Моя купель - Иван Григорьевич Падерин

— Куда прешь, кто ты такой?!

— Ребята, у меня полная сумка белого стрептоцида! Комиссар сказал достать, я достал. Сильное лекарство, хорошо раны затягивает. Мне нельзя отставать. Хотите, дам по порошку.

— Что ты нас раньше срока лекарствами пичкаешь? Отстань.

— Нельзя отставать. Комиссар сказал...

Загремели залпы артиллерийского прикрытия переправы, и баржа отошла от восточного берега. На середине Волги светло как днем. Гитлеровские пулеметчики ведут огонь из крупнокалиберных пулеметов. Пули находят цели, но на барже раненые не стонут, убитые не падают, их придерживают товарищи. Так мы условились перед погрузкой: враг не должен видеть, кто падает от пуль и осколков... Вражеские артиллеристы ловят паром в вилку. Недолет! Перелет!.. Сейчас будет залп, но никто не шелохнулся. Все в готовности оказать друг другу помощь, и оружие наизготове к атаке с ходу. Вот и мертвое пространство! Высадившись на берег, мы с ходу вступили в бой за Метизный завод.

— Да простит меня бог, — переведя взгляд с потолка на свои развернутые ладони, сказал Митрофан. Произнес иным голосом, чем говорил до этого, и тем дал понять, что будет высказывать свои суждения открыто, беря грех на душу. — Туда, в адский огонь, через горящую Волгу шли обреченные, шли на потеху дьяволу.

— Кстати, в нашей дивизии был целый батальон «дьяволов», — прервал я его, вспомнив один из эпизодов Сталинградской битвы.

Было это так.

22 сентября 1942 года, накануне своего дня рождения — ему исполнялось 52 года, — Фридрих фон Паулюс направил ударные силы своей армии на разгром и уничтожение защитников заводского района.

Фюрер дважды приказывал взять Сталинград — 25 августа, затем 10 сентября, но творилось что-то невероятное. Дивизии шестой полевой армии — эти «алмазные наконечники стратегических стрел вермахта», сосредоточенные в руках покорителя многих городов Европы, вдруг наткнулись на гранитную скалу невиданной прочности. Неужели есть что-то прочнее алмаза? Нет, не может быть! Кто в состоянии выдержать напор сотен тысяч верных фюреру солдат и офицеров, такой огненный шквал артиллерии, авиации, танков, какой обрушился на Сталинград?!

Невероятное, непостижимое происходило в жизни. Вся гитлеровская армада остановилась перед какими-то отрядами рабочих с бутылками и гранатами на северной окраине тракторного завода. Застряла в развалинах центра города перед обреченными одиночками. Подобное не повторится! Огнем, лавиной огня — тротилом, термитом — подавить сопротивление! Раскаленным металлом снарядов, бомб, мин уничтожить, испепелить все живое! Ливнем горячего свинца проложить через руины путь к Волге!

И как раз в день рождения Паулюса, 23 сентября, когда обозначился прорыв к Волге между заводом металлических изделий и «Красным Октябрем», полки 284‑й дивизии вышибли гитлеровских захватчиков с занятой позиции, вышли на северное плечо Мамаева кургана и стали угрожать флангу немецкой группировки войск, ведущих бой в рабочем поселке. Вместо поздравлений Паулюс получал оперативные сводки одна тревожнее другой: потерян ключевой Мамаев курган, контратака русских в заводском районе...

— Утопить фанатиков в огне, — передали из фашистского штаба на аэродромы и артиллерийские позиции.

Паулюс в отчаянии решился разбить и воспламенить резервуары с нефтью и бензином, расположенные у подножия Мамаева кургана. Тысячи тонн горючего, так необходимого для машин и танков захватчиков (потому они не бомбили этот участок до сей поры), превратились в гигантское извержение вулкана. Дрожала земля. Языки пламени лизали небо. Казалось, нашим бойцам осталось только единственное — ринуться к Волге, искать спасение в воде... Но этого не произошло.

Из огня вырвался отряд моряков. Он устремился в атаку лавиной. Моряки на ходу, не выпуская из рук оружия, сбрасывали с себя дымящиеся бушлаты. С невероятной быстротой, стремительно достигли они улиц рабочего поселка. Опрокинули противника, прогнали до самого авиагородка. «Лавину атакующих моряков мы приняли за нашествие дьяволов», — говорили пленные на допросе.

Утром 24 сентября я сопровождал к морякам члена Военного совета армии Кузьму Акимовича Гурова. Он вызвал меня как одного из участников той атаки.

Мы пробирались по дну оврага Банный. К ногам прилипал песок, из которого огонь не успел высосать нефть и мазутные осадки. Сапоги дымились, местами на них плясали куколки в красных сарафанах. Там, где овраг огибал территорию нефтехранилища, стали попадаться на глаза останки сгоревших в огне защитников города. Они лежали лицом к врагу — это я хорошо помню...

Рваная арматура разрушенного трамвайного моста, свалившиеся в овраг вагоны, горелое железо, исковерканные конструкции перекрытий мясокомбината. На каждом шагу хватала за полы плащ-накидки колючая проволока.

Еще тягостнее стало идти мимо ниш, отрытых на откосах, мимо окопов и наскоро построенных укреплений, в которых разместились перевязочные и пункты сбора раненых. Окровавленные бинты, обожженные лица, почерневшие руки, стоны, проклятия.

Этим людям, видевшим, наверное, самое страшное, что только может выпасть на долю человека, сейчас больше всего нужно было доброе слово. Они хотели знать, что приняли страдания не напрасно. Они хотели знать правду. Кузьма Акимович понял это чутьем прирожденного комиссара. Я видел, что ему трудно было говорить, но запомнил, как он сказал людям правду.

— В заводском районе атаки фашистов отбиты. Плохо дело севернее тракторного завода: там танки утюжат окопы ополченцев. Я видел, как женщина бросилась под гусеницы вражеского танка со связкой гранат. Но люди держатся. И не отступят. Завтра нам придется, может быть, тяжелее. Но мы все равно не отступим. За Волгой для нас земли нет...

Эти слова отпечатались в моей памяти на всю оставшуюся жизнь.

Раненые умолкали. Некоторые просили перебросить их туда, где гибнут рабочие, где женщины бросаются под гусеницы.

Перед развилкой оврага, где часто ложились мины и густо посвистывали очереди гитлеровских автоматчиков, притаившихся где-то справа, в развалинах холодильника, Кузьма Акимович встретил санитаров — они тащили на себе раненых моряков. Впереди полз с виду тщедушный, но проворный бородач. Он удивительно легко и быстро проскочил простреливаемый участок, затем энергичными жестами принялся регулировать движение всей группы:

— Быстро вперед... Вот так. Веселей, веселей, братики, не унывай, живой вес легче мертвого!.. — И Кузьме Акимовичу успел подсказать: — Эй, товарищ в накидке, пригнись и шустрей проскакивай, автоматчики могут срезать!

Это был комиссар медсанбата Сыромятников, тот самый, что на привале в степной балке демонстрировал сонливость. Гуров не знал его, он только обратил внимание на порыжевшую бороду, а Сыромятников