Как закалялся дуб - Борис Вячеславович Конофальский

— Буратино, решать, конечно, тебе, но меня эти рыночные вороны просто достали. Пора начинать воспитывать их. Я больше на базар не пойду, я лучше пойду к Аграфене домой, пусть там меня убьют.

— Не горячись, геройски погибнуть — это, конечно, красиво, но мне кажется, что лучше пусть Аграфена погибнет геройски, а мы ей в этом как-нибудь посодействуем.

— А как?

— Помнишь, я говорил, что будем воспитывать Аграфену коллективом?

— Ну?

— Так вот, завтра ты ещё раз сходишь на рынок и, если этой свиньи там не окажется, то скажешь другим цыганкам: «Передайте Аграфене, что завтра я, Рокко Чеснок, жду её здесь с деньгами, если она не явится, то ни одна из вас не покажется ни на базаре, ни в порту. Я вам это обещаю».

— А как я, Рокко Чеснок, так сделаю, что ни одна из них ни на базаре, ни в порту не появится? — спросил Чеснок, немало удивленный.

— Это уже не твоя забота, это сделаю я, вернее, мы, — сказал Буратино, на том они и расстались.

На следующий день утром, не найдя на базаре Аграфену, Рокко обратился к другим цыганкам с грозной речью. Но те только посмеялись над мальчишкой и обозвали его ослом. Рокко рассвирепел, но драться не стал, чувствуя, что численный перевес не в его сторону.

— Ну, ладно, вороны, — пригрозил он напоследок, — завтра, если вашей Аграфены не будет, берегитесь.

— Не мешай работать, чурмалак, — ответила ему одна из цыганок, а остальные просто закатились хохотом.

Чеснок чуть не взорвался от злости. А больше всего его злило то, что он не понимал смысла этого слова. Я, кстати, до сих пор не знаю, что такое «чурмалак» в переводе с цыганского. Но и я, и Рокко прекрасно понимаем, что это что-то ужасно обидное.

— Ладно, — белея от холодной ярости, произнёс мальчик, — смейтесь, бешеные крысы. Надо мной вы можете посмеяться, а вот завтра буду смеяться я. Будет вам завтра чурмалак.

Он пошёл в порт, а в спину ему вместе с женским смехом летели чурмалаки. Добравшись до порта, Рокко, утаив некоторые детали, рассказал всё своему дружку.

— Смеялись, говоришь? — мягко улыбался Буратино, слушая рассказ друга.

— Ещё как. И обзывались чурмалаком.

— Чурмалаком? — продолжал улыбаться Пиноккио, и от этой кривоватой улыбки на душе у Чеснока становилось теплее, больно уж многообещающей была она. — А что это значит?

— Хрен его знает, — отвечал Рокко, — но что-то очень обидное.

— Ничего-ничего, мы им всё припомним: и наши денежки, и их чурмалаки, — сказал Буратино. — Ты знаешь что, Рокко, собирай пацанов портовых. Мелких не зови, собирай кого постарше, да поотчаяннее.

— Бить цыганок будем, что ли? — спросил Рокко, сомневаясь, что портовые пацаны подпишутся на такое дело.

— Ну, кто же это с бабами дерётся? — успокоил его Буратино. — Нас потом на смех поднимут. Нет, мы их бить не будем. Как ты их называешь, цыганок-то?

— Воронами.

— Вот-вот, а с воронами не бьются, на них охотятся.

Чеснок ничего не понял, но всё-таки побежал собирать пацанов. Так началась великая цыганская война в этом маленьком портовом городе. Буратино, как опытный стратег, решил не использовать свою бригаду в открытых военных столкновениях, а сформировал главную ударную силу из вольных ландскнехтов, то есть из портовых пацанов, всегда готовых похулиганить и подраться.

Рокко собирал всех, кого мог. Его клич, брошенный в порту: «Пацаны, Буратино нужна ваша помощь», не остался неуслышанным. Больше трёх десятков подростков собрались у угольных пирсов. Сам вождь пришёл чуть позже, когда все были уже готовы слушать речь. И он её произнёс:

— Пацаны, — начал Буратино, — вы меня знаете, я — не пустомеля и не пустобрёх, я — не жлоб и не крыса, но, тем не менее, меня пытаются кинуть, как последнего лоха. Как вы считаете, это справедливо?

— Нет, — прокатилось возмущённое гудение над слушателями.

— Вот, вот и я так считаю. А кто меня кинуть хочет, знаете? Меня хотят кинуть цыгане. Это, по-вашему, справедливо, что барыги кидают честных пацанов?

— Мочи барыг! — крикнул один пацан, с которым Рокко уже провёл беседу.

— Мочи барыг! — поддержали другие пацаны.

— А знаете, что я думаю? — продолжал Буратино. — Я думаю, что не меня хотят кинуть, это хотят кинуть вас. Что вы на меня так удивлённо смотрите? Не удивляйтесь, это вас хотят кинуть. Что завтра скажут слободские и городские пацаны о нас, портовых? Они скажут: «Этого Буратино кинули цыгане, значит, он — лох, а портовые его уважают. Значит, они — лохи вдвойне». Вот что скажут городские и слободские. Об нас будут вытирать ноги.

— Не позволим! — заорали пацаны, — Мочи барыг!

— И вот я стою здесь, — продолжал Буратино, — и говорю вам, сегодня обидели меня, и мы на это не ответили. А завтра будут задевать вас, а послезавтра нас вообще объявят чертями, а то и чушками.

— Не позволим! — опять заорали пацаны, на этот раз в их голосах звучала ярость. — Не позволим кидать наших портовых пацанов.

— Поэтому, — снова взял слово Буратино, — мы отомстим. И я вижу единственный выход, мы выживем всех цыганок-барыг, а также торговок наркотой из порта и рынка. Не подумайте, пацаны, я не призываю вас драться с бабами. Мы не будем с ними драться. Мы просто возьмём рогатки, самострелы, плевательные трубки и просто немножко на них поохотимся.

— А луки брать? — спросил один из мальчишек. — А то вон Чезаре из лука с тридцати метров бегущую кошку убивает.

— Ну, это лишнее, — поразмыслил Буратино, — луки и поджигные — это чересчур серьёзно. А то слободские будут говорить, что мы против баб поджигные брали.

— А у кого нет рогатки или трубки? — спросил один пацан.

— Так камней на улице достаточно, — ответил ему Рокко.

— И ещё, ребята, — закончил речь Пиноккио, — тем, кто пойдёт сражаться за поруганную честь родного порта, пива и сигарет выставлю.

— Ура! Мочи барыг! Да здравствует порт! Да здравствует Буратино! — орали пацаны, высказывая восторг воинственными танцами и демонстрацией смертельных ударов.

— А когда выступаем? — не терпелось некоторым.

—