Преобразователь - Ольга Голосова

– Ой, у меня сейчас нет таких денег.

– У меня тоже. Так что потряси подружек. Или увидимся в парке на лавочке.

– Сережа, что-то случилось? Ты почему так со мной разговариваешь? У тебя такой странный тон…

Ну вот. Нежная душа не выносит грубых прикосновений.

– Нет, кисуля. Просто у меня серьезные неприятности, и мне бы не хотелось, чтобы нас видели вдвоем. Мало ли что.

Маша неслышно всхлипнула. Я скорее почувствовал ее слезы, чем услышал.

– Когда я говорю с тобой, я все время кажусь себе непроходимой дурой. Прости. Я сейчас узнаю и перезвоню.

Она положила трубку, а я убрал телефон и снова закурил. От кофе и никотина меня уже слегка подташнивало, и я решил, не дожидаясь Машиного звонка, двинуться уже куда-нибудь. Я расплатился и вышел.

Солнце по-прежнему немилосердно жарило, на улице удушающе воняло бензином и асфальтом. Я побрел вверх по переулку, что в принципе по такой жаре было весьма нелогично. Потом мне захотелось в туалет. Потом – попить воды. Потом – лечь. Я застонал и свернул в более оживленный переулок, и тут у меня развязался шнурок. Я присел и краем глаза заметил неопределенного вида человека, который, едва не налетев на меня, пошел было далее, потом, как будто засомневавшись, притормозил у каких-то витрин. И я догадался, что за мной следят. И следили с самого начала. От осознания этого простого факта у меня пересохло во рту. Черт, кретин. Ежу понятно, что меня не выпустят. Но кто следил? Все? И что они знают про Машу? Черт, черт. Мне нельзя ее больше видеть. Если они поймут, что она для меня что-то значит, ее не оставят в покое. Я завязал шнурок и, поискав глазами какой-нибудь магазинчик, зашел в него. Там, повернувшись к улице боком, набрал ее номер. У нее было занято. Черт!

Нелепое кружение по городу теряло всякий смысл и привлекательность. Я вышел на улицу, поймал машину и поехал на Пречистенку. Езда по забитому людьми и автомобилями центру в середине дня не самое приятное занятие. Я сел в третью – как учил Шерлок Холмс. Дозвонился до Маши и сказал, что мы пока не увидимся. Наверное, она хотела что-то сказать, но я отбился. И не снимал трубку до самого дома.

Понятно, что они уже знают, кто она. Но пусть думают, что она просто случайный эпизод, не более того. А может, это и так? Я с надеждой прислушался к своим ощущениям. Но кроме легкой тошноты и головокружения так ничего и не ощутил. «Середина болит», – как справедливо ответил один крестьянин сельскому фельдшеру, на вопрос, что он чувствует после смерти жены.

Квартира встретила меня прохладой и пустотой. Я сбросил потные шмотки и голышом плюхнулся на шелковое покрывало. Нашарил на столике пульт и врубил телевизор. Чувство блаженного одиночества затопило меня, и кошмар последних дней отодвинулся куда-то за опущенные жалюзи. Я прикрыл глаза и провалился в сон.

Глава 11

Бухара-1

Кофе был омерзительным. Я и не предполагал, что в дорогущем отеле в центре Бухары в китайский фарфор могут заливать такую бурду. Это был не эспрессо и не капучино, не американское растворимое пойло и даже не кофейный напиток «Летний» из подгорелой ржи. Это была откровенная гадость.

Я отодвинул чашку и с тоской оглядел всю честную компанию. Анна в халате лениво курила, щуря припухшие со сна глаза на запотевший графинчик с апельсиновым соком. Петя быстро поедал все, что было на столике. Яйца, колбаса, джем, масло, сыр – еда исчезала в нем с пугающей механистичностью. Так время перемалывается в зубчиках часового механизма.

– А что вы не завтракаете, Сергей? – Петя посмотрел на меня с тревогой Айболита, волнующегося за аппетит хворой морской свинки.

– Зато вы, Петя, хорошо кушаете, – Анна посмотрела на него с легким отвращением.

– Есть надо все, что дают. Никогда не знаешь, придется ли тебе еще раз поесть, – мне так папа всегда говорил.

– Какая похвальная предусмотрительность.

– Папа в лагере голодал. И в войну еды не было. И он говорил, что пища это тоже дар Божий, поэтому нехорошо от нее рыло воротить, – Петя посмотрел на Анну, и в глазах его мелькнула детская обида.

– Вот ты рыло и не воротишь, – Анна потянулась за сигаретами.

Петя хотел было что-то ответить, но порозовел ушами и уставился в тарелку. Смирился, значит.

– А я вообще не понимаю, что мы все здесь делаем, – я внес еще одну нотку скандальности в накаленную атмосферу. – Кофе гадостный, жарко, и вид из окна на минарет.

Анна вздохнула и отпила соку.

– Если бы кое-кто не козлил, то мы бы уже давно были в дороге.

– А еще, если бы кто-то знал ту самую дорогу, мы бы уже давно достигли цели.

– Кто-то знает, а кто-то козлит, – отрезала Анна.

– А мне кажется, – встрял Петюня, заглотив очередную булочку, – что хрен редьки не слаще.

– Устами младенца…

– …Не дозволено быку, – закончила Анна.

Конечно, мы все здесь лукавили. Ну, может быть, кроме Пети – он-то наверняка не знал ни адреса, ни дороги и даже не «козлил». Просто все с самого начала шло не так. Взять хотя бы Петечку: представить себе юного пухленького семинариста в роли разведчика было решительно невозможно.

Уже который день я просыпался в пять утра и, лежа в темноте, пытался объяснить себе, как я оказался в глубине Средней Азии в обществе женщины, набивающейся мне в сводные сестры, и готовящегося к рукоположению в дьяконы студента Духовной семинарии. Но ничего вразумительного мне на ум не приходило.

Ничем другим, кроме как вмешательством Провидения, объяснить присутствие Пети в нашей экспедиции я не мог.

Просто он пришел ко мне домой на Пречистенку и сказал, что его благословили ехать с нами. И что характерно, ни Гильдия, ни крысы ничего не смогли отменить. Вот она, сила благословения!

Так что в нашем трио Анна представляла Гильдию, Петя – Наблюдателей, а я – угрозу существующему человечеству.

Меня тревожила одна мелочь. Почему-то в Москве я так и не увидел никого из главных. Ну, Эдичка там, Анна, отчим, Петюня (что просто смешно) – это все, конечно, прекрасно, но власти вязать и решить 43 у них не наблюдалось и в помине. Петя вообще номер художественной самодеятельности, и решение отправить его с нами никак не укладывалось у меня в представление о Наблюдателях. Если они обладали реальной возможностью влиять на Гильдию и крыс, то почему они не отправили наблюдать за нами кого-нибудь более подходящего для этой роли, более вменяемого и опытного, чем этот теплый юнец? Они что, издеваются, что ли? Нет бы прислать какого-нибудь умудренного опытом отца-иезуита с безупречными манерами и тонзурой 44 под напудренным париком? Ну, на худой конец, келейника какого-нибудь столичного митрополита, наблатыканного во всем, что происходит не только здесь, но и в обеих областях потустороннего мира, и обладающего «теплой рукой» как в земной, так и в небесной канцеляриях. А уж корочки юного советника по делам религии в МВД или еще где только украсили бы его подающий надежды профиль с элегантно подстриженным намеком на сексуальную бородку испанского гранда. А тут! Нет, они точно издеваются! А может, они что-то знают? Что-то такое, что неведомо вечным противникам из числа крыс и крысоловов? Может, и препарат у них, или им доподлинно известно, что его вовсе и не было, а может они сами грохнули моего папеньку, забрали все что нужно, а теперь им даже лень как следует изображать заинтересованность?!

От этой догадки у меня даже мурашки побежали. Я взглянул на безмятежно пережевывающего последнюю булку Петю, на Анну, меланхолично роняющую пепел на кресло, и на себя – в зеркале на стене. Мне стало так нехорошо, что я притянул к себе гостиничный телефон, карту и заказал в номер еще один завтрак на троих с сосисками, беконом, яичницей, джемом, соком и отвратительным кофе. Мне надо было придумать, как себя вести.

Потому как никто из моих спутников даже в кошмарных снах вообразить себе не мог того, что узнал я, и в соответствии с чем пытался действовать. Хотя…

Но вместо гениального плана в мою голову полезли воспоминания.

Глава 12

Капсула

Собственно говоря, начало анабасиса 45 было положено в раскидистой постели, когда я пробудился в родимой квартире и осознал, что мне пора таки наведаться к маменьке. Нет, не в прямом, разумеется, смысле. А в смысле в маменькину квартиру, где я не был уже пару лет.

В то утро я было предался воспоминаниям детства: горшок там, письменный стол, первые шаги и нехорошее слово, процарапанное в углу на двери туалета… Солнце, заливающее мою комнату первого сентября под бодрые звуки «Пионерской зорьки» из радиоточки… Маменька в шелковом халате сыплет пеплом на паркет, раздраженно готовя мне любимый омлет с колбасой… По моему лицу так и не скатилась скупая слеза, не дождался. Голубой вагончик воспоминаний мелькнул за поворотом и скрылся. До меня донесся последний гудок прошлого, и я был выброшен в настоящее безжалостным звонком домашнего телефона. Трубка благодаря заботливому Эдичке покоилась на базе. Посему я легко дотянулся до нее.