История и память - Жак Ле Гофф

class="p">Августин завещал средневековому христианству углубление и переработку в христианском духе учения античной риторики, посвященного памяти. В «Исповеди» он исходит из античного понимания мест и образов памяти, но, говоря об «огромном зале памяти придает им исключительную психологическую глубину и легкость: «Я вступаю во владения и просторные дворцы памяти, где находятся сокровища бесчисленных образов, которые принесли сюда, после того как они были извлечены из всего того, что оказывается затронуто нашими чувствами; здесь помещено все, что было произведено нашей мыслью, достигнуто в результате расширения или уменьшения способности к восприятию наших чувств либо преобразования их тем или иным образом; я нахожу здесь также все то, что было помещено в них на хранение либо про запас и что пока еще не было поглощено и погребено забвением. Когда я вхожу туда, я вызываю те образы, какие желательны для меня. Одни являются тотчас, другие заставляют себя ждать подольше, как если бы я извлекал их из неких тайных вместилищ. Иные сбегаются гурьбой, и в то время как я ищу совсем другие, которые мне нужны, они вылезают вперед с таким видом, будто хотят сказать: «Не я ли тебе нужен?» И я рукой разума отгоняю их от лица памяти до тех пор, пока тот, который я ищу, не обнаружит себя и покинет свое убежище, чтобы предстать перед моим взором. Иные приходят послушно, стройными рядами, по мере того как я их призываю; первые уступают последующим, и, уходя, они скрываются из виду, готовые вернуться, как только я6 0того захочу. Все это происходит, когда я говорю что-либо наизусть» . 178

Фрэнсис Йетс сумела увидеть, что эти христианские образы памяти созвучны грандиозным готическими соборам, в которых, быть может, следует видеть символическое место для памяти. А там, где Эрвин Панофский упоминал о готике и схоластике, нужно, вероятно, говорить также и об архитектуре и памяти.

Августин же, продвигаясь «среди равнин и провалов по неисчислимым пещерам моей памяти» (Confessions. X, 17), ищет в ее глубинах Бога, но не находит его ни в одном образе и ни в одном месте (Confessions. X, 25-26). Вместе с Августином память погружается во внутреннего человека, в лоно той христианской диалектики внутре него и внешнего, откуда возьмут свое начало исследование сознания, самоанализ, если не психоанализ179.

Но Августин оставил также в наследство средневековому христианству некую христианскую версию античной триады способностей души: memoria, intelligentia, Providentia (Cicero. «De inventione». LUI, 160). В его трактате «De trinitate» триада выглядит так: memori intellectus, voluntas, и в человеке ее члены выступают как образы Троицы.

Если христианская память проявляет себя главным образом в поминовении Иисуса - ежегодно: в литургиях, от Рождественского поста и до Троицына дня, включая главные моменты Рождества, Великого поста, Пасхи и Вознесения, в которых он поминается, и ежедневно: в евхаристических богослужениях, - то на более «народном» уровне она в основном направлена на святых и умерших.

Мученики были свидетелями. После своей смерти они способствовали оформлению христианской памяти вокруг их воспоминаний. Они фигурируют в «Libri Memoriales»180, куда церкви вносили тех, память о которых они хранили и к кому были обращены их молитвы. Так было в VIII в. с «Liber Memorialis» Зальцбурга и в XI в. с книгой Ньюминстера [Oexle. Р. 82)].

Их могилы становились центром храмов, где место их положения, кроме названий «confessio» и «martyrium»181, получало еще и знаменательное имя «memoria»182.

Августин поразительным образом противопоставил могилу апостола Петра языческому храму Ромула, славу memoria Petri забро шенности templum Romuli (Enar. in Ps.183 44, 23). Подобная практика восходящая в своих истоках к древнему культу мертвых и иудаистской традиции патриарших могил, была в особом фаворе в Африке, где это слово стало синонимом мощей. А иногда, как в церкви Святы Апостолов в Константинополе, в тетопа вообще не было ни могил, ни мощей.

Кроме того, святые поминались в день их литургического праздника (а наиболее великие - такие, как святой Петр, - могли иметь и по несколько праздников; о трех его поминаниях говорит Жак де Воражин в «Золотой Легенде»: упоминаются дни Престола Петра Св. Петра в Оковах и его мученичества, которые напоминают о е возведении в сан понтифика в Антиохии, о его тюремных заключениях и о смерти), и у простых христиан возник обычай наряду с их днем рождения - привычка, унаследованная от древности, - отмечать еще и день их святого покровителя184.

Большей частью поминовение святых имело место в известный или предполагаемый день их мученичества или смерти. Ассоциирование смерти с памятью и в самом деле быстро достигло значительного распространения в христианстве, которое развило его в опоре на языческий культ предков и мертвых.

Очень рано в церкви появился обычай молиться о мертвых. Также очень рано христианские церкви и общины, как, впрочем, и общины еврейские, завели «Libri Memoriales», которые только с XVII в. стали называть некрологами, или церковными книгами записи умер ших [см.: Huyghebaert], и в которые были вписаны все: и живые, и в особенности мертвые, а чаще всего - благодетели общины, памят о которых она желала бы сохранить и за которых обязывалась молиться. Точно так же и диптихи из слоновой кости, которые на закате Римской империи консулы, вступая в должность, по обычаю преподносили императору, были христианизированы и служили с тех пор для поминовения мертвых. Формулы, которые отсылали к памяти и обычно присутствовали в надписях на диптихах или в «Libri Memoriales», говорят примерно то же: «quorum quarumque recolimus тетопат» («те, память о ком мы храним»), «qui in libello memoriali.. scnpti memoratur» («те, кто вписан в книгу памяти, чтобы вспомина ли о них»), «quorum nomina ad memorandum conscripsimus» («те, чь имена мы записали для памяти»).

В конце XI в. в предисловии к «Liber Vitae»185 монастыря св. Бенедетто ди Полироне, например, говорилось: «Аббат повелел создать эту книгу, которая будет находиться в алтаре, дабы все имена всех близких, в ней записанных, всегда предстояли бы взору Господа и память обо всех всячески сохранялась всем монастырем как во время торжественного отправления мессы, так и во всех других благих делах» [Oexle. Р. 77].

Иногда «Libri Memoriales» указывают на недостатки в деятельности служителей памяти. Так, в одной молитве из «Liber Memorialis» Райхенау говорится: «Имена, которые было предписано мне внести в эту книгу, но которые по небрежности я позабыл, препоручаю тебе,