Patrida - Владимир Файнберг

Дорожа чувством этой подлинной, не иллюзорной реальности, Артур нёс его в себе как высшую драгоценность.

Дошёл до виллы, обрадовался, увидев у проволочных ворот красный «фиат». Он не ожидал, что Лючия вернётся так скоро.

Его поразило, что она, как была в Афинах в своём синем бархатном костюме, сидит в гостиной против телевизора, смотрит по греческому каналу мерзкое шоу с рок–музыкантами. Лючия обычно вообще не любила телевизора, теперь же старалась просто его не включать, чтобы Артур не узнавал сокрушающих новостей из России.

— Что там с пожаром? Надеюсь, не так страшно? — он снял на ходу куртку, бросил на спинку стула, сел рядом.

Артура переполняло желание поделиться с ней непреходящим ощущением присутствия Бога. Казалось, сама Лючия — чудо Божье, Его особенно любимое творение. Красота, другая, чем красота головы древнегреческой статуи, более чувственная, зрелая казалась ещё одним наглядным доказательством совершенства, доступного только такому художнику, как Бог.

— Не успели мы прибыть на аэроплано, ты ушёл в дом Манолиса встречать больных. Это так?

— Да. И представь себе, туда приходила Аргиро!

— Знать не хочу никакой Аргиро! — Лючия выключила телевизор. — Я одна с моими проблемами. Теперь совсем одна. Ты уходишь туда. Встречаешь там женщин. Аргиро. Сюзанн. Кики ещё не приходила?

— Какая ещё Кики? — засмеялся Артур. — Лючия, Господь с тобой, что ты несёшь? Говорил, не ревнуй меня к пациентам! Тебе не кажется странным, замечательным — вот сейчас мы с тобой на земном шаре. Он кружится в пустоте и не падает. Держится только энергией любви Бога…

— Caro mio[148], я посетила для тебя церковь, видели вместе с тобой патера Йоргаса. Finita![149]

— Лючия, нельзя, глупо, примитивно судить о церкви по частностям. Мало ли что! Церкви во все века было трудно. Недостойные люди часто компрометировали её. Наше государство ставило туда своих шпионов священниками. Однажды под Архангельском видел в школьном классе парты, сбитые из старинных икон… Беда. Трагедия. Но она не имеет никакого отношения к Богу.

— Ты мне идеальный мужчина, — Лючия обвила рукой шею Артура, прижала его к себе. — Если б не был такой же глупый, как те, кто верит в эту легенду… Как бы мне было нетрудно и просто с тобой! Нет, не говори ничего. Твой убитый патер был ловкий пропагандист, заразил тебя этой любовью к Богу… — она расстегнула верхнюю пуговицу его рубахи, поцеловала в горло, потом стала быстро расстёгивать остальные Артур рванулся из её рук.

— Теперь мама научит не только заниматься любовью. Помогай мне вести дело. Будешь утром писать свой манускрипт, потом буду учить работать с компьютером, со счетами. Должен знать — прогнала Филиппа и Поппи вместе с их Микаэлом. Завтра улетают в Афины, оттуда в Брюссель.

— Лючия! Мне казалось, эти люди любят тебя. Думал, вы — одна семья. Как ты могла?

— Звонила Фанасису, был любезен прислать агента. Тот уже составил смету. Чтобы сделать ремонт, должна отдать четыре тысячи долларов. Сейчас снова нужно ехать туда, там ночевать, утром придут рабочие.

— Конечно, не моё дело, но ты говоришь — у тебя двадцать семь миллионов… В этом масштабе что такое четыре тысячи? Выгнала стариков, может быть, сломала им жизнь.

— Не говори — «не моё дело». Должно быть твоё дело! И отель. И ферма. Будешь либералом в бизнесе — не сможешь выжить. Бог твой тебе не поможет.

— Ты ведь, вроде, против капитализма. И такая метаморфоза! Есть третий путь. У меня, по моим грехам, не хватило сил приблизить тебя к Богу. Но это не значит, что ты можешь насмехаться над моей верой, над моим батюшкой…

Артур поднялся в свою комнату. От того состояния, в котором он пришёл, следа не осталось. За окном стал накрапывать дождь.

Папка с рукописью сиротливо лежала на секретере. «Какое у меня здесь будущее? — думал Артур. — Никому это не нужно. Манускрипт… Мотаться, как маятник, между виллой и домом Манолиса…»

Часа через полтора расслышал, как зафырчала машина — Лючия уехала в отель.

Он бросил рукопись в сумку, спустился в гостиную и увидел на столе листок. Это оказалось так и не уничтоженное московское письмо. Строчки «Не возвращайся. Тебя могут убить» были теперь жирно обведены красным фломастером.

Артур сжёг письмо над кухонной раковиной, надел куртку, с сумкой в руке вышел под дождь. Поднимаясь к шоссе, оглянулся на виллу. Понял, что видит её в последний раз.

«Но ведь и там, в России, теперь дарвиновская борьба за выживание, как у зверей, — думал он, шагая по мокрому асфальту. — Там моя рукопись, может быть, тоже никому не нужна. Кто её там прочтёт? Кто напечатает?»

Хоть дождь был тёплый, Артура стало познабливать. Сейчас он согласился бы, чтоб его подвезли. Как на зло, попалось лишь несколько встречных автомашин с прицепами, гружёнными досками, бочками с краской. Островитяне готовились к приёму туристов.

«Хочет, чтоб стал таким же хозяином, считает глупцом, поверившим в легенду… Утрёмся. Не привыкать!»

Уже не вокруг строчек письма — вокруг себя видел он обведённый кровавым цветом овал.

Подходя к дому Манолиса, разглядел на противоположной стороне улицы стоящую под выступом балкона Марию и счёл эту встречу даром Божьим.

Старуха явно высматривала, дома ли он.

Заметив Артура с его слипшимися от дождя волосами, укоризненно покачала головой. Он обнял её за плечи, повёл к калитке. Чёрная штопаная кофта Марии тоже была мокрая.

Он ввёл её в нижнюю комнату, усадил за стол и обратил внимание на плоскую пластиковую сумочку, из которой она стала вынимать такой же плоский бумажный свёрток.

— What does it mean?[150]

Мария аккуратно развернула бумагу и подала вязаную подушечку. Два красных петушка на жёлтом фоне. Это был образец греческого национального искусства. Жестами изобразила, что вязала сейчас, теперь, ночами.

— Эвхаристо, — Артур вдруг понял: этот бесхитростный подарок — лучшее, что останется у него на память о Греции, об этом острове в Эгейском море. Представил свою московскую квартиру, то, как он спит на этой подушечке–талисмане…

Между тем Мария тянула его за рукав, манила куда‑то наружу, в дождь. Звала в гости. Наконец‑то звала к себе в гости!

И тут Артур решился. Он вышел с ней во дворик, осенил себя крестным знамением, сказал:

— Мария, look!

Протянул вперёд левую ладонь, подождал, пока из её центра забьёт энергия, начал разгонять дождь, облачность. Желая одного — чтоб до своего дома она дошла сухая.

Из голубого просвета показались лучи клонящегося к западу солнца. Они осветили обрызганную дождём листву мандаринового дерева. Просвет рос, ширился.

Артур с торжеством глянул на Марию. А она, спокойно кивнув на просвет, промолвила:

— Patrida.[151]

Тоже перекрестилась.

Они шли вниз, к морю, по солнечной стороне улицы. Артур все повторял про себя: «Patrida, Patrida». Боялся забыть это слово, означающее их общую небесную Родину, несомненно существующую. Не здесь, в Греции, не в России…

Миновав четыре дома, Мария остановилась у последнего, стоящего над самым морем, старинного, каменного, и начала отпирать парадную дверь.

Артур несчётное количество раз проходил мимо, ни разу не заподозрив, что она живёт здесь, так близко.

По обе стороны прихожей увидел он две большие квадратные комнаты, уставленные добротной мебелью, сделанной наверняка ещё в девятнадцатом веке. Мария ввела его в левую, усадила за стол, вышла.

В дальнем углу на столике, прислонённые к стене, стояли иконы Христа и Богородицы. В простенке между окнами висела в большой раме увеличенная фотография пожилого усатого человека с добрыми глазами, очевидно, покойного мужа Марии.

Бамбуковая этажерка, тумбочки, два кресла — всё было покрыто вязаньем, вышивкой. На этажерке возвышалась клетка, где охорашивался волнистый попугайчик. Витая деревянная лестница вела из этой Комнаты наверх, на второй этаж.

Пока он озирался, Мария вносила и вносила откуда‑то из кухни вазочки с закуской, тарелку с супом, блюдо с зажаренной рыбой, фрукты. Стало понятно, что она давно изготовилась угостить его большим, полноценным обедом, да никак не могла застать…

Артур с трудом заставил себя есть, спазмы перехватывали горло. А она сидела рядом, как всегда, подперев рукой голову, кивала — мол, ешь, ешь.

Потом распечатала банку самого дорогого на острове растворимого кофе «Maxwell».

Артур, обжигаясь, пил кофе, думал: «Потратилась на меня… Кого угодно лечил на острове, ей ничем не помог. Даже не подарил ничего. И мне, кроме подушечки и памяти, ничего не останется…»

— Мария, хочу твоё фото! Есть у тебя фото? Фото Марии?

— Фотос? — Она встала, пошла к лестнице и начала медленно подниматься.

Он уже допил кофе, когда Мария возникла на верхней ступеньке с двумя фотографиями в руке. Все так же медленно, грузно шла вниз по витой лестнице.