Манкая - Лариса Шубникова

держись рядом со мной, старушка, и будет в жизни твоей смысл, – и черными, печальными глазами на Ирину Леонидовну смотрит.

– А я что делаю, старый ты хрыч? У меня кроме вас нет никого. У Фиры и Доры тоже. Что вы на меня уставились, а? Придется помирать вместе. Выпьем?

Странно, но разговор никоим образом не нарушил приятной атмосферы, а даже наоборот. Да, три старые женщины, без детей и родственников, однако есть такие дети и родственники, что лучше бы не было. Потому три дамы тепло переглянулись, обрадовались, что помирать в одиночестве не придется, и прекрасно опрокинули в себя коньячку. Правда по малюсенькому глоточку, но им и того хватило.

– Фира, таки ты теперь мальвина? – Гойцман улыбаясь.

– Да, и в моем возрасте можно меняться. Только ты, носатый, останешься прежним. Хотя, нет. Клюв твой стал больше и печальнее.

– Это не клюв, а достоинство! Ты все время попрекаешь меня моим носом. Нравится, так и говори. – После слов Якова Моисеевича, Артём не выдержал и засмеялся.

За ним «детский» стол и Света.

– Ребят, а почему Фира и Дора одиноки? В голове не укладывается. Наверняка в молодости симпатичными были. Ну, интересными точно! – Митька обращался к Юле и Даве, как к компетентному источнику.

– Какие? Интересные? Мить, да они те еще язвы. От них женихи по углам щемились, уверен, – Дава старушек любил, но трезво смотрел на жизнь.

– А вот и нет, – слегка подвыпившая Юля с блестящими глазами обернулась к Мите, – Я знаю почему. Только рассказать не могу.

– Не, Юль, так не пойдет. Колись, – Дава посдел ближе к очаровательной соседке, – Я с места не двинусь, пока не узнаю тайну Собакевичей.

– Не могу, Давид. Это неправильно вот так взять и рассказать.

– Юль, тайна бабулек умрет вместе с нами! – Митька приложил руку к сердцу. – Дава, клянись!

Гойцман младший стукнул себя по груди, выражая пламенное согласие.

– Не могу. Ребята, миленькие, никак не могу, – ну, от «миленьких» Митька готов был растаять, но Дава упёрся.

– Митька, держи ее крепче. Я буду ром в нее вливать. Юлька, когда в подпитии, вещает долго и интересно, – и цапнул черноглазый бутылку.

– Серьезно? – включился в игру Митька, – Давай. Держу.

Подскочил к Юльке и крепко прижал ее к себе. Разумеется, никто не собирался пытать москвичку нашу, но попугать –пожалуйста.

– Сейчас! – Дава с бутылкой на изготовку встал рядом с Юлькой, которая уже хохотала вовсю, чем и привлекла внимание старшеньких.

– Что это там за зоопарк? Юленька, тебя обижают? – Джеки, как всегда, была начеку.

– Ирина Леонидовна, Юлька знает тайну сестер Собакевич и выдавать не спешит, – да, Митька, никогда не лгал без особой на то причины.

– Что?! Какие тайны? Юля, что там? – Фира и Дора затрепыхались.

– Почему вы не замужем? – Дава в подпитии тоже перестал сдерживать себя.

– Ах, это? – Фира улыбнулась на редкость печально, и посмотрела на сестру.

Они понимали друг друга с полуслова. Иной раз взгляда было достаточно, чтобы передать мысль или настроение. Есть все же, что-то магическое в двойняшках, близнецах… Вот и сейчас, они обменялись мыслями и Дора, кивнув сестре, ответила.

– Юленька, расскажи им. Должен же кто-то помнить о нас и о нашей истории.

– А вы сами? – Юля не понимала, почему просят ее.

– Лучше ты и им на ухо. А мы тут поконьячим,

Дело в том, что старшее поколение знало историю и была она не слишком веселой, потому и вспоминать не стали, а начали «за другое» говорить.

Дава присел и бутылку отставил, а Митьке пришлось с большой неохотой, отпустить Юльку и упасть на соседний стул.

– В юности Фира и Дора полюбили одного парня. Крепко. А тот никак не мог выбрать и крутил роман с обеими. Продержался год, а потом все раскрылось самым неприятным образом. Сестры как назло оказались однолюбами, вот и… – история печальная, почти нереальная, но в жизни все случается.

Помолчали, осмысливая.

– Мить, плесни коньяку. Юль, тебе рому?

Именно так. Русские бывают разного вида и окраса. Разных убеждений и вероисповедания. Однако объединяет их нечто непостижимое. То ли душевность, то ли духовность. Возможно то, что русские, как никакая другая нация или сообщество, если угодно, способны сопереживать? Милосердие. Пожалуй, так можно назвать это непостижимое. Ну и, разумеется, выпивка. Пьем с радости и с горя, независимо от места рождения и нахождения.

Ярославец и два москвича замечательно выпили, но и запомнили историю бабушек Собакевич, приняли ее печаль, трагичность. Вряд ли теперь Дава станет величать бабулек язвами… Вот, как-то так.

Спонтанная вечеринка приобрела ровно-философский характер, пропорционально принятому на грудь градусу. Митькины взгляды в сторону соседки становились все дольше и мечтательнее. Давины тоже, но безнадежности в его глазах было куда как больше, чем в Митькиных. Широков с радостью отметил, что Юлька ни разу не взялась за телефон, будто забыла о Кирочке своем. Сказать честно, Митька поглядывал на телефон Юльки и тот ни разу не протрещал сообщением или звонком.

В сотый раз Митя окрестил Киру долбошлёпом и в тысячный порадовался вот такому равнодушию с его стороны. Это существенно упрощало задачу кавалергарду, но и бесило бесконечно. Широков знал, что это вот равнодушие делает несчастной Юльку.

– А где муж твой моднявый, Юль? – эх, Дава, ну на фига с таким вопросом, скотина ты пьяная?!

– На работе. Вызвали срочно, – и Юлька тут же схватилась за телефон.

Вот только что была счастлива, сияла и глаза блестели, а вот уже и раскаяние на лице, вина и печаль. И все это только усилилось, когда муж на сообщение не ответил, да и на звонок тоже. Хотя нет, пришла какая-то цидулька от Кирочки. Митьке было страсть как любопытно, что он ей написал, но в, то же время, он искренне желал, чтобы телефон в руках Юли рассыпался прахом вот сей момент.

– Кира? На работе? В ночь с пятницы на субботу? Майн гот, Юль. Где-то деревянный конь дал потомство. Пойду, покурю, – Дава вышел, и Митька за ним.

Уже в курилке, Митя обозначил свою позицию:

– Дава, я понимаю, что Юлька тебе дорога. Была и будет. В связи с этим вопрос, какого хрена ты ее обижаешь? Ты не дебил, вроде. Сам не видишь, тошно ей, а тут ты еще со своими намеками.

– Во как. И что? Молчать? Должен же хоть кто-то глаза ей раскрыть на этого козла!

– Зашибись, Дава! Он козёл, а больно делаешь ей.

– А тебе что за печаль? – все верно, Дава дебилом не был, и уставился на Митю, прозревая.

– Печаль, не печаль, а Юльку больше не доставай. Мы хоть и приятельствуем, но если что, знай, щадить не стану.

Давид пошевелил густыми бровями, насупился, почесал нос.

– Ну, ясно все. Мить, дохлый номер. Это же Юлька. Наивернейшая и святая. У нее крылья за спиной развеваются, и нимб над волосами сияет.

– Тем более. Ты не