Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли - Владимир Мелентьев

Сам же Михаил Богданович в письме, отправленном в Петербург после Бородинской битвы, признается: «Что касается лично до меня, то с твердостью покоряюсь моему жребию. 26 августа[67] не сбылось мое пламеннейшее желание — провидение пощадило жизнь, которая меня тяготит».

Однако вернемся снова к ходу Бородинской битвы.

Во второй половине дня обстановка для русской армии изменилась к лучшему. Причиной тому был удачно проведенный рейд казачьего и кавалерийского корпусов Платова и Уварова по тылам Наполеона.

Используя замешательство в стане врага, Кутузов проводит перегруппировку сил. Инициатива сражения явно переходила к нему. Понимая, что по-прежнему «ключом всей обороны» продолжает оставаться центральная высота, Барклай заменяет остатки оборонявшегося здесь корпуса Раевского своим последним резервом — корпусом Остермана-Толстого. И хотя после полудня бой за центральную высоту возобновился с новым ожесточением, войска Барклая, отошедшие на новые позиции, оставались отнюдь не побежденными. Лишь к вечеру, когда сражение стало медленно затихать, Михаил Богданович покинул седло. Выпив рюмку коньяку, не отрывая возбужденного взгляда от поля сражения, он произнес: «Никогда и ни в какие времена войска не сражались столь мужественно, как сии две армии».

К концу дня было замечено, что французы начали отвод своих войск с занятых ими позиций, и Барклай отдает распоряжение: снова занять окопы центральной высоты (названной французами «редутами смерти»), частично совершенствовать оборону, приступить к постройке редутов у деревни Горки, по всему переднему краю разжечь костры. Войскам же предоставить ночной отдых, «дабы заутро бой начать». Такого же мнения был и Кутузов.

Безусловно, результатами Бородинского сражения Барклай был доволен. Армия, сохраненная им, отразила натиск Наполеона. При том Барклай «одержал блистательнейшую из своих побед — он вернул к себе доверие армии». Третий орден Святого Георгия был наградой Петербурга за содеянное Барклаем на поле Бородинской брани.

Однако наутро бой начать не пришлось. События ночи приняли иной оборот. Прибывший от Кутузова адъютант Граббе, с трудом отыскав среди спящих вповалку на полу избы командующего армией, вручил ему записку — распоряжение главнокомандующего на отход.

Прочитав ее, всегда выдержанный Барклай резко вскочил с гневной руганью в адрес Беннигсена. Тотчас он решил ехать к Кутузову, дабы уговорить его отказаться от намерений на отход. Однако сообщение об уже начавшемся отходе 2-й армии удержало его. Причины отступления объяснялись не только большим расстройством войск[68] и отсутствием подготовленных резервов, но и тем, что неприятелю было чем пополнить войска. В отличие от Кутузова, у Наполеона находился на подходе еще не использованный им резерв.

Итоги Бородинской битвы до сих пор оцениваются неоднозначно. Так, Кутузов доносил в Петербург о совершенно достигнутой им победе. Иной была оценка Наполеона. Впрочем, поразмыслив по окончании войны, он даст другую оценку Бородинскому сражению, восхвалявшую как наступавшую, так и оборонявшуюся стороны, не вынося окончательного вердикта.

С военно-политической точки зрения ясно одно. Задача разгрома русской армии в генеральном сражении (квинтэссенция стратегии Наполеона) не была решена. Задача Кутузова — не допустить разгрома русской армии в генеральном сражении — была решена успешно.

Нанеся врагу смертельное ранение, русская армия непобежденной отходила, чтобы на новом рубеже дать врагу очередное сражение за древнюю столицу. Таковы события величайшей из битв и роль в ней Барклая де Толли, события, возбудившие россиян, убежденных в том, что их воинство постоит еще за Первопрестольную, не щадя живота своего.

Итак, русская армия в который уже раз отступала. Превозмогая участившиеся приступы лихорадки, едва держась в седле от усталости и недуга, Михаил Богданович снова был в самых трудных местах арьергардных стычек.

Как и все, он был абсолютно уверен в том, что новое генеральное сражение за Москву свершится на ближних подступах и в ходе него решится участь древней столицы. Уверенность сия исходила и от князя Кутузова. В том же был уверен и Петербург, с надеждой и тревогой следивший за каждым шагом действующей армии, не упуская при этом возможности оценить и действия бывшего военного министра.

И вдруг — как снег на голову!

Москва оставляется без боя?!

Сообщение оное повергло россиян в глубокое разочарование и беспредельное возмущение. И хотя главным виновником почитали теперь Кутузова, не оставался в стороне и Барклай де Толли.

Разберемся, однако, во всем по порядку, тем более что роль Барклая в принятии столь рокового решения была не из последних. К тому же не надо забывать и о том, что «ворота на Москву» оставлением Смоленска были открыты им!

Начнем с того, что место для новой баталии поручено было определить начальнику главного штаба Большой действующей армии генералу Л. Л. Беннигсену. Позиция, выбранная им у Мамонова, была признана неудовлетворительной.

Не очень доверяя полководческим способностям этого генерала, Барклай (по прибытии на позиции) тщательно осмотрелся. Взору его предстала местность, мало пригодная для оборонительного сражения. Имея протяженность около 6 километров по фронту, она была слишком растянутой для ослабленной армии. Пологие скаты, на коих предстояло расположить войска, сколь-либо серьезных препятствий для наступающего противника не представляли. Обширный лес на правом крыле давал возможность скрытого сосредоточения здесь значительных сил неприятеля. В то же время возможности скрытого расположения своих резервов не было (расположенные на дальности пушечного выстрела, они могли быть подвергнуты губительному артиллерийскому огню). Передний край обороны был сплошь изрезан глубокими оврагами и двумя речками, идущими в тыл, что не только разобщало обороняющихся, но и затрудняло маневр и взаимодействие между ними. Это же обстоятельство затрудняло маневр артиллерии и обоза и давало возможность противнику просачиваться в глубину обороны.

В тылу обороняющихся войск (на небольшом расстоянии от переднего края) протекала река Москва, через которую имелось лишь 8 мостов (весьма слабых).

В случае вынужденного отхода войск армия оказалась бы в критическом положении, поскольку количество мостов для спешной переправы армий было недостаточным. К тому же большинство из них не были пригодны для перевозки тяжелых обозов и артиллерии. К этому следует добавить, что спуски к переправам были довольно крутыми и доступными только пехоте.