Мэри Пикфорд - Айлин Уитфилд

В 1915 году «Фотоплей» писал о Пикфорд: «Получив роль, она входила в студию и скромно садилась где-нибудь в уголке, до тех пор, пока ее не вызывали. Она часто шутила. Иногда ее бурный темперамент, скрытый под маской внешнего спокойствия, брал верх, и тогда она просто выходила из себя». Чаще всего Мэри направляла свой гнев на Гриффита. «Думаю, он любил меня по-своему, и я любила его», — говорила она много лет спустя.

Гриффиту больше не суждено было встретить такую актрису, которая олицетворяла бы наивность и комизм подростка, столь любимые им как на экране, так и вне его. Его биограф Ричард Шикель отмечает, что позднее он использовал сестер Гиш — меланхоличную Лилиан и озорную Дороти, — чтобы показать черты характера, которые уживались в одной Пикфорд. Этот образ девушки-подростка Гриффит вынес из собственного детства. Однажды, играя среди буковых деревьев с серебристыми листьями, он увидел «стройную загорелую девочку с каштановыми локонами». «Ее имя я, конечно, забыл. Но я хорошо помню, что она носила красную шапочку, и как сейчас помню ее, бегущую по осеннему лесу и исчезающую в нем. Конечно, я влюбился в нее».

Теперь Гриффит больше не мечтал о таких девушках: он им платил. Они стали его служанками, свитой дев с глазами, прекрасными как звезды, и из каждой из них могла получиться гениальная актриса.

Если верить актеру «Байограф» Джеймсу Кёрквуду, Мэри очень хорошо понимала Гриффита. Когда он пытался за ней ухаживать, она сдерживала его, словно уважаемая старая леди, одним ледяным взглядом. Гриффит представал не только романтическим героем, но и заботливым отцом, справляясь о здоровье своих актрис и пряча в карманах подарки для них. Но Мэри не прельщала роль одного из «ангелочков» Гриффита. Для этого она была слишком своевольной, высокомерной, непредсказуемой.

Она обожала его как художника. «Гриффит говорил, что я такая сумасшедшая, что если поджечь дом, посадить меня на крышу и заставить прыгнуть, то я прыгну. В некоторых отношениях я очень послушная; сама покорность». Но талантливые люди знают себе цену, и иногда Пикфорд бунтовала. Она терпеть не могла, когда на съемках Гриффит вдруг вскакивал со стула и, по своему обыкновению, начинал показывать актрисе, как ей нужно играть любовницу. «Он очень утрировал, — вспоминает Дороти Гиш. — Напускал на себя страшный вид и делал то, что никто не в силах был повторить». Мэри нередко отказывалась подчиняться режиссеру. «Я считаю, что такая игра оскорбляет зрителей», — говорила она.

Как-то объектом спора стала пресловутая «пляска святого Витта». Мэри сравнивала ее с безумным бегом гуся, у которого отрезали голову. «Я — девушка, и не хочу впадать в экстаз», — протестовала она. «Вы сделаете это или отправитесь домой», — говорил Гриффит. «Прекрасно», — отвечала Пикфорд и направлялась к дверям, но не успевала выйти в коридор; «Его Величество» догонял ее.

Иногда он акцентировал ее внимание на мельчайших деталях. «Поверни голову, посмотри сюда». Эти детали — поворот головы, движение рук — могли означать и любовь, и гнев. Мэри понимала их значение и прибегала к ним в течение всей своей карьеры. Она уверяла, что Гриффит превратил ее «в автоматическую куклу». «Если он говорил мне двинуть правой ногой, я делала это».

В 1978 году журналистка Адела Роджерс назвала Гриффита и Пикфорд двумя «властелинами, которые никогда не ладили». Искры летели во все стороны. Оба художника исповедовали то, что критик Джеймс Аги называл «средним уровнем чувств» — верность мимолетным, но точным деталям, которые передают опыт. Театральная игра, балансирующая между полюсами агонии и экстаза, не вписывалась в это эмоциональное поле. Годы спустя Пикфорд придет к мысли, что из нее не получилось великой трагедийной актрисы. «Телосложением, темпераментом и внешностью я не подходила для высокоэмоциональных ролей». Под «эмоциональными ролями» в те годы понималась сценическая игра, при которой актеры спотыкались или падали. В кино Пикфорд пользовалась мелкими, хорошо продуманными движениями — она кусала губы или трогала шаль.

В одном из фильмов ее костюм состоял из жуткой шляпки с изъеденным молью пером и ужасно короткого, не по росту, пальто. Когда камера начала снимать, Мэри вошла в комнату и бросила свою одежду на кровать. Гриффит остановил съемку и сделал ей выговор перед всем актерским составом. Он сказал, что она ведет себя не так, как должна вести себя бедная, но гордая героиня. Затем съемка продолжилась, и Гриффит обронил: «Больше я не скажу вам ни слова, но не тратьте пленку попусту». Опять войдя в комнату, Мэри сняла шляпу, подула на перо, с любовью выпрямила его, затем встряхнула пальто, пригладила бархатный воротник и осторожно повесила пальто на спинку стула. «Теперь все замечательно», — сказал Гриффит.

К несчастью, между ними часто возникало необъяснимое напряжение. Имея дело с актрисой, которая являлась для него идеалом, Гриффит часто становился раздражительным и несговорчивым. В свою очередь, Пикфорд, ощущая силу своего творческого потенциала, проявляла такую непокорность, которую никогда не могла позволить себе в присутствии Шарлотты. В ноябре 1909 года разразилась катастрофа.

Снимался фильм под названием «Во имя спасения ее души» (1909), в котором Пикфорд играла певицу хора. Ее ухажер (Артур Джонсон) был помощником приходского священника. Когда Пикфорд начинает петь на сцене сомнительного заведения, Джонсон заходит туда и видит свою любовь в откровенном платье. Она ведет себя развязно и в какой-то момент встает на стул с бокалом шампанского в руке. «Сведенный с ума ревностью, — гласят титры, — он готов убить ее во имя спасения ее души». Джонсон выхватывает пистолет. Во время репетиции Мэри сочла этот момент неубедительным: «Артур любил подурачиться за обедом и махал пистолетом, словно это был поливальный шланг». Да и сама она чувствовала себя неловко в бархатном платье с глубоким вырезом и шлейфом. Когда Мэри не могла прочувствованно сыграть ту или иную сцену, Гриффит хватал ее за плечи, тряс и кричал: «Я покажу тебе, как надо играть! Играй же с чувством, черт побери! Ты прямо как кусок дерева!»

Так он поступил и на этот раз, однако ответ Мэри был, мягко говоря, оригинальным. «Я наклонилась и ударила его — в первый и последний раз за все время нашего знакомства». Лотти, в этот момент вошедшая в студию, с криком «Как вы смеете так обращаться с моей сестрой?!» прыгнула Гриффиту на спину, схватив его за уши. «Сэр, — с апломбом заявила Мэри, — если я не актриса, то вы не можете силой заставить меня быть ею. Какое право вы имеете прикасаться ко мне? Я больше не желаю иметь какие-либо дела с вами и вообще с кино». Гриффит стряхнул с себя Лотти и недоуменно уставился на сестер. «А я не хочу иметь дело с такими дикими кошками, как вы!»