Миф «Ледокола»: Накануне войны - Габриэль Городецкий

Конфликт Криппса с Черчиллем следует рассматривать в контексте продолжавшихся в Англии дебатов об англо-советских отношениях, о чем было сказано выше. Напомним, что в марте 1941 года стратегическая линия Англии по отношению к России по-прежнему строилась на отрицании того, что взаимная вражда и различия интересов могут привести к открытому столкновению между Россией и Германией. Отдавая дань идеологическим предпочтениям и выдавая желаемое за действительное, сторонники этой линии полагали, что и Россия и Германия считают Англию своим заклятым врагом. Криппс же твердо верил в то, что дружественный нейтралитет России по отношению к Германии объяснялся необходимостью форсировать военную подготовку к будущему столкновению, которое он считал неизбежным3.

Замена Иденом Галифакса на посту министра иностранных дел в конце 1940 года практически не сняла напряжение в отношениях с Советским Союзом. Она означала изменение нюансов и стиля, политическая же концепция, определявшая отношения с Россией, оставалась неизменной. Кадоган отметил с облегчением в своем дневнике: «Рад был обнаружить, что А(нтони Иден) не «заидеологизирован» и прекрасно понимает бесполезность ожидания чего бы то ни было от этих циничных убийц, запятнавших себя кровью». Независимо от того, был ли Иден благожелательно настроен по отношению к русским или нет, но в последующие несколько месяцев он целиком посвятил себя задаче создать против немцев противовес на Балканах, не проявляя к советским делам особого интереса4.

Как мы отмечали5, даже в начале 1941 года, когда происки немцев на Балканах и развертывание войск на востоке почти полностью лишили Советский Союз свободы маневра, русские продолжали подчеркивать свой нейтралитет. Они, не жалея сил, внушали английскому правительству, что «распространение немецкого влияния на Балканах не отвечает советским интересам» и что никакая политика не может быть «вечной и неизменной»6. Надежды Советского Союза спокойно обсудить положение с Иденом в Крыму не оправдались из-за позиции, занятой Черчиллем, который не верил, что русские могут гарантировать Идену «личную безопасность и свободу»7. Дальнейшие попытки наладить отношения с помощью Криппса, действовавшего в качестве посредника на спешно организованных встречах с Иденом в турецких ночных клубах или в роскошном поезде между Анкарой и Стамбулом, закончились неудачей. Криппс понял, что Иден целиком посвятил себя бесплодным попыткам втянуть Турцию в балканский блок8.

Уверенность Криппса в том, что русские не остаются безучастными к проискам немцев на Балканах, казалось, оправдалась весной 1941 года. В конце 1940 года начались переговоры Советского Союза с Югославией о предоставлении ей материальной помощи. Регент принц Павел, под давлением немцев, был вынужден присоединиться к Тройственному союзу. Однако два дня спустя он был свергнут в результате бескровного переворота, открыто одобренного русскими. Ранее Турция и Россия обменялись заверениями о нейтралитете, имевшими целью удержать немцев от военных действий против них. Кроме того, русские выступили с протестом против обязательств, взятых Болгарией перед Германией9.

В новых условиях Криппс призвал Идена, все еще находившегося на Ближнем Востоке, рассеять опасения Советского Союза о том, что Англия проводит «по отношению к России откровенно враждебную политику, пытаясь добиться политического решения балтийской проблемы». Криппс сделал кроме того необычный ход, прямо обратившись к кабинету и предупредив, что было бы «равносильно гибели не воспользоваться открывающейся в этом случае возможностью из-за отсутствия инструкций»10. До этого в течение нескольких месяцев кабинет даже не касался отношений с Россией. 31 марта Эттли рассказал о телеграмме Криппса. К тому времени Черчилль, если судить по его собственному рассказу о знаменитом предупреждении, направленном Сталину, оценил значение России для последующего этапа войны. Однако, его мнимая проницательность не подтверждается протоколами обсуждения этой проблемы на заседании кабинета, и вопрос был передан на усмотрение министерства иностранных дел11. В начале апреля Иден, находившийся в Афинах, одобрил рекомендации Форин оффис отвергнуть «опрометчивую и бессмысленную инициативу» Криппса12.

Распространенное мнение о том, что англичане были убеждены в нападении немцев на СССР и лишь ждали, как будут разворачиваться события, является спорным. Оценке разведданных о намерениях немцев серьезно мешали господствовавшие в Форин оффис политические концепции. Анализ большого количества разведданных о развертывании и намерениях немцев, часть которых была получена благодаря дешифровке немецкого кода, был сделан в духе все тех же положений. Военная разведка, частично финансируемая Форин оффис и поддерживавшая с этим ведомством тесную связь, точно также оценивала советско-германские отношения после начала войны в Европе. Сэр Александр Кадоган, постоянный заместитель министра иностранных дел, представлявший Форин оффис в кабинете министров, почти ежедневно поддерживал контакт с начальниками штабов. Сэр Виктор Кавендиш-Бентинк не только представлял Форин оффис в Объединенном комитете по разведке, но и был его председателем. Кроме того, среди различных разведывательных ведомств циркулировали еженедельные резюме министерства иностранных дел, представляя собой политическую директиву для составителей разведывательных сводок13.

Оценка предстоящего конфликта затруднялась также из-за необъективной информации о состоянии Красной Армии. Военная разведка находилась под влиянием господствующей политической концепции, кроме того, в ней укоренились старые оценки русской армии, некоторые из них относились еще к временам Крымской войны, а большинство основывалось на опыте первой мировой войны. Оценки не менялись, несмотря на крупные теоретические, технические, структурные и стратегические реформы, которые были осуществлены в Красной Армии со времени революции. Пренебрежительное отношение к Красной Армии было таким образом органическим, а отнюдь не возникло, как многие полагают, после чисток

1937—38 гг. Время опрокинуло окончательный приговор, вынесенный в однотипных документах 20-х и 1935 гг., который гласил:

«…хотя армия многочисленна, большая часть техники устарела. Они страдают от комплексов, которые сослужат им плохую службу при столкновении с немцами, и их боевой дух низок. Однако лучше всего они чувствуют себя в обороне и имеют большие земельные просторы, позволяющие им отступать вглубь страны»14.

Таким образом, первые донесения из различных источников о воинственных замыслах Гитлера на востоке были отвергнуты с порога. Полагали, что они основаны на «необоснованных слухах», выгодных тем, кто «выдает желаемое за действительное». В угоду политической концепции это объясняли тем, что Россия настолько тесно связана с Германией, что «готова уступить при малейшей угрозе применения силы»15. Согласно альтернативному объяснению, необычное развертывание немецких войск на Балканах явилось оборонительной мерой по отношению к России. Полученная из Москвы информация о том, что январские военные игры, организованные советским Генштабом, вызваны угрозой нападения Германии на СССР, не были приняты в расчет16. Посол Англии в Стокгольме Виктор Мэллет передал сообщения подобного рода, полученные из шведских источников, однако отверг их, назвав новым этапом в «войне нервов». За это объяснение немедленно ухватились и включили в общепринятую концепцию17.

Более настойчивые слухи о готовящемся вторжении Германии в Россию поступили в марте сразу из нескольких столиц и свидетельствовали о том, что обращение Германии на восток «вполне возможно». Однако, подобная ересь была немедленно осуждена и отвергнута. «Анонимные сообщения сомнительного свойства», разъяснял Кадоган, распространяются немцами, чтобы «запугать» русских, и поэтому не могут служить «абсолютно надежной основой» для переоценки позиции.18 Небрежная обработка таких сообщений привела к тому, что из них делались более приемлемые выводы о том, что Германия «ведет войну нервов» против России. Выражались сомнения по поводу того, «хватит ли у Красной Шапочки смелости, чтобы противостоять опасности»; скорей всего она «будет попустительствовать большому плохому волку, идя на новые компромиссы»19.

Иные политические взгляды Криппса позволили ему разглядеть существование немецкой угрозы России. В начале марта 1941 года он возвратился в Англию после краткого визита в Анкару, заявив своим коллегам-послам о «твердой уверенности» в том, что еще «до наступления лета» Россия и Германия окажутся в состоянии войны. Криппс полагал, что Гитлер сумеет убедить противников войны на два фронта и нападет на Россию до того, как Англия сможет образовать еще один фронт. В ходе неофициальной пресс-конференции Криппс предсказал, что Гитлер нападет на Россию «не позднее конца июня». Первый подобный доклад Криппса о намерениях Германии был направлен министерству иностранных дел 24 марта в момент обострения отношений из-за Югославии. Информация, содержащаяся в нем, оказалась пророческой и точной, особенно если учесть дату ее появления; она была получена из одного берлинского источника с помощью Вильгельма Ассарассона, хорошо информированного посланника Швеции в Москве20. Оценка этой информации и мнения о ее использовании свидетельствуют о позиции Англии в назревающем конфликте и разногласиях относительно советской внешней политики, поэтому на ней следует остановиться подробнее. Суть донесения подтверждала мнение Криппса о том, что немцы решили «осуществить «блицкриг» в отношении России и захватить ее до Урала»21: