Князь Михаил Вишневецкий - Юзеф Крашевский

Примас обдумывал, как ему поступать, но в сердце у него было глубочайшее отвращение к этому человеку, который сделал его бессильным в глазах мира и отнял у него плоды долгих стараний.

В продолжение дня все по обязанности присутствовали, хотя и неохотно, при короле, чтобы не уронить королевского достоинства, а сенаторы совещались о выборе дня для коронации. Военные дела и наблюдение за границами королевства составляли предмет занятий Собесского. Молча слушал новоизбранный король, наблюдал, не смея еще ни вмешиваться, ни принимать в чем-либо участие. Решалось все без него… К тому же собрание в замке было лишь формальностью, а на деле оно не имело значения, так как лишь вечером у примаса имелось в виду обсудить, что же дальше?

Пражмовский вернулся расстроенный и раздосадованный, так как он сделал над собою все, что мог, чтобы расположить к себе новоизбранного короля, а тот был с ним горд, холоден и равнодушен. Пражмовский надеялся, что легко завладеет королем, что король будет счастлив, найдя в нем друга, а вместо того, молодой Пяст, заранее предупрежденный о характере этого человека, отделывался от него молчанием и не поддавался чарам примаса.

Вечером у отцов иезуитов, понятно, ни о чем другом не говорилось, как только о короле, о выборах и об этой безумной выходке шляхты, которая одарила своего небогатого избранника.

— Если бы всего этого самому не видеть, не слышать, — восклицал примас, — нельзя было бы поверить этой сказке. Это похоже на легенду о каком-нибудь Лешке или Попеле… Сегодня же мне передавали, что уже болтают, будто бы рой пчел сел на королевское знамя, будто бы это живое знамение того, что Господь Бог сам пожелал Пяста.

Раздавались разнородные мнения:

— Не усидит он на троне, — шептал Морштын, — нет у него поддержки… не хватит сил… Собесский не будет его ни спрашивать, ни слушать, а Пацы…

— Пацы!.. — выкрикнул примас, который извивался и корчился в минуты гнева. — Слыхана ли подобная измена?!

— Пацы боялись потерять то значение, какое они только что приобрели, — сказал гетман. — Я уверен, что канцлерша мысленно уже сватает его во Франции…

— Я бы этому не удивлялся, — перебил Пражмовский, — так как у меня самого была такая мысль, но Австрия не зевает… хо, хо!..

Кто-то из присутствующих обратился к прошлому, чтобы выяснить причину этой катастрофы, так как до сих пор оставалось невыясненным, кто собственно исключил герцога Кондэ и посадил на престол князя Михаила.

Влияние цензуры [66] ксендза Ольшевского они ни во что не ставили. Тонкие политики искали тайных пружин, не будучи в состоянии поверить, чтобы эта бедная серая шляхта, эти простаки могли обойти таких людей, как они…

— Допустим, что герцога Кондэ, — с этим согласились все, — мог выкурить хитрый Шаваньяк, но, ведь, не мог же он стараться для Михаила?!

Допустить "случайность" или "волю Божью" не мог никто из присутствующих; поэтому для них оставалось загадкой, что именно подготовило выбор сына Иеремии, и примас теперь уже подозревал Пацев, что это, пожалуй, они, ради своих планов, подстроили все и осуществили.

Мнения относительно будущего короля были самые несообразные. В действительности, его не знал никто. Его видели до сих пор застенчивым, тихоней, скромником, набожным… и несколько вялым, никто не признавал за ним ни больших дарований, ни энергии.

Примас прямо считал его неспособным к правлению:

— Мы упрекали прежнего короля Яна Казимира в том, что он был слаб и позволял собой править!.. Что же будет с этим господином, который очень годился бы в подкоронные при Императорском дворе, но никак не в короли?

Морштын пожал плечами:

— Вчера у канцлерши я его подтолкнул локтем, чтобы он мне дал проход, и он уступил очень покорно, а сегодня я должен целовать у него руку…

— Нет, нет! — повторял примас. — Либо он пойдет по той дороге, какую мы ему укажем, либо… Ведь, Ян Казимир доказал на примере, что можно отрекаться от престола, а в других странах была масса случаев, когда королей изгоняли и избавлялись от них.

Рассуждения, нарекания и совещания у Пражмовского продолжались до поздней ночи, но не смогли ни к чему привести, и все кончилось одним ропотом и угрозами.

В замке в это время изводили короля, кто просьбою об аудиенции, кто сообщая какие-либо известия, кто выражая благопожелания, или напоминая о себе, как о старом слуге его отца… Михаилу так тоскливо было без матери, что, наконец, он вырвался к ней вместе с неотступным Любомирским. Тут он надеялся отдохнуть душой и телом. Он не взял с собой ни слуг, ни придворных, ни свиты, которая бы выдавала его новый сан; ему хотелось быть по-прежнему тем же Михаилом — свободным и счастливым. Елена приветствовала его на пороге:

— Король! — воскликнула она громко.

— Ах, нет! Пусть, хоть здесь, я не буду им для вас, — перебил Михаил, хватая ее руку, — я уже и так измучен одним днем царствования.

Мать вышла к нему с улыбкой на устах. Она… она, к сожалению, одна радовалась в душе этому триумфу, который в ее глазах был в то же время загробным правосудием, оказанным памяти ее покойного супруга. На ее лице виднелось счастье и она старалась вдохнуть сыну побольше мужества.

— Елена, милая, — воскликнула она, — в замке все еще неустройство, — им, быть может, нечего было поесть, угости же Светлейшего Государя…

Тут Любомирский начал рассказывать о награждении короля шляхтой, и княгиня Гризельда расплакалась, радуясь не дарам, а любви, которая их поднесла.

— Это так, — прибавил староста спижский, кончая рассказ, — но, милая матушка, у нас есть также целая армия непримиримых врагов с гетманом и гетманшей во главе…

IX

Все, что приходит неожиданно, оглушает, как гром, и на некоторое время лишает человека силы. Счастье тоже умеет убивать, а парализует часто надолго.

Таково было действие счастья и на Михаила Вишневецкого, который совершенно не был подготовлен к происшедшему, да и на самом деле выборы вообще так мало его интересовали, что он даже не читал пресловутой "цензуры" ксендза Ольшевского, в которой говорилось о Пясте.

Самые нескромные его мечты никогда не шли дальше какой-нибудь скромной должности при дворе и старостства, которое дало бы ему возможность выступать так, как того требовало его имя и память отца. Мать тоже не мечтала о больших успехах, зная нерешительность сына, — она хотела его богато женить и таким образом восстановить достаток в доме. О короне никогда никому и не снилось…

Но внучка Замойского скорее привыкла к этой мысли, нежели скромный робкий сын Иеремии. Она усматривала в этом перст Провидения, видимую волю Божию, вдохновение Святого Духа и гордилась этим.

Большая радость закрыла от нее всю трудность положения и колючки того тернового венца, носить который избранник судьбы не имел сил.

На следующий же день, когда уже ксендз кустодий стал настраивать, чтобы она скорее переезжала из особняка в кустодию, и уже начались приготовления к этому, к ней приехал канцлер Пац, как первый из "примирившихся".

Это был один из вельмож с большой энергией, влиянием и значением, и на него можно было опереться. Он приехал убедить княгиню Гризельду, что молодой король может на него рассчитывать.

— Ваша княжеская мосц, — сказал он искренним тоном, — мы становимся на сторону его королевской мосци и будем стоять при нем; пусть он в свою очередь на нас положится… Мы постараемся привлечь к нему др>зей и верных слуг… Не нужно обманывать себя, — положение короля, сына вашей княжеской мосци, будет очень затруднительно, — я знаю ксендза примаса, знаю гетмана и гетманшу, знаю, что выборы приводят их в бешенство, что они готовы прибегнуть к самым крайним мерам, пожалуй даже опрокинуть трон, но нас, Пацев, у короля целых трое, не считая молодых, а мы и в Литве и в коронной Польше кое-что все-таки значим. У моей жены связи во Франции не меньше и не хуже, чем у гетманши. Мы сумеем встретить врагов лицом к лицу.

Княгиня Гризельда заломила руки:

— Вы думаете, пане канцлер, — воскликнула она, — что выбор их не примирит, не разоружит? Что ж они выгадают, враждуя с Михаилом? Ведь он же никому зла не желает и не сделает?

— Но нужно считаться и с человеческими страстями, — говорил канцлер, — а нет более жестокой страсти, чем уязвленное честолюбие! Примас и гетман, которые по своему собственному глубокому убеждению были господами положения, вынужденные теперь уступить и сдаться, будут устраивать заговоры и строить козни. Мы должны быть бдительны…

— Ах, — прервала княгиня Гризельда, наклоняясь к канцлеру умоляющим тоном. — Будьте опорой моему неопытному сыну. Прошу вас… Не покидайте его!.. Собесского я давно и хорошо знаю, — прибавила она, — у меня с ним были, к сожалению, денежные дела, он очень в плохих отношениях с князем Дмитрием… Но я думаю, что он, будучи все-таки благородным в глубине души, не выступит против нас.