Честная игра - Оливия Уэдсли

И вот теперь, когда он был так глубоко несчастлив, он навсегда уходил от нее.

Она с беспокойством спросила Маунтли:

— Разве Тедди болен?

Маунтли рассмеялся своим заразительным смехом:

— Какая наивность, нет, он спит, я думаю, и чужд всем земным горестям, пока не проснется; тогда он попробует потопить их в вустер-соусе или в каком-нибудь другом из его любимых средств от похмелья!

Это говорил веселый, прозаичный Маунтли, никогда никого не мучивший и ненавидевший тех, кто мучил.

— Во всяком случае, вы сами такое средство, — сказала ему Филиппа, на что Маунтли закрутил усы, перестал улыбаться и сказал почти серьезно:

— Знаете ли, Бэби, вместо того, чтобы волноваться, вам бы следовало немного рассердиться. Тедди — маленький идиот: он нализался на вашем вечере и заслуживает головомойки, а не сочувствия.

Он тоже заметил открытую любовь Тедди к Филиппе, а любимым девизом Маунтли было: «Одно слово вовремя лучше десяти других», и он надеялся, что применил его в данном случае хорошо.

Но в глазах Филиппы все еще отражалось огорчение. Она сказала немного застенчиво:

— Никто из вас не понимает его, вы поймете позже, — и ушла созывать гостей к ужину.

— Что она, черт возьми, хотела этим сказать? — недоумевал Маунтли.

Тедди проснулся очень рано, еще до рассвета; голова у него нестерпимо болела. Он сел, нащупал выключатель, осветил комнату и, чувствуя головокружение, с трудом посмотрел на часы. Было четыре.

Он был пьян…

Видела ли его Филь?

Он ничего не помнил.

Он встал с постели, разделся, принял ванну и стал мочить голову под холодным краном, пока ему не стало лучше.

Тогда он запахнулся в халат и спустился вниз в поисках пищи.

Как он и рассчитывал, он нашел сандвичи и фрукты и, усевшись в большое кресло у потухающего камина, съел две тарелки маленьких сандвичей, немного винограду и апельсинов.

«Выздоровление приходит с едой!» — подумал он со слабой усмешкой, стараясь подбодриться, чувствуя себя погибшим и глубоко одиноким и стыдясь самого себя.

На цыпочках он поднялся наверх и прошел к себе. Одно из окон было открыто; бесшумными шагами он вышел на террасу.

Ночь была так тиха, что слышно было, как лист, падая, задевал за другие листья, и один раз птичка шевельнулась в плюще.

Где-то вблизи спала Филиппа; Тедди знал, что ее комната была в этом флигеле; он пошел налево… Были еще открыты окна; он почувствовал, что это окна ее комнаты. И вдруг он испугался. Испугался того, что, проснувшись, она может прийти в ужас, увидев его проходящим по террасе. Он вернулся назад, скинул халат, лег в постель и лежал, глядя в темное небо и ощущая на лице мягкий, свежий воздух.

В конце концов… в конце концов, у него все же останется его тайна, его любовь; она будет с ним всегда, в Африке, как и здесь… Леонора никогда не узнает. Слава Богу, что, раз это все случилось, он имел возможность получить работу в Кении. Он чувствовал, что не вынес бы женитьбы на Леоноре здесь, где все его знали.

И так уж было достаточно ужасно, а будет еще ужаснее, когда придется сказать все отцу и Нанни.

Он глубоко вздохнул и уткнулся в подушку. Человек попадает в такую переделку, совершенно не думая… а потом, когда опомнится, он уже пригвожден… погиб…

Он легко представлял себе бешенство Майлса, но и Майлс согласится, что он не мог поступить иначе.

«Если б я любил ее!.. Если б я только мог любить ее!» — думал он в глубоком унынии. Голова у него снова начала болеть; его неудержимо потянуло домой, к Нанни, и он проклинал себя за это. «Погибший ты человек», — презрительно говорил он себе. Мысленно он видел свою комнату и себя в ней, но не на огромной кровати с четырьмя колоннами и голубыми шелковыми занавесками с гербом, вышитым почерневшим золотом, а на своей старой твердой кровати, с Нанни, хлопотливо приготовляющей чай и бранящей его.

— Что я такое, как не бесконечно слабый, погибший человек? — вслух повторил он.

ГЛАВА XVIII

Прошли векаИ вновь пройдут,А мир все будет петьО том, кто девицу любил…Стара та песня, но мила;Споем ее без страха:«Жил-был молодецИ девицу любил»…

— Давайте устроим в последний вечер шарады, костюмируемся и будем танцевать в костюмах! — предложила Филиппа.

— Великолепная идея! — согласились все. Маунтли и Тедди громко выражали свой восторг. Маунтли отечески заботился о Тедди; он очень любил и искренне жалел его и боялся за него.

— Давайте костюмироваться вместе, — предложил он, когда они с Тедди пустили лошадей в галоп. — Оденемся скоморохами или чем-нибудь в этом роде.

— Это старо, как мир, мхом поросла твоя идея, — заявил Тедди. — Я лучше придумал: оденемся деревянными солдатиками! У Хэрренов есть вся амуниция, я знаю, двое из них так костюмировались для художественного бала в Челси. Поедем к ним и попросим одолжить костюмы.

Маунтли и он позавтракали у Хэрренов и остались там, чтобы принять участие в состязаниях. Было уже поздно, когда они вернулись в Фонтелон, и только более пожилые гости были налицо.

— Все заперлись и костюмируются, — сообщили они Маунтли и Тедди.

— Нам следовало бы поработать над нашими физиономиями, — предложил Маунтли.

Едва вернувшись, Тедди стремился снова увидеть Филиппу; в течение всего дня он заставлял себя держаться подальше, но едва Маунтли и он повернули лошадей домой, как он уж не знал, как дождаться ее. Ведь это был последний день, последний, и, может быть, он вообще никогда больше не увидит ее.

Он думал об этом, направляясь в свою комнату, когда услышал смех Филиппы, и как загипнотизированный пошел на этот короткий, веселый звук.

Большинство дверей были открыты в коридор, все критиковали костюмы и примеряли их друг у друга.

Тедди остановился на пороге комнаты Филиппы; там были Джервэз, Каролина Эдвардс, ее муж, Филиппа, Разерскилн и Кит; все смеялись над Разерскилном, который не устоял перед соблазном воспользоваться просто купальным полотенцем и воображал себя шейхом.

Каролина Эдвардс чернила себе лицо, но ей удалось его только выпачкать.

— Алло всей компании! — сказал Тедди.

— Какой у вас костюм? Вы бездельничаете и пропадаете весь день.

— Увидите! — промолвил Тедди.

Он пошел дальше, думая попасть в свою комнату и забывая, что он ее прошел; из следующей открытой двери его приветствовал голос Леоноры:

— Тедди! Блудный сын! Наконец-то вы изволили вернуться домой! Где это вы пропадали?

Она курила, лежа на кушетке у огня; горничная что-то шила на ней.

— Идите сюда, — поманила она, похлопывая рукой по кушетке. — Садитесь в это кресло, оно удивительно удобное, и рассказывайте все новости. Кем вы костюмируетесь?

— Секрет, — заявил Тедди.

— От меня?

— От всех.

— Тедди!..

Он наклонил голову.

— Нет, ниже. Я хочу сказать вам на ухо.

Он наклонился еще ниже, и запах духов, которыми душилась Леонора, обдал его; а затем послышался ее голос, звучавший нежно и немного шутливо:

— Глупый! Но только — я люблю тебя!

— Агнеса, вы можете идти, — обратилась она к горничной.

Дверь осталась открытой. Комнату озарял мерцающий свет камина.

Леонора заговорила, играя перстнем Тедди, снимая и надевая его ему снова на палец:

— Знаешь ли, что я чувствую себя нехорошо с тех пор, как сказала тебе? Тедди, я хотела бы, чтобы ты был вполне откровенен со мной; и я буду откровенна…

И она взглянула из-под ресниц на его детский рот и красивое, молодое, озабоченное лицо.

— Тедди, если ты хочешь пойти на попятный, то ты можешь. Ты такой еще ребенок; я ведь на пять лет старше и… — (Тедди даже в такую минуту не мог удержаться, чтобы не добавить мысленно: «и все остальное!..»-) — и мне кажется, что это не совсем честно с моей стороны… Мне будет хорошо, но… будь чистосердечен и скажи, если бы ты хотел бросить меня… Это разобьет мое сердце, но все же я предпочла бы это, чем заставить тебя страдать…

Что мог он сказать? Что мог бы ответить всякий другой мужчина? Он схватил и задержал ее руку:

— Как можешь ты спрашивать?

Но, даже приняв отчаянное решение быть на высоте того, что он считал необходимым по кодексу чести, он не мог заставить себя произнести в ответ: «Конечно, я женюсь на тебе».

Несмотря на все стремление поступить честно и вести себя молодцом в этом несчастном деле, он все же не в силах был сказать эту ложь, которая шла вразрез с его совестью.

Эту последнюю измену самому себе и его любви к Филиппе он не в силах был совершить. Сидя рядом с Леонорой, глядя в самую середину пылающего огня, слушая отдаленный смех и голоса других, в то время как Леонора все еще держала его руку своими длинными холодными пальцами, он почувствовал волну охватившего его безумного возмущения.