Красный опричник - Дмитрий Беразинский

Берия протер вспотевшее пенсне и заявил:

— Это просто возмутительно. Я просто обязан восполнить пробел в вашем гур… гурманитарном образовании.

Глава 8

В середине февраля лейтенанта Зеемана вызвал к себе командир батальона. В кабинете Шиллера находился не только он, но и также незнакомый капитан с эмблемами танковых войск. Притом, что о танковых войсках Альбрехт узнал не так давно — пока у Германии их было всего три дивизии.

— Капитан Роттигер! — представился незнакомец, а Шиллер произнес:

— Приходится нам расставаться, Альбрехт. Капитан, я отдаю вам своего самого старательного командира роты.

На лице у Зеемана было написано такое изумление, что незнакомый капитан рассмеялся.

— Согласно постановлению фюрера относительно формирования нового управления подвижных войск, нам предоставлен карт-бланш в наборе офицеров. Начальник нового управления — генерал Хайнц Гудериан. Слышали такую фамилию?

Альбрехт такую фамилию слышал. В пехотной среде имя беспокойного командира танкового корпуса стало нарицательным, вроде солдата с геморроем, который не может толком присесть и облегчиться. Толковали, что Гудериан ни в грош не ставит военную науку, а изобретает нечто свое. Авторитет прославленных военачальников для него — ничто, будущее армии он видит в мощных ударных «кулаках», а не в противостоянии огромных армий. Интересный такой господин…

Много лейтенант на себя брать не хотел, поэтому ответил просто:

— Так точно. Слышал.

Не обращая внимания на кислую физиономию Альбрехта, Роттигер объявил ему, что забирает лейтенанта Зеемана с собой — в новое управление на Бендлерштрассе. Что, естественно, находится в Берлине. Служба предстоит трудная, но интересная. Потому, как для Бронетанковых войск еще нет даже Боевого Устава. И его предстоит разработать. Альбрехт подавил невольную антипатию к штабисту и вежливо, но довольно едко поинтересовался, каким образом зеленый пехотный офицер может помочь в составлении Устава Бронетанковых войск, если сами эти войска он до сих пор видел лишь издали.

— Отдаю должное вашей смелости, херр лейтенант! — хмыкнул капитан, — обещаю, что лично вам просиживать сукно в кабинете не придется. А придется с утра до ночи кататься на полигоне, укрощая «панцерваген», а так же взаимодействовать с такими же новоиспеченными командирами танковых взводов. Вот в процессе этого взаимодействия и будет вырабатываться Боевой Устав. Опять же таки, не сразу, а постепенно. Еще вопросы есть?

— Никак нет!

— Тогда даю вам четыре часа на сборы, после чего ожидаю вас в своем «Опеле».

На прощание Шиллер посоветовал своему уже бывшему подчиненному.

— Не лезь на рожон, Альбрехт. Молодость частенько бывает неправа, хотя и берет штурмом города. Хайнц Гудериан толковый офицер, пусть и генерал, и не чета этим — с плоской задницей, что в огромном количестве плодятся в штабах. Учись у него всему, чему можно научиться, перенимай все то, что можно перенять. Удачи тебе!

По пути заехали в Прагу, где Альбрехт никогда не был. Город ему понравился. Скрепя сердце, лейтенант признал, что он почти такой же красивый, как и его родной Дрезден. Если не красивее. Было что-то неуловимо стремительное в этом славянском мегаполисе, что-то бросающее вызов мировой архитектуре. Капитан Роттигер предполагал решить в Праге какие-то вопросы, поэтому они несколько часов колесили по ее узким улочкам. Молодой Зееман с неудовольствием отметил, что жители чешской столицы как бы сторонятся автомобиля с номерными знаками Германии. Чехи наверняка чувствовали, что с ними вскоре произойдет то же, что и с австрийцами.

Из Праги выехали поздно — в четыре часа пополудни, не забыв при этом пообедать в одном из тех трактиров, которые так живописно описывал ныне покойный Ярослав Гашек. Отсюда до Берлина было немногим более трех сотен километров. Но главное было не это, ведь в аккурат посередине располагался родной город Альбрехта.

— Мы можем заночевать в Дрездене, — предложил капитан Роттигер, как будто уловил сокровенные мысли Альбрехта.

— Спасибо, херр Гауптман! — растрогался наш молодой лейтенант.

— Не за что. Благодарите господа, что наступает вечер, и что нам просто ничего не остается делать. Если бы мы въехали в Дрезден рано утром, то я бы мог вам позволить провести у родителей всего лишь несколько часов. Мы нужны в Берлине.

Подобно славным римским императорам, Адольф Гитлер начал свое царствие земное с улучшения дорог, радиально расходившихся от Берлина во все стороны света. И без того неплохие пути сообщения укатывали асфальтом, кое где даже использовали бетон. Поэтому полтораста километров от Праги до Дрездена служебный «Опель» преодолел всего за два часа с четвертью. Родители оказались панически рады неожиданному визиту сына, поэтому приютили даже Роттигера, который намеревался переночевать в гостинице, а утром заехать за Альбрехтом.

В феврале темнеет все еще рано, но мать Альбрехта Зеемана накрыла такой стол, что офицеры просидели за ним до поздней ночи. В половине третьего Роттигер зевнул, прикрыв рукой рот, и вспомнил о том, что к обеду им нужно быть на Бендлерштрассе. Восторженные сестрички Альбрехта ушли спать раньше — в час ночи, поэтому тридцатилетний капитан лишился части благодарной аудитории и некоторой доли куража. Наблюдательный Отто подумал, что если бы девицы сидели за столом до сих пор, то Роттигер вообще бы забыл про сон. А Берта подумала, что было бы неплохо выдать старшую дочь за штабного многообещающего офицера.

Поначалу капитан намеревался встать в семь часов, но несколько переоценил собственные силы. Поэтому завтракать сели только в десять утра. Для того чтобы позавтракать, хватило и часа. При расставании юнгефрау Мика подошла к бравому капитану и полушепотом просила его не проезжать их дом стороной, если случится бывать в Дрездене.

— Хозяйка растет! — проворчал Отто, отвешивая дочери шлепок пониже спины.

Путь до Берлина занял несколько больше времени, чем планировалось. Кое-где шоссе ремонтировалось, поэтому путники попали на Бендлерштрассе около трех часов дня. Генерал Гудериан оказался на месте, и Альбрехта Зеемана сразу же отвели к нему, представив по всей форме. Вопреки опасениям молодого лейтенанта, начальнику управления он понравился.

— Когда то и я был таким! — сообщил Гудериан, улыбаясь, — рыжим, нескладным и с огромными амбициями.

Нынче пятидесятилетний генерал был стройный, с выцветшими волосами, сохранившими первоначальный цвет лишь в щетке усов. От него несло едва уловимым запахом бензина, перебивавшим даже ядовитый армейский одеколон. Рукопожатие генерала было твердым, взгляд — пронзительным, а аура уверенного в себе человека излучала и пронизывала не хуже рентгена. Альбрехт понял, что наконец повстречал своего кумира.

— Сегодня с дороги отдыхайте, а завтра — на полигон. Ознакомитесь с нашими достижениями и с нашими красавицами.

Под «красавицами» Гудериан имел в виду танки, конечно.

— Господин генерал! — решился Зееман, — а разрешите сразу на полигон. Я не устал.

— Похвально! — посмотрел на него начальник, — но нецелесообразно. Все великие дела делаются с утра. А знакомство с нашими «панцер» — дело, безусловно, великое. Поэтому отправляйтесь сейчас к подполковнику фон ле Суир (он поставит вас на довольствие и официально зачислит на должность), а затем отдыхайте. И имейте в виду: я буду требовать от вас досконального знания каждой закрепленной за вами машины. Вы будете должны знать все сильные и слабые стороны, теорию и практику, уметь делать то же, что и каждый член вашего экипажа.

— Так точно, херр генерал-майор! — рявкнул Альбрехт.

— Отставить, пехота! — махнул рукой Гудериан, — за нас, танкистов, говорит не громкость голоса, а наши поступки. Можете идти.

В течение следующих нескольких недель лейтенант днем не вылезал из Pz.III и сравнительно новых Pz.IV, обучаясь нелегкой профессии танкиста, а половину ночи сидел над всевозможной литературой о бронетанковых войсках и изучал многочисленные циркуляры своего начальника, поставившего свою жизнь на службу механизированным соединениям. Личного времени у лейтенанта практически не было, но курировавший его Гудериан настаивал, чтобы он два-три раза в неделю вылезал из своей школярской шкуры и посещал театр. Или хотя бы синематограф. Не подчиняться человеку, который в свое время стал самым молодым офицером германского генерального штаба Альбрехт попросту не мог. И, сидя в синематографе, он думал о том, что когда-нибудь и он станет таким же великим парнем, как и его начальник. Хотя на экране вовсю блистала Марлен Дитрих, пытаясь своими белокурыми локонами и томной улыбкой отвлечь молодого офицера от его повседневных забот.

То, что не удалось Марлен, отчасти получилось у Магдален. Так звали девятнадцатилетнюю машинистку из отдела подполковника фон ле Суира. В первый раз они встретились, когда Альбрехт принес стопку мелко исписанных листов с выдержками из суровой науки побеждать. Здесь были цитаты, выписанные им из многих книг, целые параграфы, скопированные из циркуляров Гудериана. Как сказал бы наш современник, лейтенант принес скомпилированный материал, с целью создания единого наставления по боевой подготовке для экипажей танков. Из секретной части высунулась белобрысая головка, попросила немного обождать. Ждать Альбрехт уже научился, причем, дивясь самому себе, думал в эти минуты не о бронетехнике, а о фигурке, которую венчала светлая голова.