Error 404 (СИ) - Ирина Якимова

— Внушющая уважение тактика. Я Дин, а вы, угадаю… Тая?

Тая хихикнула:

— Нетрудно угадать, реалы в виртуальности наперечет. Вы хотите просто глупо поболтать? — вдруг резко спросила она, вспомнив недавнюю и теперь такую далекую беседу с вероломным и легкомысленным Алом. Виртуал развел руками:

— Да. Но и вы, судя по всему, также?

Она кивнула, признаваясь сама себе:

— Верно!

И глупая беседа потекла удивительно легко. Лишь иногда подсознание отмечало маленькие странности собеседника: его жесты соответствовали выражаемым эмоциям, но и только. Соответствовали! — не раскрашивали их. И многие слова он произносил странно. Без акцента, без ошибок, но и… без жизни. Да! Все слова, выходящие из его уст, были… мертвы. Будто он читал неизвестный самому себе текст, набор букв.

«Какой странный собеседник! Или Тая сама стала странна после инцидента с Бомом?»

Сента 2

Сента

Воздух на площади дворца Наао полнился тяжелым, густым, терпким запахом воскуриваемых благовоний. Запах был так плотен, что, казалось, он огромным студенистым телом лежит между зданиями, очерчивающими круг площади, скользкими щупальцами обвивает колонны, меж которыми расположились стражи.

Энжет встряхнулся, но прогнать дурман не сумел. Студенистое чудище уже вольготно расположилось в самой его голове, и уходить не желало. К тому же то и дело накатывала дрема, акат идей приближался к середине. Лучше всего нести стражу на границе между акатом идей и акатом действий, когда еще сохраняется расслабленность тела, но уже усиливается наблюдательность. В акат идей тяжело: тело просит отдыха, уставший мозг отказывается оценивать меняющуюся картинку реальности. В акат действий сложно: и тело и мозг жаждут пищи — деятельности, а ты вынужден стоять истуканом и следить, все ли тонкости соблюдены в ужасно монотонных ритуалах среброликих… Другие юные стражи любой ценой стремились попасть в охрану периметра площади на границе аката идей и действий: обменивались стражами или покупали выгодное для себя время, один Энжет каждый раз шел в охрану не сверяясь с биологическими часами, даже если грядущая стража должна была стать для него временем мучений. Сбивание биологического ритма было частью подготовки настоящего стража, а Энжет планировал стать стражем непревзойденным.

Сенторианка, ведущая ритуал, бросила на металлический лист над костерком щепотку трав, и над дворцом правителей поплыл новый аромат. Этот был не таким терпким — сладковатый. В качестве его материального воплощения Энжет представил приятно-гладких, шелковисто-быстрых змей. Невидимые змеи расползались по площади, ловко лавируя в плотной толпе сенториан… Сегодня здесь собралось едва ли не больше народа, чем во время выбора солнц. Еще бы! Ритуальное жертвоприношение касты распознавателей чуждого. Жестокое и вместе с тем светлое зрелище, ведь приносимый в жертву спасал родной мир от угрозы перерождения в ничто.

В стороне, затертая толпой, осталась стела с древом солнц. Новое действо было куда более масштабным. В центр площади вывезли каменный помост, широкий и высокий. Вокруг пестрым окаемом раскинулись шатры среброликих и распознавателей чуждого — там проходила невидимая глазу подготовка к основному ритуалу. К помосту вела деревянная лестница, на ступенях которой встали старшие товарищи Энжета.

На помосте сейчас находились трое сенториан, все из касты распознавателей чуждого. Энжет с отвращением смотрел на черно-золотисто-коричневые узоры, покрывающие их тела. Обязательные для всех сенториан ленты у них были очень узкими, втрое уже обычного, и ярко-алого, как кровь, цвета, будто несчастных мучеников и без ритуалов раскромсали на части. Двое готовили алтарь: большой кристалл, источенный узорами. В сложных гармоничных переплетениях птиц, зверей, растений запутался-заблудился холодный серебристый свет, будто кристалл пленил маленькую яркую звезду. Третья сенторианка стояла чуть поодаль, у резного стола с благовониями.

Сенторианка бросила на горячий металлический лист щепотку тех же сладковатых трав, и ближайший к лестнице шатер распахнулся. Оттуда появилась среброликая из всезнающих. Старая, очень старая, ее вуаль закрывала всю голову, глаза и уши, нос и рот, струилась по плечам и спускалась до пят. Всезнающая поднялась на помост, бережно неся на вытянутых руках небольшой кристаллический футляр, изрезанный теми же узорами, что и алтарь. Подъем сенторианки сопровождал тревожно-взволнованный гул толпы: основное действо должно было вот-вот начаться.

«В футляре — ритуальный нож, которым жертву ударят в сердце», — вспомнил Энжет, и в нем моментально поднялся гнев. И рука, спокойно держащая оружие, сжалась. Глупая Кейла! Как она могла не взять предложенный серый пузырек?! Не раздумывая ни секунды, обрекла себя на отчужденность, одиночество, раннюю смерть! Так просто, так жестоко разбила все мечты, смысл жизни Энжета!

Новая горсть безымянных трав становилась пеплом, уносилась в небо. У этой запах был помягче, не такой приторный, к сладости примешивалась нотка горечи. В шатрах завели первый из десяти ритуальных гимнов, и скоро его подхватила толпа. Неторопливую спокойную мелодию, будто бродящую и бродящую по кругу, вели глубокие низкие мужские голоса и приятные мягкие, но не звонкие женские.

Второй гимн был столь же неторопливым, но уже не замкнутым на себя. Размеренный, со строгим четким ритмом, он создавал ощущение непрерывного движения — времени. Энжет прерывисто вздохнул. Вот-вот на сцене появится главный участник действа: жертву должны были вывести из бокового голубого шатра. Стражам строго воспрещалось двигаться, поворачивать голову, но Энжет с последним тактом гимна, пренебрегая запретом, чуть развернул корпус к шатру.

Снова низкие мужские голоса — третий гимн, гимн контрастов. Голубой шатер распахнулся, и показалась жертва — молоденькая девчушка-распознавательница. Высокая, но хрупкая, похожая на Кейлу. Ее вели под руки двое старших из касты. Девушка была одурманена, глаза чуть заведены вверх, рот полуоткрыт, но лицевые мышцы, шея — напряжены, словно сенторианка прслушивалась… не к гимнам — к чему-то далекому, слышному только ей. Энжет опять вспомнил, что о ритуале рассказывала Кейла:

«Для толпы запахи воскуриваемых благовоний — просто тяжелый дурман, изредка меняющий основной вкус, а для распознавателя — это симфония запахов, история мира, рассказанная через запахи. Запахи задают ритм сердцу приносимого в жертву, они качают его разум на волнах. Жертва ощущает себя всем миром и чувствует каждую малую его частицу. А после всех трав в костер бросают щепоть чуждого… и в это миг ты просто… взрываешься изнутри! После этого мгновения пути назад нет, жертва уже не жива, хотя еще не мертва. Она ПЕРЕХОДИТ».

И это мгновение пришло, когда девушку подвели к лестнице. Запели четвертый гимн, первый из череды печальных, и толпа притихла. Сенторианка на помосте бросила на горячий лист щепотку неизвестной Энжету желтой травы, и запах опять изменился — стал неприятным, жгучим. Толика сладости осталась в нем, но теперь это был сладковатый запах разложения. У девушки-жертвы тут же подогнулись ноги, расширились зрачки, а взгляд вдруг стал осмысленным. Даже больше: мудрым и каким-то зловеще мудрым, он напугал Энжета. Жертву потащили вверх по ступеням. Она не сопротивлялась, напротив стремилась на алтарь, просто была слишком слаба. Она только отталкивались иногда от ступеней ногами, вытягиваясь в струнку, будто надеялась взлететь.

Энжет увлекся наблюдением за девушкой и пропустил момент, когда на помост по боковой неприметной лестнице поднялся страж. Но когда высокая прямая фигура встала рядом со среброликой, сердце тревожно кольнуло. Энжет вдруг осознал и свою причастность ко всему, что творилось на площади. Однажды и он сам может оказаться палачом.

Пятый гимн, самый печальный и самый красивый. Девушка-распознавательница прощалась с жизнью. Раздирающей сердце мелодии внимала толпа, но лицо жертвы оставалось безучастным и сосредоточенным. Она прислушивалась к какой-то иной, неземной, неродной мелодии. На последних фразах гимна среброликая встала позади и набросила на девушку свою вуаль, укрыв от мира. Там, под серебристой дождевой стеной, она говорила что-то мученице, какие-то теплые и важные слова.

Ужасный, сладковатый и резкий запах чуждого набирал силу. Сенториан в толпе начало шатать, кто-то упал в обморок, страж по левую руку от Энжета незаметно прислонился к колонне, чтобы не упасть. Под печальную, но деловитую мелодию шестого гимна девушку положили на алтарь на живот, двое старших из касты растянули ее, на запястьях и лодыжках жертвы защелкнулись спрятанные среди узоров алтаря кристаллические обручи. По знаку всезнающей толпа заревела и подхватила слова старинного гимна — смело, яростно, благоговейно. Напряжение росло, нагнетаемое музыкой. Торжественно и жестоко звенел гимн. В гармонии мелодии слышалась жуткая необратимость, от которой Энжет содрогался. Он давно знал, что в подобных ритуалах распланирован каждый звук, каждый вздох, и был вполне согласен с целесообразностью этого, но сейчас механистичность происходящего страшила. На последних звуках шестого гимна среброликая раскрыла футляр, и страж достал оттуда кристаллический кинжал, светящийся собственным мягким золотистым светом. Страж провел им над пламенем костра, а Энжет ждал, и при каждом звуке гимна что-то больно кололо в сердце, и все сильнее сжимало виски, точно железным обручем… Страж провел кинжалом над пламенем, развернулся к алтарю — и вонзил светящееся лезвие глубоко под правую лопатку девушки-жертвы.