Яблоневое дерево - Кристиан Беркель

– Привет, детка, как добралась?

– Лола?

Ла Прусак, как называли ее тетю в Париже, была одета в элегантный бледно-желтый костюм из тонкой материи с филигранными золотыми нитями. Вертикальные складки юбки по колено, расширенные кверху лацканы и приталенный двубортный пиджак с легкой иронией намекали на мужской деловой костюм и указывали на уверенную в себе женщину, которая не теряет серьезности даже в игре. На верхнем левом лацкане красовалась изумрудная брошь, под пиджаком виднелся синих оттенков свитер из тончайшего кашемира. На голове у нее был боннет, своеобразная шапка с помпоном, из-под которой виднелись черные волосы длиной до подбородка. Уже больше десяти лет Лола работала лично на Эмиля-Мориса Эрмеса, начав в непривычной для тех времен роли «адвоката цвета». Позднее, став «модельером», она создала в 1929-м первую для модного дома женскую коллекцию, вскоре после этого – первые женские шелковые шарфы, а в начале тридцатых – женские сумки с геометрическими вставками, вдохновленные нидерландским художником Питером Мондрианом. Два года спустя, в 1936-м, когда родился Ив Сен-Лоран, будущий создатель платьев с рисунками Мондриана, она открыла собственный модный бутик на улице Фобур-Сент-Оноре.

– Есть хочешь? Давай заедем сначала в «Дё маго»[13], чтобы подкрепиться. Ты не… épuisée[14]? Господи, как же сказать, мой немецкий стал просто кошмарен, je cherche mes mots – я подыскиваю слова, с’est pas possible – просто невозможно. Как у тебя с французским? Ну ничего, научишься.

Сале хотелось скакать от радости. Эта женщина ей нравилась. Как мало она напоминала ее мать! У нее внутри все бурило, словно шампанское.

– Вижу, смеяться ты можешь, значит, скоро и заговоришь. Ты ведь можешь теперь разговаривать, верно? Mon Dieu – боже мой – в каком ужасе была твоя мать, когда в детстве ты не произносила ни слова. Ничего, даже «мама», она была очень взволнована, когда писала мне из Швейцарии. Как у нее дела? Я целую вечность ничего не слышала от нее.

– Думаю, все хорошо, – ответила Сала. Ей не хотелось рассказывать об их ссоре в Мадриде – она была рада, что этот этап позади. Теперь она здесь. В Париже.

– Ты разговариваешь точно, как она. Умора. Так ведь говорят в Берлине, верно? Умо-о-ора.

Сала внутренне содрогнулась от такого сравнения и чуть не ударила по пальцам мужчину в ливрее, который осторожно взял у нее чемодан, чтобы положить его в багажник помпезного автомобиля.

– Merci, Чарльз, – поблагодарила Лола, проскользнув сквозь открытую дверь на бордовую кожу сидений. В Берлине Сала не знала ни одного человека с собственным автомобилем, и уж тем более с шофером.

– Это твоя машина?

– Да, – ответила Лола.

– Я еще никогда не сидела в такой машине. Безумно красиво, – сказала Сала и вскрикнула от радости при мысли, насколько декадентским сочла бы происходящее ее мать.

– Детка, в Париже ты испытаешь и не такое, это я тебе обещаю. Мы сделаем из тебя истинную француженку.

Даже поездка до «Дё маго» оставила глубокие впечатления. Сала приклеилась к окну машины и жадно рассматривала спешащих по улицам людей и дома разных архитектурных стилей – от Средневековья и Ренессанса до зданий на широких бульварах Османа середины XIX века. Это был не город, а целый мир. Все двигались совсем иначе, чем в Германии, люди на улицах целовались и смеялись, они обладали какой-то естественной элегантностью, были менее театральны, чем испанцы, игривы и вместе с тем серьезны – sérieux. Даже в этом слове пряталась улыбка – она магическим образом рождалась на губах благодаря диакритическому знаку над французской «е».

Лола зашла в кафе на площади Сен-Жермен, не замечая торопящегося к ним гарсона, который хотел забрать их одежду, но успел лишь пробормотать: «Мадам, желаете?» Подыскивая свободный столик, она махнула рукой нескольким знакомым – те почтительно с ней поздоровались. Они заняли место у окна. Напротив них под потолком размещались две тщательно вырезанные деревянные фигуры почти человеческого размера. Лола проследила за изумленным взглядом племянницы.

– Патроны, – спокойно пояснила она.

Сала удивленно на нее посмотрела.

– Это хозяева? Правда?

Лола тихо рассмеялась.

– Запомни, ma chére[15], наивность приветствуется здесь, лишь когда она искренняя, и нет – это два китайских торговца, в честь которых названо кафе, раньше здесь была лавка дальневосточных, в основном китайских, товаров, и обе фигуры сохранились еще с того времени.

Официант, которого проигнорировала на входе Лола, принес устрицы. Сала восхищенно ойкнула.

– Мы же ничего не заказывали.

Похоже, официант понял ее удивление.

– Мадам всегда начинает с устриц, – пояснил он, откупоривая бутылку «Сансера».

– Человек ко всему привыкает, а бокал «Сансера» поднимает дух. Остальное – смесь греха и отговорок.

Она подняла бокал, глядя на Салу, сделала большой глоток и с элегантным аппетитом начала есть устрицы.

– Чистейший афродизиак, ma p’tite[16], и с каждым куском Роберт предается все более непристойным аналогиям.

Сала вопросительно на нее посмотрела.

– Объяснить поточнее или тебе нужен экскурс в женскую анатомию?

Покраснев, Сала опустила взгляд на свой бокал с вином и молча принялась за устрицы.

После casse-croéte[17] (как Лола высокопарно назвала обед – они заказали дорадо на овощной подушке и выпили еще полбутылки «Сансера») Лола направилась прямиком на Фобур-Сент-Оноре, 93, в свой магазин.

– Заскочим ненадолго, я покажу тебе новую коллекцию. Через полчаса придет Уоллис, потом Чарльз отвезет тебя домой, и Селестина покажет тебе твою комнату.

– Кто это Уоллис? – спросила Сала.

Звук ее голоса заглушил дверной звонок или тетя просто проигнорировала бестактный вопрос?

Зайдя внутрь, Сала не смогла скрыть разочарования. Она ожидала увидеть что угодно, но только не эту маленькую грязно-белую комнатку. Похоже, сухая деловитость была их семейной чертой – здесь тоже свисали с потолка голые лампочки. Лола вызывающе на нее посмотрела.

– Тот, у кого стоящие товары, может себе позволить не демонстрировать все в витрине, ma p’tite.

Из задней части бутика, где, вероятно, находились кабинки для переодевания, к ним спешно подскочили две сдержанно одетые ассистентки, чтобы встретить начальницу и ее гостью.

Сала последовала за тетей в узкий проход, который вел в чуть более просторную заднюю комнату. У одной стены стояло простое зеркало на металлическом каркасе с колесами, другие были встроены в дверцы шкафов, в углу разместилась бархатная кушетка цвета бутылочного стекла, рядом с ней – круглый столик из светлого дерева. Сала заметила, как мягко выделялся на этом фоне ее силуэт. Только она хотела что-то сказать, как двери вдруг открылись, и у Салы перехватило дыхание. Перед