Рип ван Винкль - Вашингтон Ирвинг

Луна только что выставила свой серебряный серп над выгнутой спиной Быка, осветила скалы и взъерошенный лес и заблистала на зыбком лоне реки. Выпала ночная роса; еще недавно мрачные горы посветлели: лунный свет окрасил их в мягкие сероватые тона. Охотники разгребли костер и подбросили хворосту, дабы умерить ночную сырость. Для Дольфа они приготовили под нависшей скалою постель из веток и сухих листьев, тогда как Антони ван дер Хейден, завернувшись в огромную, сшитую из шкур шубу, растянулся у костра. Дольф смежил глаза не сразу. Он лежал и рассматривал причудливую, непривычную для него картину: вокруг - дикие скалы, горы, лесные чащи; судорожные блики огня, играющие на лицах спящих индейцев, и гер Антони, бесспорно и вместе с тем так смутно напоминавший ночного гостя в заколдованном доме. Время от времени из лесу доносился крик дикого зверя, завыванье совы или вопль козодоя - по-видимому, их было великое множество в этой глуши; где-то на реке слышался плеск: то был осетр, выскочивший вдруг из воды и снова всей своей тяжестью плюхнувшийся на ее гладкую, без малейшей ряби, поверхность. Дольф сопоставлял все, что видел и слышал, со своим привычным гнездом на чердаке в докторском доме; там он знал по ночам лишь тяжелый бой церковных часов, да сонный крик сторожа, тянувшего нараспев: "все в порядке", да густой храп докторского солидного носа, да осторожную возню какой-нибудь плотничающей крысы, трудолюбиво грызущей деревянную обшивку стены. Мысли его обратились к старой опечаленной матери: чего только не думает она о его внезапном исчезновении, какие только страхи и тревоги не гложут ее старого сердца! Эта мысль помешала ему насладиться до конца непосредственной радостью окружающего; она несла с собою укоры совести и страдание; он заснул с непросохшими на глазах слезами.

Если бы я вел это повествование, следуя прихоти моего воображения, то здесь был бы чудесный случай нагромоздить целую кучу необыкновенных приключений в глуши, среди диких гор, в обществе бродячих охотников. Проведя моего героя через разнообразные трудности и опасности, я спас бы его под конец от всех и всяческих бед с помощью какого-нибудь чудесного стечения обстоятельств; но все, что я пишу, - сама правда; я должен довольствоваться поэтому голыми фактами и придерживаться подлинного хода событий.

Итак, на следующее утро - было еще совсем рано - после плотного завтрака, сняв лагерь, наши путешественники погрузились в пинассу Антони ван дер Хейдена. Ветра не было, индейцы гребли размеренно и спокойно, следуя такту песни, которую монотонно тянул один из белых. Был чудесный безоблачный день; на реке - ни малейшей ряби; суденышко, рассекая зеркальную гладь, оставляло за собою длинный, долго не расходившийся след. Вороны, почуяв, что после охотников осталось чем поживиться, собрались и кружили в воздухе; они виднелись там, где вьющийся над деревьями столбик голубоватого дыма указывал место недавнего лагеря. Лодка плыла у подножия гор. Гер Антони указал Дольфу на орла с белою головой, властелина здешних краев, который пристроился на сухом, склонившемся над рекою дереве; голова его была запрокинута, и казалось, будто он пьет сверкающие утренние лучи солнца. Наши путники нарушили его царственное раздумье. Он неторопливо расправил одно крыло, потом другое, слегка качнулся из стороны в сторону и плавно, со спокойным достоинством, снявшись с дерева, медленно взмыл над их головами. Дольф приложился к ружью и послал вдогонку ему просвистевшую в воздухе пулю, которая срезала в его крыле несколько перьев. Звук выстрела, отдаваясь от утеса к утесу, породил тысячекратное эхо, но властелин неба, поднимаясь все выше и выше, невозмутимо плыл в воздухе; чем выше он поднимался, тем шире становились круги, которые он вычерчивал, паря над зеленой грудью поросшей лесом горы, пока не исчез, наконец, за выступами громоздившихся над пропастью скал. Дольф почувствовал в этом горделивом спокойствии как бы немой укор и стал внутренне упрекать себя за бесцельное в сущности оскорбление царственной птицы. Гер Аитони напомнил ему, улыбаясь, что они еще не покинули территории "хозяина" Дундерберга; старый индеец покачал головой и заметил, что убить орла - не к добру.

- Охотники, - сказал он, - обычно даже оставляют ему долю в добыче.

Ничто, впрочем, не омрачало их плавания. Они благополучно подвигались вперед; величественные и дикие виды следовали один за другим, так что они добрались, наконец, до того места, где, наподобие пловучей беседки, лежит на воде остров Поллополя и кончаются горы. Здесь они сошли на берег, чтобы выждать, пока спадет дневной зной или подует попутный ветер и сменит гребцов. Несколько человек занялись приготовлением пищи, остальные расположились под тенью деревьев. Кругом была разлита летняя беспечность и нега; одолеваемые дремотой, лениво, полусонными глазами любовались они окружающей их красотой. По одну сторону тянулись горные кряжи, суровые, уходящие в беспредельную даль, ощетинившиеся у вершин лесами и отражавшиеся в зеркальной воде, что едва слышно плескалась у их ног; по другую - широкие просторы реки, похожей на большое озеро, ее блистающие на солнце извивы, зеленые-зеленые мысы и где-то в отдалении линия Шауенгенкских гор - подобие волны, застывшей у ясного горизонта, с вкрапленными в нее кое-где клочковатыми облаками.

Я не стану, впрочем, задерживаться на подробностях их плавания по реке; не стану рассказывать об их бродячей, привольной жизни, о том, как они скользили по серебряной глади воды, как высаживались на дикие лесистые берега, об их пиршествах под раскидистым деревом на каком-нибудь мысе; о том, как река взбивала у их ног легкую пышную пену, а далекие горы, утесы, деревья, белоснежные облака, синее бездонное небо соединялись перед их взорами в роскошный летний пейзаж. Ведь все это, открываясь глазам, никогда не вызывает чувства досады и пресыщения, но в описаниях становится между тем скучным.

Высаживаясь на берег, они разбивали лагерь у самой воды, одни уходили в лес и охотились, другие ловили на реке рыбу. Иногда они развлекались стрельбой в цель, борьбой, состязанием в беге, в прыжках; Дольф снискал любовь Антони ван дер Хейдена ловкостью и проворством, которые он проявлял в упражнениях подобного рода и которые в глазах гера Антони были наиболее ценными качествами в мужчине.

Так, медленно, не торопясь, плыли они вперед, они пускались в путь лишь в такие часы, когда это было наименее утомительно, - иногда свежею утреннею зарей, порою в тихие, робкие сумерки или когда сияние луны сыпало блестки на кудрявые завитки зыби, а волны нашептывали что-то свое у бортов их маленького суденышка. Никогда прежде Дольф не чувствовал себя таким удовлетворенным и радостным, никогда не испытывал он ничего, что было бы ему до такой степени по душе, как эта дикая, полная случайностей жизнь. Антони ван дер Хейден со своей страстью к бродяжничеству нашел в нем подходящего спутника; со дня на день его симпатия к Дольфу росла и крепла. Старый бродяга всею душою тянулся к юному другу, в котором подмечал все больше и больше своих собственных черт и склонностей; под конец, когда они были совсем уже близко от цели своего путешествия, он не удержался и расспросил Дольфа о его прежней жизни.

Дольф откровенно рассказал ему о себе, о своих высокоученых занятиях медициной, о ничтожных успехах, достигнутых им в этой области, и о весьма сомнительных видах на будущее.

Узнав, что столь выдающиеся таланты, какими, по его мнению, обладал Дольф, могут увянуть и сгинуть под докторским париком, гер Антони был потрясен до глубины души. Он презирал от всего сердца лекарственное искусство и прибегал к услугам лишь одного-единственного врача - мясника: он возненавидел все до одной науки с тех пор, как его в детстве выпороли за какую-то неудобопонятную книжку. Мысль о том, что молодой парень вроде Дольфа, сильный, ловкий, умеющий стрелять, ловить рыбу, прыгать, бороться и скакать сломя голову на коне, вынужден вместо этого заниматься из-за куска хлеба изготовлением каких-то пилюль и бальзамов, казалась ему чудовищной и не укладывалась в голове. Он начал утешать Дольфа, уговаривая его не отчаиваться и "отправить медицину к чертям собачьим"; молодой парень с такими выдающимися способностями, разумеется, не пропадет!

- Так как в Олбани у вас нет, по-видимому, знакомых, пойдем прямо ко мне; вы останетесь в моем доме до тех пор, пока не оглядитесь вокруг и не привыкнете к новой для вас обстановке; тем временем мы разок-другой постреляем и займемся рыбною ловлей, ибо нельзя допускать, чтобы таланты, подобные вашим, оставались в пренебрежении.

Уговорить Дольфа, всецело зависевшего от милости случая, было нетрудно. Обдумав хорошенько события последнего времени, он пришел к выводу, что гер Антони так или иначе имеет какое-то отношение к "Дому с привидениями" и что столкнувшее их столь необыкновенным образом происшествие на реке так или иначе должно привести к чему-то хорошему, короче говоря - нет ничего удобнее этого так или иначе, чтобы приспособиться к сложившимся обстоятельствам. Это - главнейшая жизненная опора людей вроде Дольфа, до последней степени беспечных и привыкших жить задним умом; кто способен этим простым и легким способом перебрасывать мост между минувшими неприятностями и нетерпеливо ожидаемою удачей, тот обладает секретом счастья, почти равноценным философскому камню.