, но есть с помощью руки пророка, говорить его устами, мыслить его разумом…

Мало кто из верующих досконально знает жизнь и повседневные дела своего идеала. Тем не менее ради хаджа они проходят эту школу и изнуряют себя, тщательнейшим образом следя за поведением. Если в христианстве Бог создал человека по своему образу, то в исламе сыновья Адама должны уподобить свой образ лику Мухаммеда. «Наш пророк, — вещает Аталла, — подобен дирижеру. А мы — музыкантам. Он руководит нашими движениями, нашими порывами и нашим молчанием с помощью своей палочки». А партитура? «Коран и Сунна», — отрезает он. Искусство быть мусульманином. Искусство быть Мухаммедом.

Явно смущенный сенегалец немного задиристо спрашивает: «А традиция предусматривает сигареты и самолет?» — «Табак — нет! Нужно воздерживаться от его употребления. А самолет… в каком-то смысле да. Это же средство передвижения… Это как усовершенствованный верблюд!» — «Невероятно! Спасибо».

Полицейские, которые до этого времени следили за сборищем турок, скользнули по нам рассеянным взглядом. Бесполезно слишком уж явно замечать что-либо. Слава тем, кто хорошо информирован.

И слава гиду! Наконец-то покой удобных кресел, наконец-то прохладная ласка воздуха из кондиционера! Автобус представляется нам тихой гаванью. Паломники успокоились, примолкли, почти парализованы избытком эмоций. От пожилой пары исходит мягкая нежность. Доброта. Их темные, иссеченные морщинами лица полны блаженства. Старость в исламской стране улучшает социальное положение человека. Никогда его не будут так уважать, так заботиться о нем, так искать его советов и так слушаться их, как в старости. Слово «шейх» одинаково обращено к старику, начальнику, мудрецу, хозяину и даже к сенатору.

Возвращается водитель. Сначала он пересчитывает паспорта, затем — пассажиров. «Одного нет», — с беспокойством говорит он. И действительно, паспортов больше, чем паломников. Кто-то не услышал, как собирают народ, и теперь автобус не тронется, пока его не найдут. Таково правило. Водитель спрашивает, не знает ли кто-нибудь, кого не хватает. Нет, никто не знает, как выглядит пропавший пассажир, так что отправить людей на его поиски не получится.

Ночь медленно отступает под пыльным натиском дня. Город хаджа просыпается. Туалеты вновь берутся штурмом, продавцы чая устраивают толкотню. Усиливается жажда и желание поближе взглянуть на это кипение людей. Водитель выходит из автобуса и вытряхивает сумку с паспортами перед своим суданским соотечественником. «Достали меня эти из Магриба, — ворчит он. — Господи, не знаешь, как путешествовать — сиди дома! Сиди дома, ешь свои лепешки с луком и восхваляй пророка!»

Двое афганцев с потерянным видом мечутся по аллеям. Вернувшиеся из партизанских лагерей или лагеря для беженцев, снабженные афганскими паспортами, они бродят как затравленные животные, худые, бесприютные, затерявшиеся в своих огромных панталонах, с головами, стиснутыми тюрбанами-зонтиками.

Солдаты разуваются, аккуратно сняв свои «рэнджерсы», аккуратно кладут перед собой пистолеты и начинают молитву. Рядом играют дети и спит мужчина, причем его голова замотана куфией, а бедра раскрыты. Двое алжирцев лет шестидесяти прогуливаются вразвалку с легкомысленным выражением лица, их волосы, что очень странно для их возраста, собраны в длинные хвосты на затылке. Двое стариков, прибывших с визитом в старый город.

Температура и напряжение растут. Водитель вновь пересчитывает паспорта и запрыгивает в автобус, чтобы посчитать пассажиров. О чудо: все оказываются на месте. А «чудо» усаживается на свое сиденье рядом с супругой, спокойно вытирает руки и спрашивает: «А чего мы ждем?» — «Мы ждем вас, ваше высочество, о великий шейх, мы ждали только вашей милости, чтобы отправиться. Где вас носило?» — «Я ходил в туалет. А что такое? Что ты имеешь в виду?» — «Ах да! А ваша жена не могла даже сказать нам, где вы, сказать нам, что господин изволит наслаждаться удобствами автобусного туалета!» — гремит суданец.

На самом деле никто не сумел объяснить молчание спутницы пропавшего господина, которая и не подумала известить, что ее супруг здесь; в автобусе, в туалете.

Позднее она призналась, что, будь она у себя дома, она охотно бы все рассказала, она, которая, нимало не смущаясь, спорила даже с полицейскими. Но здесь, на земле Бога — нет, нет и еще раз нет! Она ни позволила бы услышать свой голос чужим мужчинам, застрянь автобус хотя бы на неделю. Муж одобрил это поведение. Полчаса ожидания. В конце концов, в этом есть нечто очень мусульманское. В некоторых городах Магриба случается порой, что мэр получает разрешение матерей семейств, забаррикадировавшихся в своих бюро с зарытыми ставнями, чтобы пообщаться с администрацией, остающейся на свободе, из-за закрытых ставней. Голос мусульманки принадлежит только ее мужу. Если незнакомец стучится в дверь, а дома в это время нет ни мужа, ни сына, чтобы спросить «кто там?», женщина никогда не должна открывать рот и, уж разумеется, — дверь. Она только хлопает в ладоши, чтобы дать понять, что в доме мужчин сейчас нет.

Глава 6

От прабабки к матери городов

Широкая дорога, плоский, монотонный пейзаж. Автобус бесшумно несется по асфальту, словно масло скользит по нагретой сковороде.

Аталла, бодро вскочив со своего места, шепчет, что самое священное собрание будет, когда поворачиваешь к кыбле. Интересно, почему он предпочитает путешествовать не со своими компатристами, а с алжирцами?