Моя анимежизнь. Пенталогия (СИ) - Смолин Павел

— Не переживай, бать. Твой сын достаточно самостоятельный, чтобы позаботиться о доме и окружающих, — гордо уверил я отца.

— Ха-ха, молодец, сын! — отцовская похвала очень приятна, я улыбнулся. Отец продолжил: — Кстати, тебе хватает денег? Может, прислать тебе еще?

— Нет, что ты! Хватает с избытком. Кстати, почему ты не открыл мне счет в банке, а оставил гору наличности?

Батя замолчал, потом смущенно ответил:

— Почему-то я даже не подумал, что так можно.

Я засмеялся. Спросил:

— А я могу сам открыть на себя счет и положить туда деньги?

— Боюсь, что без твоего старика тут не обойтись. Если не ошибаюсь, до 16 лет открывать счет нельзя. Ничего, когда я приеду, мы обязательно решим этот вопрос.

Я не стал спрашивать, сколько еще продлится его командировка. Все равно он не знает, только расстрою. Мы поболтали о пустяках еще немного и попрощались. Пронесло. Не пришлось врать о Сэкере-тян. Врать вообще плохо, а родителям — плохо вдвойне. Но от правды батя офигеет настолько, что лучше ему ее не знать.

На улице стемнело, я покормил котика, тоскливо посмотрел на холодильник. Сегодня без ужина. Поднялся в комнату, при помощи «автоучебы» быстро разобрался с домашней работой. Зуб почти перестал болеть. Отлично. Сходил в душ, завел будильник и лег спать. Завтра в школу.

Глава 11

Я лежал на нижнем шконаре возле печки и скучал. Место считалось козырным, но мне не пришлось отстаивать право на него силой. Как-никак, звезда мировой величины.

Барак жил своей жизнью — политические ругали Союз, шпилявые резались в карты, по третьему кругу играя кони какого-то бедолаги. В дальнем углу барака о чем-то визгливо переругивались педерасты.

Внезапно дверь барака открылась, впустив волну холода и Промокашку — одного из воровских шестерок. Черти, живущие около двери, начали на него орать. Шестерка по иерархии ниже черта, но трогать его себе дороже. Ударил шестерку вора — ударил самого вора. Никто, кроме хозяина не смеет к нему прикасаться.

Промокашка огрызнулся, закрыл за собой дверь и подошел ко мне. Изогнулся в чем-то похожем на поклон и сказал:

— Афанасий Иваныч со всем уважением приглашает тебя в шестой барак. Авторитетный человек сегодня на лагерь заехал, воры празднуют.

Шестой барак — самый козырный. В нем срок мотают только воры, стремяги и их «семейники». Я обрадовался. Вечер перестал быть томным. Не вставая, ответил Промокашке, не глядя на него. Авторитет надо блюсти:

— С уважаемыми людьми посидеть не в падлу. Буду.

Промокашка убежал.

Я полежал на шконаре еще минут 20. Прийти сразу — потерять лицо, показав, что я готов суетиться по щелчку пальцев любого вора. Прийти поздно — показать, что Артист (моя лагерная погремуха) забурел и перестал уважать воров. Это чревато. 20 минут — золотая середина. Неписанные правила Колымы сложны, но у меня получилось разобраться и понять все нюансы.

Нашел у печки свои валенки. Почти новые, я — их первый владелец. Подарок Цикория — правой руки Афанасия Ивановича, который являлся смотрящим за лагерем. С удовольствием сунул в валенки ноги, зажмурился, ощутив приятное тепло. В лагере быстро учишься ценить мелкие радости. Взял гитару — подарок начальника лагеря за то, что я с нуля слепил ему лагерный хор, который регулярно брал первые места на всесоюзных конкурсах. Начальнику и его заму по воспитательной работе прилетело по звездочке, мне — гитара, кило индийского чая и пара хороших шматов сала.

В сушилке одел свой ватник. Ватник тоже новый и тоже подарок — Артиста все уважают. Ватные штаны я и не снимал. Одел на голову ушанку и вышел из барака в стылую тьму. Мороз кольнул лицо, я выдохнул пар, который прямо в воздухе кристаллизировался и опал инеем на черный снег — много бродяг в лагере, утоптали тропинки. На улице-то за тридцатник.

Ускорив шаг, направился к шестому бараку, параллельно вспоминая свою вольную жизнь.

Я умер и переродился в СССР 70-х годов. Поначалу все шло отлично. Я «писал» книги, сворованные из будущего, пел такие же ворованные песни. За пару лет я стал фигурой союзного масштаба. Еще через пару-мирового. Забурев, я расслабился. Мой американский продюсер стал класть часть заработанных денег на мои офшорные счета и покупать на них акции будущих айти-гигантов. В какой-то момент он спалился и его взяли за жопу федералы. Продюсер оказался падлой и сразу меня сдал, раскрыв схему. Пошли публикации в газетах: «Секретные счета советского миллиардера», «Суперзвезда-коммунист оказался новым Рокфеллером» и так далее. Кгб взяло меня прямо на шикарной пятикомнатной хате на Тверском, сняв с сочной негритянки, приехавшей учиться в СССР из какого-то африканского недогосударства, которым Союз зачем-то пытался привить социализм, вбухивая валюту.

Дальше было полгода допросов и судов. Следствию было трудно, на мои похождения и статей-то в советском законодательстве не нашлось. Наконец, вынесли приговор — 15 лет общего режима. И вот я чалюсь здесь уже 8. Обжился, привык. Хорошо быть попаданцем-звездой — везде устроюсь.

А вот и шестой барак. Вошел в дверь. В отличие от нашего, «политического» барака, здесь она утеплена войлоком. За большим столом возле печки сидело с десяток воров. На печке грелся котелок с чифирем. Поляна — моё почтение! Конфеты, колбасы, завезенные с материка свежие (в январе-то!) помидоры. Само собой, сало, лук, селедка и большая бутыль мутного самогона. Сразу видно — сиделец к нам заехал непростой. Все лучшее — на стол!

Подошел к ворам, поприветствовал:

— Здравствуйте, арестанты.

— И тебе не хворать, Артист — добродушно поприветствовал меня в ответ Афанасий Иванович, — проходи, присаживайся, покушай с нами. Дорогого гостя сегодня встречаем, — указал он рукой на стул слева от себя. Справа от него всегда сидит Цикорий, на то он и правая рука.

Я снял ватник и ушанку, прошел к указанному месту. Присел. Заметил за столом незнакомое лицо. Спрашивать ничего не стал. Не любят этого воры. Сами все расскажут. Так и оказалось:

— Артист, позволь представить — Степан Тимофеич. Вор авторитетный (мог бы и не уточнять, чертей за этим столом отродясь не сидело). Сход порешал, что через полгода, когда я откинусь, он будет зону держать.

Я уважительно кивнул Степану Тимофеичу. Большой человек. Тот добродушно ощерился мне в ответ, продемонстрировав полный рот рыжья. Богато.

Афанасий Иванович пододвинул мне рюмку, лично (!) налил туда самогона, лично отрезал пайку черного, положив сверху ломоть сала. Уважают воры Артиста. По всей Колыме «мои» песни поют. Я намахнул стопарь, закусил. В голове сразу приятно зашумело. Хорош первач! Воры не торопили, знали, что Артист порядок знает.

Не заставил уважаемых людей долго ждать, взял в руки гитару, провел по струнам. Отлично! Можно начинать:

А сечку жрите, мусора, сами,

Ушатый кумовой торчит в сидке,

А завтра брошусь я к своей маме, —

Все отмотал, пришла моя скидка.

Вечер задался. Я пел песни, воры подпевали, не забывая подливать мне первача, чифиря и пододвигать тарелки с лучшими кусками. Душевно посидели. Под конец концерта я заметил, что из угла барака мне строит глазки Глашка — топовый педераст на зоне. Ощутил сладкое томление внизу живота.

Закончив выступление, я под понимающими взглядами воров пошел в сушилку, куда незадолго до того прошмыгнула Глашка. Внутри я быстро отыскал ее глазами — она уже приготовилась, опершись руками на стену и призывно оголив свой волосатый, тугой, натруженный зад. С нетерпением скидывая портки, я приблизился к ней…

— АААААААААААААА! — проснулся я с воплем.

Надеюсь, вот это точно было сном, а не параллельной реальностью. Жуть. Я поежился и посмотрел на часы — 6.50. Нормально, можно вставать. Кстати про «вставать». Проверил и облегченно выдохнул. Утреннего стояка не было. Странно для подростка, но радует душу. Хорошо, что время почти верное. Не хотелось бы после такого засыпать снова. Не дай Богиня увижу продолжение.