Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 - Нелли Шульман

– Кукушка давно мертва, а если его светлость знает, где проклятая Марта, он нам все расскажет… – остановившись на лесенке, Эйтингон пропустил врачей с носилками:

– Грузите со всем возможным тщанием… – обросшее светлой бородой лицо герцога разгладилось. Спящий неожиданно помолодел:

– Если у них сидел агент в Комитете, тогда еще министерстве, он выдаст и его имя, – подумал Эйтингон, – я позвоню Шелепину из Свердловска, обрадую его… – на амнистию Наум Исаакович не рассчитывал:

– Отсижу десятку, – хмыкнул он, – мне дадут синекуру, как Уинстону Смиту, будут использовать для консультаций и следить за каждым моим шагом. Но они не откажут мне во встрече с детьми. Надо выбить медаль для Саши у Шелепина, поощрить мальчика. Хотя он сын своего отца, он служит стране не ради почестей…

Яркое, теплое солнце било в глаза, на перевале искрился снег. Ребята с высоты 880, разведя костер, кашеварили по соседству с разложенными по порядку трупами. Эйтингон повернулся к Саше:

– Покурим на дорожку и по коням, – он кивнул на вертолет, – в машине поспишь, в Свердловске сходим в баньку… – мальчик комкал в исцарапанных руках ушанку:

– У него щетина отросла, – понял Эйтингон, – парню идет семнадцатый год. Когда он переедет в Москву, надо найти ему проверенную девушку… – щелкнула зажигалка. Саша взглянул на него запавшими, серыми глазами:

– Товарищ Котов, – отчаянно сказал мальчик, – разрешите доложить. В группе была Маша Журавлева, дочь Михаила Ивановича… – наверху зачирикала птица:

– Я увидел Машу только на вокзале… – Саша глубоко вздохнул, – и решил, что лучше продолжать операцию. Товарищ Котов… – он запнулся, – Маша пропала ночью. Я не знаю, где она сейчас.

Темный чай в старой эмалированной кружке пах лесными травами.

Ребенком, болея, Максим получал от бабушки именно такой чай, с серебряной ложкой малинового варенья, с оранжевым, сладким апельсином:

– От Елисеева, – вспомнил он, – бабушка всегда называла гастроном в старой манере… – за окном спальни кружились снежинки. Любовь Григорьевна посыпала варенье белым порошком. Максим морщил нос:

– Горько, бабушка… – подмигивая, она доставала из-за спины бумажный пакет:

– Доктор прописал тебе эклеры, три раза в день. Прими лекарство, ложись, потей… – от пирожного веяло ванилью. Максим забирался под пуховое одеяло, с дореволюционным томом Жюля Верна или Майн Рида:

– Осенью сорок пятого, когда мы обретались в Москве, Виллема тоже продуло, – подумал он, – Марта ему давала такой чай и варенье. Бедная моя девочка, у нее жар… – белокурые волосы дочери прилипли ко лбу, она тяжело дышала. Волк ловко приподнял девушку:

– Выпьешь чая, и спи, – ласково сказал он, – Иван Григорьевич печку натопил, здесь тепло, вы не замерзнете… – со двора доносился звук топора. Чувствуя себя неловко перед стариком на восьмом десятке лет, Волк хотел сам нарубить дров. Князев отмахнулся:

– Силы в руках мне пока не занимать, а ты побудь с дочерью… – он не закончил.

Волк угрюмо затянулся советским «Беломором». Пачки миссия получила в Лондоне. В келье он не курил. Они с Князевым отошли к ограде скита, устроившись у мшистой стены черной баньки:

– Иван Григорьевич, – измученно сказал Волк, – поймите и вы меня. Я не могу не вернуться на перевал, не могу не выполнить свой долг. Полковник Горовиц мертв, – он перекрестился, – а у него четверо детей. У Ивана Ивановича, – он назвал герцога в русской манере, – двое. Его девочке восемь лет, она может лишиться отца. Я обязан закончить миссию, вырвать того человека, – он махнул на восток, – из гулага… – Князев взглянул на ясное, ночное небо:

– День прошел, – тихо отозвался он, – ты говорил, что на перевале вроде из пушки стреляли. Лавина могла не просто так случиться, Максим Михайлович… – Волк и сам думал о таком:

– Советы могли подстроить лыжный поход, чтобы замаскировать наши поиски. Не зря мы нашли гэбиста с рацией на дереве, не зря сгорел самолет… – ему не хотелось думать, что миссия могла попасть в ловушку:

– Марта и Меир не доверяли Филби, – вспомнил он, – но Джон утверждал, что документы о миссии не проходили через его руки… – в суматохе на горном склоне он потерял кузена из вида. Максим считал себя обязанным обыскать перевал:

– Может быть, пушка нам послышалась, – вздохнул Волк, – ребята запаниковали из-за лавины. Джон решил остаться с ними для помощи. Может быть, он тоже ранен… – Волк избегал размышлять о другом исходе событий для кузена:

– Но я не мог поступить иначе, – сказал он себе, – я должен был спасти девочку. Опоздай я, и она бы навсегда сгинула в расселине, в сырой земле, как говорила матушка. У нее поднялась температура, она должна оправиться… – по лицу Ивана Григорьевича Волк понял, что старик недоволен его решением:

– Святый отче, – нарочито церемонно сказал Максим, – все равно самолета у нас больше нет. Нам придется идти на лыжах к Белому морю или даже финской границе. Мы только весной туда попадем, если не летом. Девочка должна выздороветь, окрепнуть… – Волк понимал, что Князев не покинет СССР:

– Бесполезно предлагать, он отшельник, он здесь умрет. Тем более, он старый человек, ему такое путешествие не по силам… – Максим решил, что всю дорогу идти на лыжах не обязательно. Паспорт Иванова оставался в потайном кармане его куртки:

– Документы для Маши я достану на первом базаре по пути, – коротко усмехнулся он, – адвокат и выпускник Кембриджа не потерял давних умений. Доберемся на поезде до моря или приграничного района. Настанет весна, от лыж можно будет избавиться… – Маша, тем не менее, должна была подождать:

– Нельзя ее тащить в тайгу с температурой, – подытожил Волк, – колония в сутках пути, не больше. Если Иван Иванович ранен, то я вернусь, оставлю его с вами, и пойду дальше. Если нет, мы пойдем вместе… – звезды на небе сияли холодным огнем. Князев прищурился:

– Пазори взошли, – заметил он, – место, где полковник погиб, семь столбов, оно странное… – ничуть не удивившись, Волк кивнул:

– Как в книге Иова, там слышен голос соблазнителя, Сатаны. Кто это, Иван Григорьевич… – старик покачал головой:

– Не знаю. Матушка только сказала мне, чтобы я был осторожен… – Максим вздохнул:

– Меир не был. Зачем он пошел в пещеру, что он увидел… – вслух он отозвался:

– Обещаю, что буду осторожен. В конце концов, у меня девочка на руках…

В голубых глазах дочери плавал жар. На стройной шее, в тусклом свете лампадки, играла искрами бриллиантовая осыпь на змейке. Кольцо висело на стальной цепочке, рядом с невидным крестом:

– Распятие ей Иван Григорьевич подарил в Самаре, – подумал Волк, – девочка его сохранила. Как она похожа на бабушку, одно лицо… – дочь напоминала и старшего, единоутробного брата, и дядю, его светлость:

– Это у нее от покойницы Тони, – понял Волк, – подбородок такой же упрямый… – термометра у них не было, но Максим предполагал, что жар подбирается к тридцати девяти градусам:

– Кое-какие порошки, из аптечки, я в рюкзаках отыскал. Хорошо, что мы здесь свалили багаж. Надо было мне остаться вчерашней ночью на перевале, найти Джона, но я не хотел рисковать Машей… – он боялся воспаления легких.

Он поднес чай к потрескавшимся губам дочери:

– Травы надежные, – ласково сказал Волк, – твоя прабабушка меня такими лечила. Пей, Машенька… – теперь никто не мог узнать, что, на самом деле, случилось с дочерью Журавлевых:

– Тони поменяла детей, – понял Максим, – Виллем говорил, что девочка умерла. Умерла, или… – он мимолетно закрыл глаза:

– Бог ей судья, Тони. Она давно погибла, она сейчас перед престолом Всевышнего. Получается, что за девочку я и молился… – он провел ладонью по потной щеке:

– Видишь, температура падает, милая. Иван Григорьевич все принес, – он кивнул в угол кельи, – никуда не ходи. В рюкзаках есть чистая одежда, поменяй рубашку… – Маша всхлипнула:

– Иван Григорьевич жив, папа. Я за него молилась на перевале, я думала, что он умер… – Волк привлек ее к себе:

– Жив и в добром здравии, милая… – Маша вдохнула