Хронофаги - Екатерина Соловьёва

— И зачем же нам столько пить?

— Чтобы страх заглушить, — пояснил кардинал, откусывая от пластика сыра. — Там, куда мы идём, его предостаточно. Так что угощайтесь, мадемуазель!

Глава 14

По следам Валентина

День миновавший всегда лучше,

чем нынешний день.

Овидий

«Вначале было слово…

Все через него начало быть…»

Евангелие от Иоанна (Глава 1)

Валентина трясло от обиды. Он чувствовал себя не героем, чудом выбравшимся из логова опасных хищников, а жалким побитым школьником. Герыч и Лом хотя бы просто били, а Олег… Он же ноги вытер, опустил! Залез в душу своими кувалдами и разворотил там всё, что мирно дремало столько лет. Но хуже всего лягушатник. Даже руки марать не стал…

«Нет… Я не прав. Хуже всего она: «Ты уверен, что он здесь ещё нужен?» — мысленно передразнил мужчина. — «Как про вещь, как про собаку… Ну, что ж, эта французская шлюха своё получит. Олег сам навёл на отличную мысль».

Скопившаяся злость клокотала где-то у печени, бросала в жар и срочно требовала выхода. Срочно!

Но тёмная улица была пуста и равнодушна. Два фонаря из десяти сыпали мутный болотный свет на сонные пятиэтажки, лживые вывески запертых магазинов, тощие топольки в металлических оградах и узкие тротуары. Где-то за домами уныло взлаяла псина, резко свистнули шины легковушки и снова всё смолкло.

Вор понял, что замерзает на утреннем холоде, и плотнее запахнул куртку. Он прислонился к мёрзлому столбу неработающего фонаря, вытряхнул из пачки сигарету и закурил. Никотин обжёг горло и лёгкие, вернувшись наружу сизым дымом и едкой горечью.

Из-за новостройки вдруг вышел парень в дорогой куртке, острые пряди модной стрижки падали на лоб, не отягощённый мыслями. Обвислая породистая собака тащила подростка вперёд, деловито помечая каждый угол. Вдруг на всю улицу истошно завопил телефон:

— Где лучшие девчонки?

У нас в клубе!

Где лучшие девчонки?

У нас в клубе!

Парень лениво вытащил здоровенный мобильник, сонно зевнул и ответил:

— Алё, чувачок… Не, пошёл ты… Ха-ха… Не, я её завалил, ага… Ну, как… Пелотка… Вот те фак!.. хааааа!.. чмо, вафел… Предки?..

Валентин с удовольствием отметил, что мажор не видит его в утреннем сумраке. Он вдруг вспомнил, как в детстве часто мечтал, как встретит своего отца на улице, приведёт домой и спросит мать, что они оба ей сделали. Позже это переросло в желание жестоко избить старого подонка, из-за которого Валентин терпел всю жизнь обиды и побои. В бытность Валетом мужчина порой спьяну бродил по улицам и, встретив, как ему казалось, «папашу», беспощадно молотил и пинал несчастного по почкам до потери сознания, приговаривая:

— На, на, получи! На, говнюк! Подарочек от сыночка! Нна!

Мать никогда не рассказывала о нём. Из ругани было понятно, что когда-то он бросил её, а если бы не родился Валентин, такого бы не случилось, и жили бы все припеваючи. А ещё: что он и отец очень похожи. Вот только чем?

— Лошаааара, — радостно протянул мажор, — мне предок последнюю модель отвалит, и в Ебипет на две недели… Может, и с чиксами…

Валентин почувствовал, как скрипнули от злости зубы, и хищно ухмыльнулся. Красивым щелчком он отбросил сигарету, крупно шагнул, быстро схватил поводок и резко сдавил им шею жертвы. Подросток захрипел, отчаянно хватаясь за удавку, мобильник выпал и разлетелся на три части. Псина было затявкала, вор с силой пнул её и она, жалко взвизгнув, отлетела.

Валентина это позабавило, он низко рассмеялся в ухо парню:

— Что, сучонок, херово без папаши-то, а?

Месть сладко ползла по мышцам. Ощущение всевластья захлёстывало мозги не хуже спиртового дурмана. Он уже хотел давануть напоследок, чтобы щенок потерял сознание и «поделился» наличкой, как вдруг ощутил сзади тяжёлый удар в затылок. Голова вспухла колокольным звоном и огромным белым шаром, полным лекарственной горечи, тело послушно обмякло и завалилось набок. Улица перевернулась, как в калейдоскопе, рассыпавшись угловатым набором линий и глубоких дыр в тротуарной плитке. Потом были пинки, жестокие удары по почкам, рёбрам, лицу. Каким-то чудом на этот раз не задели нос.

«Почему они всегда бьют по почкам?» — равнодушно думал он, машинально прикрываясь руками.

— Ублюдок, ты хоть знаешь, чьего сына тронул? — харкнул в темя кто-то сверху. — В Таналку поплывёшь рыб кормить, понял?!

— Профессор… — прошептал Валентин разбитыми губами, — мне надо к Профессору… Он знает…

Побои прекратились. Над ним совещались трое, изредка награждая пинком в бок или горячим пеплом сигареты. Вор придушенно кашлял и разглядывал улицу в кровавых потёках.

— …он бы знал, что это Колябин сын.

— Профессор сам недавно поднялся, этот мог и не в курсах быть. Мож, это евонный крендель. В чужую хату полез, делов не знал.

— Да ты сам глянь, Булыга! Как учить начали, сразу Профессора вспомнил!

— Ну, тя, Жбан, «учить-учить». Профессор сердце за три шага вырывает, а я только-только хату в Семёновом забубенил. Башку свернуть да в лес — недолго. А Профессор через день-два и спросит: «Где орёл мой, который намедни откинулся? Не видали, ребята?»

— Чё резину тянуть? Или понятых с мусорами ждать будем? Грузи его в багажник, да и к Профессору.

Улица заколебалась, затейливо разложилась напоследок серым, жёлтоватым и красным и одним махом стекла в густую чернильную мглу. Клацнул замок багажника, автомобиль просел под тяжестью трёх тел, двигатель дрогнул, будя металлического зверя. Железная тюрьма затряслась, разгоняя боль по телу, и шины легко шаркнули по асфальту.

В багажнике воняло бензином и кровью. В ногах безжизненно брякала пустая канистра. Лёгкие скоро начало выкручивать от недостатка воздуха.

«Что я скажу Профессору?» — подумал Валентин перед тем, как чернильная мгла залила кислой горечью глаза, нос и разбитые губы.

Тепло… Как тепло… Тепло и покой со всех сторон приглушают ноющую спину, бока, челюсти. Горьковато и свежо пахнет баней, горящей берёзой. Боль…

«Почему всегда всё начинается с боли?»

Рядом негромко скрипели аккорды церковной музыки. Сквозь веки что-то краснело.

— Валентин…

Это могла бы быть мать. Нет, не та спившаяся стерва, а настоящая мать, у которой занавески в красный горох на окне и пироги по воскресеньям…

— Ты меня слышишь?

Хотя, какая мать, голос-то мужской. Тогда отец. Настоящий, в очках, с газетой. И чтобы улыбался. Улыбался ему, как сыну. Анекдоты, байки травил…

— Валентин…

Вор разлепил глаза и встретился взглядом с худым мужчиной сорока с лишним лет. На дужке его очков играли огненные блики от камина, в морщинах на высоком лбу затаились тени. Чёрный пробор на левую сторону делал похожим на учителя математики. Лицо показалось знакомым, но откуда, Валентин определить не мог. Незнакомец сидел рядом, на краю мягкого дивана.