Игры судьбы - Любовь Матвеева

Воспоминания У. Макаровны. Широченко, 1910 г.р.

ТРАКТОРИСТКА

«Живём не тужим – бар не хуже: они на охоту, мы на работу; они спать, а мы работать опять; они выспятся да за чай, а мы цепами качай» (русск. пог.)

В памяти она, как живая, а вот фотографию в своё время не догадалась у неё попросить, жаль. Героиней она себя не считала, но была – на плечах таких скромных тружеников и держится до сих пор наша страна, но подумать об их благополучии и счастье никому пока недосуг… Маленькая, хрупкая, сильно пожилая женщина, она постоянно ремонтировала или мастерила лавочку у нашего подъезда, на которой любила посидеть – и своротить – молодёжь. Безропотно подметала вокруг лавочки поутру шелуху от семечек, заботилась, чтобы сливные воды с крыши не подтекали под дом, разрушая фундамент, восстанавливала разрушенный заборчик у подъезда…

Уже лет десять нет Анны Аркадьевны – и мы живём без лавочки, дождевая вода из разрушенной трубы шурует прямо под фундамент и в подвал, а от заборчика остались только воспоминания… Царство небесное доброй, незабвенной Анне Аркадьевне Петровой!.. Вот её рассказ.

«Мы переехали в Казахстан в голодные тридцатые годы с Украины. Когда мать померла, мне шестнадцать лет было, отец после этого жил ещё пять лет. Десять детей родила моя мать, восемь из них умерли в разное время, остались

живыми мы с братом, Владимиром Аркадьевичем Кучеренко. Сталину я благодарная за весь его труд, он сколько раз в тюрьме был, на каторге за народ страдал, тридцать лет страной руководил! Он победил в войне злого фашиста, если бы не он, мы бы давно в Германии были батраками. Хоть и говорят, что он строгий был, а я люблю строгих начальников – где строгость, там и дисциплина. И после войны, когда он деньги менял, он делал это не как Назарбаев – за тысячу рублей два тенге. Я стала часто поминать Сталина в церкви за упокой, как своих родителей.

Во время войны я пять лет работала на тракторе. Когда председатель сельсовета стал набирать людей в трудармию, он наметил меня, так как у меня не было детей, а директор МТС сказал:

– Я бронь на неё наложу, она у нас такой механизатор – любого мужчину заменит! Бери любую другую.

Муж мой пришёл с войны в обе руки раненый, не мог кусок хлеба в рот положить. Я уволилась из механизаторов, стала работать техничкой в районной конторе. Брат Владимир до фронта был близко знаком с Дусей Ивановой, уйдя на войну, он оставил её беременной – ту беременность она абортировала. А когда Володя пришёл с фронта – взял её за ручку и в дом привёл, женился. Она была домохозяйкой, а он – завхозом в нашем сельсовете, у них родились три дочери и сын.

Была я совсем неграмотная, да немного сама научилась – могу читать и писать, только плохо. Тяжело всем было и до войны, и в войну, и после, но мы не согнулись, не дрогнули! Заменили ушедших на фронт мужчин, сели за рычаги тракторов, встали за штурвалы комбайнов, только после такой тяжёлой многолетней работы родить ребёнка я уже не смогла. Так вот и живу одна, как кочерыжка. Спасибо – племянники не забывают. А свою страну и Сталина я всё равно люблю!».

Воспоминания А. А. Петровой, 1920 г.р.

А ИВАН-ТО ТВОЙ ЖИВ!

«В добрый час молвить, в худой помолчать» (укр. пог.)

Было это в 1956 году, в Мамлютке, под Петропавловском. С проходящего по Транссибирской железно-дорожной магистрали поезда высадился целый десант молдавских цыган – с перинами, узлами и невероятным количеством детей. Тогда, в середине прошлого столетия, не диво было увидеть где-нибудь за городом или в городе, на пустыре, настоящий цыганский табор – с лошадьми, шатрами, телегами, кострами, походной кузницей, песнями, гадалками и прочей экзотикой. Я хорошо

помню то время, у нас, в Рабочем посёлке Петропавловска, цыгане

всегда селились на месяц-другой на большой поляне у бывшего

железнодорожного переезда, в районе Старого элеватора.

В то время для государства это была актуальная проблема – цыгане. Они не желали подчиняться общей дисциплине, продолжали кочевать, не хотели работать на производстве, не желали отдавать детей в школы, даже документов не имели. А между тем в Советском Союзе шла борьба за всеобщую грамотность, ну никак не подходили цыгане под общую линейку!

Погружённая в дремоту жаркого летнего дня, Мамлютка моментально ожила: закудахтали куры, спасаясь от предприимчивых черномазых подростков; закричали местные бабы, предупреждая соседок и срочно собирая с верёвок не высохшее после стирки бельё; залаяли на незваных гостей собаки, охраняя хозяйское добро. Молодые, старые цыгане и цыганки вместе с детьми, шатались по селу, предлагая свои услуги – кому лошадь подковать, кому обручи на рассохшуюся бочку набить, кому погадать, заодним попрошайничая и зорко приглядывая – что где плохо лежит и где на огородах начал зреть урожай…

Для деревни прибытие цыганского табора – большое событие! Дрёма моментально спала с жителей, каждый стал думать, как воспользоваться ситуацией. Больше всех заволновались бабы – надо было с помощью карт ли, рук ли, колдовства ли прояснить прошлое или переменить будущее. Из потайных мест доставались последние сбережения, изворотливый бабий ум изощрялся в пожеланиях, а старая Федосья пошла в сарай, нашла в гнезде пару тёплых яиц и, пряча их под фартуком, который днём никогда не снимала, вышла за ворота: «Пусть помянут моих Ваню и Алёшу», – думала она о погибших на войне, на Украине, сыновьях. Никогда не забывала она о них, болело материнское сердце, хоть и прошло после получения

похоронок пятнадцать лет.

По улице шла старая полная цыганка, держа за руку смуглого малыша, их глаза встретились. Ещё ни слова не успела вымолвить Федосья, протягивая цыганке яйца, как услышала от той:

– А Иван-то твой жив! – и пошла дальше, не останавливаясь, к богатому дому в конце переулка, укладывая бережно яйца в карман. Федосья словно онемела – она так и не успела слова молвить. Ей бы побежать за вещуньей, выспросить всё, выпытать, вымолить, да ноги не слушались! Едва добрела до своей лавочки у ворот, и рухнула – в глазах темно, а сердце словно ожило, потеплело от несбыточной надежды!

Все эти годы младший сын, Николай, был рядом, но дня не бывало, чтобы мать не вспомнила Ивана и Алёшу, и чудилось иногда, что