Адам Смит - Андрей Аникин

Князь Александр Голицын был молод. «Едва ли он старше меня, — подумал Смит, глядя на его гладко выбритое, свежее, оживленное лицо. — А ведь говорят, он сильно приложил руку к падению Питта. Над этим ему, надо думать, пришлось изрядно поработать!»

Хозяин дома, лорд Мэнсфилд, младший сын графского шотландского рода, сделавший в Лондоне блестящую судейскую и политическую карьеру, представил профессора Смита князю и отошел к другим гостям. Объявленная накануне отставка Питта и новое возвышение Бьюта были такими новостями, что зала гудела от густого гула голосов. Падение Питта предвещало конец войны, охлаждение к союзнику Фридриху Прусскому, улучшение отношений с Россией.

— Итак, мистер Смит, вы полагаете, Глазговский университет — самое лучшее, что может предложить Британия нашим юношам? И к тому же самое дешевое?

Князь говорил по-английски хорошо, лишь с легким французским, как показалось Смиту, акцентом: смягчая «l» и раскатывая «r». Он жил в Лондоне седьмой год, да и до этого, будучи советником миссии в Голландии, учился английскому языку.

— Ваша светлость, мне трудно говорить за свою alma mater, но я уверен, что молодые люди получат у нас неплохое образование. Если они намерены заняться правом, профессор Миллар, хотя он еще молод…

— Прежде всего я рассчитываю на вас, профессор! — перебил Смита Голицын. — Лорд Мэнсфилд и мистер Юм горячо вас рекомендуют.

Смит слегка поклонился.

— Правда, у шотландцев, кажется, принято хвалить друг друга, когда они не у себя на родине, — улыбнулся князь. — Но я имею и собственное мнение: мне достали на днях вашу книгу, и я просмотрел ее. Когда вы выезжаете в Глазго?

— На будущей неделе, ваше превосходительство. Я уже почти опаздываю к началу занятий. Мы начинаем осенний семестр десятого октября.

Голицын на мгновение задумался, потом решительно продолжал:

— Молодым людям будет трудно в первое время. Они прожили в Англии лишь четыре месяца и плохо говорят на вашем языке. Но их латынь, как уверяет посольский капеллан, очень неплоха. К тому же они производят впечатление серьезных и способных людей. И они уже отнюдь не мальчики. Если вы не возражаете, я пришлю их к вам завтра. Куда им прийти?

Смит назвал гостиницу, где он жил, и замолчал, полагая, что беседа окончена. Но посланник, тоже помолчав, вдруг взял его под руку и, раскланявшись рассеянно с кем-то из гостей, отвел к окну в углу залы. Он остановился, заложив руки за спину и глядя в окно. Смит тоже посмотрел через стекло.

Снаружи сгущалась темнота. К ярко освещенному входу подъезжали запоздалые экипажи. Слышалось цоканье копыт по мостовой, доносились приглушенные закрытыми окнами голоса кучеров и лакеев. На другой стороне улицы стояла кучка прохожих, глазевших на съезд гостей. Для Смита, который впервые был в Лондоне, эта картина была непривычнее, чем для иностранца.

Он вопросительно взглянул на русского. Лицо Голицына изменилось, стало старше и строже. «Точно он снял маску», — подумал Смит.

— Сколько вам лет, мистер Смит? — вдруг спросил Голицын, как будто угадав мысли собеседника.

— Тридцать восемь.

— А, оказывается, вы старше меня. Я бы этого не подумал. Мне тридцать шесть, и двенадцать лет из них я провел за границей. Но теперь, кажется, мой долг исполнен, и я возвращаюсь домой.

Смит молчал. Неловкости не было, но и что говорить, он не знал.

— Да, мой долг исполнен: мир между нашими странами сохранен, и теперь ему уже почти ничто не угрожает. Во всяком случае, в ближайшее время. Франция связана с нами союзом, а вы ведете с ней жестокую войну во всем мире. Фридрих Прусский — ваш друг и союзник, а мы воюем с ним пятый год, мы с боем брали его столицу и будем бить дальше, если он не пойдет на разумные условия мира. При таком раскладке карт играть нелегко, особенно с такими игроками, как мистер Питт…

Толпа напротив подъезда разошлась, осталось лишь несколько оборванных мальчишек, которые, как видно, рассчитывали на какой-то заработок при разъезде и ждали этого. Почему посланник выбрал его для своих конфиденций? Может быть, он считает его агентом Бьюта и Мэнсфилда и опять ведет какую-то игру? Едва ли. Он, кажется, слишком проницателен для этого. Похоже, что он просто устал от интриг.

— Конечно, у меня был мощный союзник в моих усилиях при сент-джемском Дворе, — продолжал Голицын, точно говоря сам с собой. — Британская торговля! О, этот министр сильнее и Питта и Бьюта! Достаточно намекнуть коммонерам[24], связанным с Русской компанией[25], и они поднимут в палате такой шум, что кабинет готов клясться всеми пророками и языческими богами в верности миру с Россией. Вы знаете, что каждое второе судно, заходящее в Петербург, — английское? А вы знаете, что без русской пеньки в Англии не было бы канатов, а без канатов не было бы флота? Что вы думаете по этому поводу, сэр? — повернулся он вдруг к Смиту.

— Без пеньки не было бы флота, а без торговли не было бы Британии. По крайней мере такой, какая она теперь. В Глазго это, может быть, яснее, чем в Лондоне. За этими дворцами, — Смит указал рукой в окно, — торговля не так видна, как за складами и мануфактурами. Кажется, я теперь кое-что знаю о торговле, но я почти ничего не знаю о России. Пожалуй, меньше, чем о племенах американских индейцев.

— Вот и узнаете от своих новых студентов…

Голицын хотел что-то добавить, но в это время к ним подошли лорд Мэнсфилд и незнакомый Смиту молодой генерал в роскошном мундире с орденской лентой через плечо. Беседа прервалась и больше не возобновлялась. Чрезвычайный посланник и полномочный министр императрицы Елизаветы при дворе его британского величества Георга III был здесь слишком видной персоной, чтобы долго оставлять его наедине с никому не известным шотландцем.

Через две недели Смит докладывал совету о своих лондонских хлопотах по финансовым делам университета и о том, что он привез с собой в Глазго двух русских студентов — мистера Саймона Десницкого 23 лет и мистера Джона Третьякова 25 лет. Молодые джентльмены обучались в недавно основанном Московском университете и посланы в Англию для изучения права, нравственной философии и языков, а также — очевидно, по возможности — математики и натуральной философии. Им положено содержание от российского правительства по 80 фунтов в год.

Так Семен Ефимов сын Десницкий, родом с Украины, из нежинских мещан, и Иван Андреев сын Третьяков, поповский сын из Твери, стали студентами Глазговского университета.

Поселились они у вдовы чиновника, которая держала скромный пансион для студентов, Вместе с ними жили трое шотландцев и один швейцарец из Женевы, посланный отцом в самый славный университет кальвинистского мира[26]. Жили дружно и весело, хотя денег у всех было маловато. Швейцарец, получавший от отца, кроме платы в университет, 100 фунтов в год, считался богачом.