Странная Салли Даймонд - Лиз Ньюджент

Читать о моей матери оказалось… странно. Она была озлоблена, агрессивна и жестока. Она не могла или не хотела вспоминать что-либо о том жутком опыте, который пережила. Очевидно, отцу было с ней невыносимо. Дениз никак не могла понять, что он хочет помочь. Она не проявляла никаких признаков симпатии или привязанности, только ко мне. Из его записок я без труда уяснила, что чем дольше отец общался с Дениз, тем меньше она ему нравилась.

В один момент отец решил, что нас с Дениз надо разлучить. Я начала делать прогресс и больше не шептала. Я стала проявлять «признаки здорового любопытства» в соответствующем возрасте. На этом этапе Дениз иногда выпускала мою руку, а на сеансах в кабинете отца разрешала мне играть в углу, но никогда не спускала с меня глаз. Во время консультации с командой отец заявил, что я никогда не смогу нормально развиваться в тени Дениз. Иногда я имитировала ее жестокость и агрессию. План состоял в том, чтобы в качестве эксперимента разлучить нас на ночь, пока мы спим. Родители Дениз дали свое согласие, хотя технически это было необязательно. Она находилась под опекой суда.

Дениз дали мощную дозу седативных в ночь на 15 мая 1981-го. На этот момент мы жили в отделении уже больше года. Дениз только исполнилось 26 лет. Меня вместе с Джин отправили в отдельную, соседнюю от нее комнату, а в палате Дениз осталась медсестра, ночевавшая на выдвижной кровати. Отец спал наверху. Сестре Кроули разрешили в этот раз дать Дениз больше успокоительного, если понадобится, но ни при каких обстоятельствах не допускать нашего воссоединения.

Все в отделении находились в состоянии максимальной готовности, но, как указал отец, никто не мог предположить, чем все закончится. Мама и отец бодрствовали почти всю ночь, но около пяти отец ненадолго уснул. В 5:30 Дениз начала кричать. Отец не вмешался. Но через двадцать минут начала кричать медсестра. Когда он вошел в палату, Дениз уже была на грани смерти. Она упорно билась головой об стену, причем с такой силой, что у нее произошло кровоизлияние в мозг. Дениз умерла позже в этой же больнице, не приходя в сознание. Медсестра изо всех сил пыталась удержать ее, но Дениз обладала нечеловеческой силой. Сестра Кроули была опустошена, как и мои родители.

Было проведено расследование, но с отца сняли все обвинения, хотя он признавал за собой непростительную вину. Отец написал, что хоть родители Дениз и были потрясены, но, возможно, ощутили некоторое облегчение. Последние несколько месяцев визиты давались им слишком тяжело и со временем становились все реже и реже. Отец Дениз перестал приходить вовсе. Дениз видела во всех взрослых мужчинах угрозу. Их дочь умерла задолго до того, как покончила с собой. Она ни разу не позволила своей матери обнять или приласкать ее. От своего папы она уворачивалась. Отец был единственным мужчиной, с которым она встречалась. По прошествии времени отец понял, что на случай Нортон нужно было назначить женщину-психиатра, но в то время он был единственным специалистом, имевшим дело с такими глубоко травмированными пациентами, и взялся за нас в качестве особого проекта. Тетя Кристин сказала, что тогда все решения принимали мужчины.

Джин взяла на себя заботу о моем здоровье и развитии. В утро смерти моей матери я проснулась и прорвалась в комнату к Дениз. Я увидела ее бездыханное тело и окровавленную голову. Джин схватила меня, обняла и попыталась успокоить, но я пиналась, брыкалась и кричала и в итоге вырвалась из ее хватки и свернулась калачиком рядом с умирающей матерью, пока ее не забрала «скорая».

Я почти не ела и не разговаривала первые три месяца после смерти Дениз. Родители Дениз больше не приходили. Они не хотели меня видеть. Они официально заявили, что не заберут меня домой даже в том случае, если меня отпустят. Я была под опекой суда. Постепенно я стала все больше привязываться к Джин; в физическом смысле нет, но делилась с ней своими переживаниями. Я говорила ей, что мама ушла вместе с Тоби и теперь боюсь остаться одна. Отец назначил мне индивидуальные сеансы и в своих записях заявлял, что, «несмотря на дефекты Мэри», меня можно реабилитировать.

Восточный совет по вопросам здравоохранения выпустил пресс-релиз с информацией, что Дениз Нортон при трагических обстоятельствах покончила с собой. Подробностей не разглашалось. Имена мамы и отца тоже не придали огласке. Газеты того времени писали, что на совести Конора Гири теперь еще и смерть. По большому счету он и убил Дениз.

Несмотря на то, что после расследования отца оправдали, он понимал, что его репутация в узком мирке ирландской психиатрии безвозвратно утрачена. По взаимному согласию сторон он покинул свой пост.

Удочерить меня было маминой идеей. Они были женаты уже пять лет, а у мамы имелись проблемы с фертильностью. Она не могла иметь собственных детей. Отец же видел в этом шанс искупить вину. В своих записках он говорил, что мое воспитание поможет ему «справиться с угрызениями совести» за смерть Дениз. Восточный совет по вопросам здравоохранения и агентство по усыновлению достигли соглашения, по которому отец и мама официально становились моими приемными родителями. «Это было как ломиться в открытую дверь, – писал отец. – Мы с Джин были единственными взрослыми людьми, на которых Мэри реагировала, и несмотря на то, что я имел отношение к делу о смерти ее матери, все еще был старшим психиатром и сохранил лицензию. Джин была практикующим врачом. Кто лучше нас справился бы с таким искалеченным ребенком?» Так они меня называли. Искалеченный ребенок.

Маму назначили на должность главы терапевтического отделения в Роскоммоне. Отец ушел из практики и вместо этого работал над собственными исследованиями дома. Бумаги по удочерению подписали 30 ноября 1981 года. Мне дали новое имя: Салли Даймонд. Я родилась заново и переехала в Роскоммон со своими новыми родителями.

Хотелось бы мне, чтобы и у мамы сохранились записи с того времени. Я обшарила весь дом в поисках каких-нибудь ее бумаг, но, помню, отец много чего сжег в печи после ее смерти.

После того как я прочла все записи отца, я дала почитать их Анджеле. Она сказала, что они произвели на нее очень тяжелое впечатление. А меня они страшно увлекли. Это было как читать или смотреть про кого-то, жившего давно и далеко.

Я хотела узнать, где сейчас Конор Гири. «С» – это должен быть он. «С» знал, кто я и где живу,