Война за империю - Евгений Белаш

Коммивояжер начал длинно и многословно жаловаться на мелкие нюансы, благодаря которым он не может организовать свое дело на месте, лишь посылая заказы на родину, и вынужден мотаться через океан как простой торговец с чемоданами образцов.

Мартину стало совсем неинтересно, вежливо сославшись на неотложные дела, он свернул беседу и поспешил прочь с промозглого и продуваемого мостика. Повернувшись спиной к американцу, он не видел, как тот глубоко затянулся. Яркая вспышка сигары отчетливо высветила лицо Шейна, холодный, оценивающий взгляд, которым он проводил канадца. Очень холодный и очень оценивающий, совсем не соответствующий образу добродушного и слегка недотепистого торговца с чемоданами полными иголок.

Мартин стукнул металлической клепаной дверью. Стащил изрядно отсыревший плащ и шляпу, небрежно развешивая на импровизированную вешалку из нескольких реек, скрепленных на живую гвоздиками и обрывками бечевки. Протянул Берлингу бутылку воды. Ради нее пришлось попотеть, блуждая в глубинах огромного корабля.

Берлинг слабым кивком поблагодарил и приник к сосуду, жадно и шумно глотая. Мартин присел рядом, на складной стульчик, места в каюте осталось ровно на то, чтобы со вздохом облегчения вытянуть слегка замерзшие ноги. Что он и сделал.

Слегка взбодрившийся, Берлинг уже вполне осмысленно и не так обреченно присел на койке, скрестив ноги по — турецки.

— Лучше, гораздо лучше, — констатировал он глубокомысленно. — Что так долго?

— Встретился с американцем. Поговорили.

— Не люблю американцев.

— Это потому, что ты мизантроп.

— Я не мизантроп, я просто не люблю американцев. Нам — самолеты, красным — зенитки. Беспринципные буржуи.

— Правда? — приподнял бровь Мартин. — Беспринципные?

— Совершенно беспринципные, — немедленно откликнулся Берлинг, дважды горевший в самолете, подбитом непримиримыми борцами с мировой буржуазией, подмигивая Мартину в ответ.

И оба расхохотались.

— Все‑таки к тебе вернулось остроумие, это хорошо, — одобрил Мартин. — Надолго?

— Не знаю. Пока вроде отпустило. Мутит, но, по крайней мере, не выворачивает наизнанку. А что за американец?

— Коммивояжер. Торгует в разнос, — рассеянно ответил Мартин.

— И же говорю, буржуй. Не боится плыть через океан, рискуя пойти на дно со всей прибылью.

— Он как раз везет товар, прибыль еще только предстоит получить. Вполне приличный американец. Мы ведь тоже плывем. И не очень боимся.

— Говори за себя, — буркнул Мартин. — Вот я очень боюсь. Даже не столько подлодок, сколько атаки с воздуха.

Это был их давний спор, что эффективнее и болезненнее для судоходства. Мартин отстаивал старую добрую доктрину 'самолеты для суши, корабли для моря'. Берлинг же, как и положено фанатичному любителю авиации, считал, что и на суше, и на море нет ничего страшнее самолета. В этом он был полностью солидарен с Ченнолтом, неоднократно высказывавшем нехитрую мысль: красные глупо пренебрегали перехватом британских судов, предпочитая нацеливать авиацию на чисто наземные операции. И как только скудоумные коммунисты поймут свою ошибку, тут Британии и конец.

Тепло каюты выгнало из тела холод, сохнущая одежда источала легкий парок, Берлингу совсем полегчало, и разговор шел неспешно и очень душевно.

Шейн запер дверь. Тщательно проверил замок, бегло осмотрел каюту. За время его отсутствия ничего не пропало, не изменилось, не сдвинулось ни на миллиметр. Он не вез с собой совершенно ничего противозаконного, что могли бы найти придирчивые британские таможенники. Разве что они научатся читать мысли. Но хранить бдительность заставляла въевшаяся в плоть и кровь привычка. Многих и многих представителей его многотрудного ремесла погубила невнимательность и мелкие ошибки.

Ему вообще не следовало выходить на воздух, тем более заводить новые знакомства, но сидеть взаперти было невыносимо, он не переносил бездействие. Кроме того, в каютах запрещалось курить, а табак был его единственной слабостью, которую Шейн пока не мог победить. Он поморщился, снова вспоминая, какую невероятную чушь пришлось нести, отваживая не вовремя подвернувшегося австралийца. Слава богу, тот не выдержал очень быстро, и сигарета была докурена в одиночестве, лишь в компании моря и неба. В его любимую погоду.

И еще один случайный пассажир укрепился во мнении, что имеет дело с безобидным и слегка простоватым чудаком, возящим между континентами чемоданы пуговиц.

И это было очень хорошо. До поры.

Глава 10

Большинство высших и средних военных учебных заведений при НКО СССР располагались в Москве. Большинство, но не все. 'Кузницей кадров' военных врачей и подводников традиционно был Ленинград, лучшие штурманы выходили из стен Бакинского училища, 'знатных пушкарей' готовили в Новосибирском ракетно — артиллерийском училище. Насчет ракет явно поспешили, но 'Пушкари Стерлигова' пользовались заслуженным уважением даже в Германии, куда регулярно отправлялись на стажировку. А лучшие самоходчики выходили из стен Владимирского Бронетехнического училища. В последнее время, в связи с новыми веяниями, владимировцы даже подступались к подготовке танкистов — делу для СССР относительно новому и непривычному.

Здесь, в скромном трехэтажном здании дореволюционного кирпича, ковали стальной меч артсамоходных войск — гордости и славы советских вооруженных сил. И хотя на пятки самоходчикам уже ощутимо наступали танкисты, гусеничные артиллеристы держали марку, считая себя солью земли и цветом армии.

Генерал — лейтенант Сергей Викторович Черкасов, бессменный командир и начальник училища любил пройтись по тесным, гулким коридорам, вдохнуть запах надраенных до блеска деревянных полов, послушать голоса, доносящиеся из аудиторий. Академия была его детищем, которое Черкасов растил и лелеял уже почти двадцать лет. С того времени, когда отгремела первая советско — немецко — польская война (впрочем, совсем правильно было бы называть ее советско — немецко — польско — британской). Тогда, в двадцатых, с трудом отбившись и получив по самолюбию по полной программе, немцы и русские, забыв о жестких трениях по вопросам мировой революции, начали массово отправлять в гости друг другу отдельных военных спецов, затем группы, после и целые комиссии. Немецкие камрады внимательно оценивали опыт скоротечной гражданской войны и масштабного применения кавалерии в стратегическом масштабе. Советские товарищи под лупой изучали опыт Западного фронта, особенно титанических побоищ восемнадцатого и девятнадцатого годов. Энтузиазма и желания учиться добавляла новая доктрина 'Санитарного заграждения', которой увлеченно баловались британцы и поляки.

Разумом Черкасов понимал, что тогда отцы — основатели сделали существенную ошибку, решительно поставив на самоходную артиллерию как отдельный род войск и пренебрегая танками. Но, как один из непосредственных участников рождения артсамоходных войск, хорошо помнил, что в то время этот выбор совершенно обоснованно казался единственно верным. И единственно возможным.

Сейчас, когда ХЗТМ, ЧТЗ и Омский транспортный ударно штамповали все новые, все лучшие образцы танков, а в списке обучаемых специалистов помимо разнообразных 'артиллеристов боевых машин вооруженных средне- и крупнокалиберными. орудиями' появились 'танкисты танков стрелковых войск', 'старшина — механик — водитель танка', 'командир танка' и прочие, Черкасов искренне радовался тому, что советская бронетехника станет еще сильнее, еще могущественнее. И совсем немного грустил. Потому что полюбить танки он так и не смог. Как ни старался старый генерал, вдоволь хлебнувший еще империалистическую, простреленный австрийскими пулями, травленый немецкими газами, танки так и остались для него новомодными иностранными игрушками, чуждыми новинками. Впрочем, это не мешало ему организовывать учебный процесс для танкистов так же, как и все, что он привык делать — тщательно, скрупулезно, качественно.

Был почти полдень. Черкасов неслышно ступал по безупречно пригнанным доскам, обходя ежедневным дозором свои владения, приветствуя редких встречных сообразно статусу и званию. Одни аудитории он миновал быстро, у других несколько задерживался, оценивая на слух ровный шум голосов или тишину письменной работы. Но у одной двери он задержался. И надолго…

Аудитория была небольшой, всего на два десятка человек, материальная часть не позволяла владимировцам славиться большими выпусками. Двадцать стриженых голов. Двадцать пар внимательных глаз. Двадцать учеников — будущие лейтенанты и капитаны, командиры рот и батальонов. Возможно, будущие полковники и генералы. И даже маршалы. В строгом порядке они внимали преподавателю, сидя за тяжелыми, закрытыми партами, как будто заранее привыкая к грозной тяжести и массивности боевых машин.