Пепел над пропастью. Феномен Концентрационного мира нацистской Германии и его отражение в социокультурном пространстве Европы середины – второй половины ХХ столетия - Б. Г. Якеменко

находящимся в орбите ее влияния. В системе Концентрационного мира насилие было важнейшим элементом «обряда перехода» из свободного мира в лагерь, «дьявольским крещением», как назвал его П. Леви[232], оформляя окончательный разрыв между этими двумя мирами.

Как осуществлялся этот переход? Согласно концепции антрополога Арнольда ван Геннепа, который описал «обряд перехода» и дал классификацию его составляющих, данный обряд символически оформлял и закреплял изменение статусов человека после попадания из одного социального пространства в другое. Поскольку статус маркирует принадлежность к определенной группе и установившейся в ней системе межличностных отношений, «обряд перехода» создает условия для признания индивидуума в новой группе в новом статусе, отключая иммунную систему принимающего сообщества.

А. ван Геннеп выявил три основные стадии перехода: «отделение» (separation), «промежуточное состояние» (transition) и «включение» (incorporation). Первая и третья стадии являются фиксацией расставания со старым сообществом и принятия нового статуса, а особое значение приобретает вторая стадия, на которой участвующий в обряде субъект не обладает никаким статусом, находясь в промежуточном состоянии. В этом состоянии он не только подвергается опасностям извне, но и сам представляет собой опасность для социума. Поэтому наиболее важная часть этого обряда связана с «ограждением» (containing) этого субъекта от остальных и с обеспечением прохождения этой стадии с наименьшим риском прежде всего для окружающих[233].

Принятие человека в лагерь очень точно соответствовало приведенной выше схеме. Перемещение узников в лагеря в товарных вагонах, часто для скота («Мы увидели поезд для перевозки скота. Я сказала сестре: «Это какая-то ошибка. Они пригнали сюда поезд для скота, но ведь они не думают, что мы на нем поедем», – вспоминала одна из узниц[234]), летом, в жару, не давая возможности открыть окна или люки (при их наличии). Зимой транспортировка часто производилась специально на открытых платформах. Пища и вода в дороге, как правило, не выдавались, люди были вынуждены справлять естественную нужду прямо в вагонах, куда обычно заталкивали количество людей, значительно превышающее стандартную вместимость вагона, что приводило к массовой гибели людей уже в пути[235]. Предельная скученность, издевательства, голод, зловоние, смерти в дороге наиболее слабых и неприспособленных были первыми маркерами перехода от общества, в котором человек был свободен, к обществу абсолютного отсутствия свободы, а также показателем смены статуса человека на статус животного. Искусственно создаваемая невыносимая теснота, которая неизбежно сопровождала узников в поезде, бараке, на построении, показывала и заключенным, и администрации лагерей, что нецелесообразных, неэффективных людей слишком много и государственная машина не просто оставляет за собой право проводить необходимые «селекции», но обязана это делать.

Июль 1941 г. Лагерный врач концлагеря Аушвиц доктор Тилё (справа в фуражке) проводит отбор венгерских евреев

Прибытие в лагерь становилось демонстрацией тотальности, апофеозом тектонического сжатия громадных масс людей в единое целое, пределом коллективизма, сплоченности, которые достигают сверхвеличин, сминая в единую массу не только сознание людей, но и их тела, благодаря чему возникает явление, которое можно определить как «социальная метамасса», становящаяся тем центром, в орбите которого вращается вся политическая и общественная жизнь, в соотношении с которым развиваются все процессы.

У человека, попавшего в сферу притяжения метамассы, остается два выхода. Или он поглощается ею, или же, при наличии сил и возможностей, он поднимается над ней – опять же только для того, чтобы ею управлять, то есть постоянно бороться с опасностью быть поглощенным метамассой. То есть в любом случае образ мышления и поступки человека становятся строго детерминированными и приемлемость действий, сколь бы незначительными и случайными они ни были, оценивается только в координате взаимоотношений с метамассой, которая контролирует все. В этих условиях не остается места даже для самой условной свободы (в этом смысле Концентрационный мир нацизма впервые в истории стал территорией, отрицающей свободу как таковую, любую, даже самую ничтожную, возможность свободы). И что особенно важно в рамках рассматриваемого сюжета, метамасса при всей своей монументальности и значительном биологическом «удельном весе» становится чрезвычайно уязвима для любого насилия и в целом для внешнего воздействия.

Прибытие в лагерь было построено на максимальном контрасте с прежней жизнью и даже дорогой в лагерь. После многих дней движения в темноте и духоте, без еды и воды, в невыносимой вони состав останавливался, двери открывались – и на людей, ослепленных светом прожекторов, обрушивался вал звуков: крики, ругательства, лай собак. «Los, Los, Los! Быстрее!» Эсэсовцы, орудуя прикладами винтовок, начинали выгонять из вагонов вновь прибывших. «Все происходило с такой быстротой, разительно отличавшейся от монотонной поездки, что казалось дезориентированным людям чем-то нереальным», – писал С. Аристов[236]. Одной из задач такого «приема» было вызвать во вновь прибывших предельный ужас, который парализует волю, обезличивает и лишает человека субъектности. Для того чтобы избежать этого паралича, нужно было колоссальное усилие сознания, максимальное владение собой, но на это никто не был способен по определению, так как все видимое в первые минуты в лагере и потом превосходило и отрицало весь предыдущий опыт.

Здесь же, на платформе прибытия, происходила селекция (separation): молодые отделялись от старых, трудоспособные от нетрудоспособных, военнопленные от гражданских, больные от здоровых, евреи от всех остальных, после чего одна категория отправлялась на уничтожение, а другая – в лагерь[237]. Все это сопровождалось полным изъятием личных вещей и ценностей – одной из важнейших связок вновь прибывшего с внешним миром, а для оставленных в живых – также бритьем и дезинфекцией.

«Заключенным, входящим рядами в лагерные ворота, приказывают раздеться даже при двадцатиградусном морозе, – вспоминала одна из выживших узниц. – Затем, в соответствии с готовым поименным списком, вызываются заключенные отдельно, а комиссары – отдельно. Последних немедленно уводят в бункер и уничтожают. После них вызываются по именам евреи и солдаты вермахта. Эсэсовцы встречают их побоями и палочными ударами, забивая до крови. На этом этапе мы усваиваем, что в том месте, в котором мы оказались, цивилизация прекратила свое существование и началась эпоха беспощадного уничтожения. Мы понимаем теперь, что тюрьмы – это дома отдыха по сравнению с тем, что нас ожидает в этом доме смерти под названием Маутхаузен. После того как новые заключенные вошли в лагерь, их уводят в прачечную. Здесь у них отбирают одежду, обувь, деньги и все имеющиеся у них драгоценности. Затем наступает очередь душа, после чего с тела сбривают все волосы и проводят по нему щеткой с едкой дезинфицирующей жидкостью. Под конец бреют голову»[238].

Следует обратить внимание на одну важную деталь. В абсолютном большинстве случаев узники прибывали из цивилизованных мест и были чисты и опрятны. Так, эсэсовцев, по определению убежденных,