Часы без пружины - Зиновий Юрьев

- Давай прочту, - сказала Майка. - А то ошибки... Списывать тоже уметь надо.

- Да ничего, это не важно.

- Ну и хорошо, - сказала Майка и подмигнула Николаю Аникеевичу совершенно по-мужски, совсем как Бор-Бор. - Ну, я поехала, а то Сережке скоро кормиться надо. Рада была повидаться, Колька... Даже не верится, - вздохнула она и слабо провела рукой в воздухе, точно отодвинула воспоминания. Прощай...

- Прощай, Майка, спасибо.

- Может, чтобы мне не тащить по лестнице коляску, я через стенку выеду? - спросила Майка, снова подмигнула ему глазом старика Вахрушева и легонько выкатила коляску прямо сквозь стену. "Гм, может, и не было ее? А сочинение?"

Николай Аникеевич посмотрел на тетрадочку. "Общеизвестно, что..." И все.

И печально и смешно. Захотел списать смысл жизни!

Только подумал, а перед ним бородатый гигант Иван Сергеевич Коляскин. Кивнул, пожал руку.

- Поздравляю, разлюбезнейший Николай Аникеевич.

- С чем?

- Как с чем? Сдали вы экзамен, и устный и письменный.

- Письменный?

- А как же! Очень четко вы сформулировали: "Общеизвестно, что..."

- А вы не издеваетесь надо мной?

- Помилуйте! Я совершенно серьезен. Но вообще я замечаю, что вы относитесь с большим доверием к Виктору Александровичу Вахрушеву. Разумеется, мне бы следовало обидеться, но, с другой стороны, - Иван Сергеевич вдруг подмигнул часовщику, - мы с ним ведь в довольно близких отношениях.

И прямо на глазах Николая Аникеевича бородач съежился, как проколотая камера - будто даже шипение воздуха послышалось - и перед часовщиком сидел уже разлюбезнейший друг Виктор Александрович.

- Значит, вы согласны, дорогой мой, - сказал старичок.

- Если вы за меня решаете...

- Да вы все сами давно решили, друг мой разлюбезный. И в исходе экзамена я не сомневался. Человек, соприкоснувшийся с чудом - а для вас вначале все это было чудом - и не бежавший от него, не может сказать "нет" такому предложению. Знаете ли вы, уважаемый Николай Аникеевич, что испытание чудом одно из самых тяжелых для множества людей. Одни глухи и слепы и не умеют увидеть чудо. Любое чудо, от росистого стебелька в тишине рассвета до часов без пружины. Другие видят, но не понимают. Третьи бегут от чуда как от чумы. Четвертые пожимают плечами: это все парапсихология. Пятые кричат: "Милиция! Академия!" Знаете, кстати, когда вы согласились?

- Когда?

- Когда заплатили старушке Екатерине Григорьевне шестьсот пятьдесят рублей. Безумная ведь это цена за часики. Признаться, я до последней секунды не был уверен, что вы решитесь. Вы ведь всю жизнь с копеечкой на "вы". Надежнейший, кстати, инструмент для плавания в житейском море эта копеечка. Какой там компас... Вот и лежали на весах: на одной чашке чудо, на другой шестьсот пятьдесят рублей. Что, думаю, перетянет? И верите, почти до конца вашей душевной схватки не мог угадать исхода... Так как, друг мой разлюбезный?

- Я согласен, - тихо сказал Николай Аникеевич.

- Ну и прекрасно. Спасибо. Прощайте.

- Постойте, - прошептал часовщик, - постойте. Вы обещали мне предстать, как бы выразиться... в своем настоящем виде...

Нахмурился старичок, пососал губы, пожал плечами.

- А нужно ли вам это? - спросил почти грубо, непохоже на себя.

- Вы обещали, - по-детски упрямо настаивал Николай Аникеевич.

- Еще раз спрашиваю: а нужно ли это действительно вам? Ведь расстанемся мы сейчас, и вы, хочется надеяться, унесете в сердце и пижамку, и пушок мой на голове, и "друга разлюбезного", и все мои превращения, и буду я вам отовсюду подмигивать, как Бор-Бор, но только веселее. Чудиться буду везде, подобно тому, как увидели вы мой рукав из-под трикотажной кофточки вашей милейшей Майки Прусс...

- Значит, вы все-таки в ней сидели?

Покатился лукавый смешок:

- Нет, конечно.

- Но я же видел...

- В этом-то и фокус... Об этом и разговор. Не я и не Майка Прусс вам помогли. Сами вы себе помогли.

- Ничего не понимаю.

- И прекрасно, друг разлюбезный. Поверьте, иногда и незнание - сила.

- Да, но...

- Обождите. Это на одной чашке весов. На другой - определенность, которую вы требуете, совсем как ваша внучка: "Ты же обещал". Тайна или чертеж. Понимаете?

- Да.

- Вот и отлично. Держите, - и протянул пластиковый пакет с олимпийской эмблемой.

- А что это?

- Десять универсальных блоков. Учитывая вашу профессию, я их все наладил для часов. Любой, как вы видите, конструкции. Снимете барабан и поставите блок. Или просто выньте пружину и весь блок вставьте в барабан.

- А если кто-нибудь все-таки захочет вскрыть блок?

- Во-первых, не захочет, - улыбнулся Виктор Александрович. - Вы, кажется, сами видели, как это получается. А если и открыли бы, ничего не нашли.

- Как так?

- Секрет фирмы, - снова усмехнулся. - Ничего подробнее сообщить вам не могу. Нечто подобное появится на Земле только в начале двадцать второго века, и правила...

- Да, да, - нетерпеливо сказал Николай Аникеевич, - слышал я уже про правила. - Значит, как я понимаю, я должен каким-то способом подсунуть эти блоки разным людям?

Виктор Александрович пожал плечами:

- В целом совершенно верно. Но "подсунуть" - вряд ли уместное словечко. Две-три недели максимум - и вы должны объяснить человеку, что именно вы ему предлагаете. Причем заметьте, это время с человеком связаны только вы, а машины в Центре ничего не регистрируют. Регистрация начинается только с момента, когда новый владелец блока дает добровольное согласие на обладание им. Вот, собственно, и все.

- Я хотел спросить... - начал было Николай Аникеевич.

- Пожалуйста...

- Вот сочинение. Это... и экзамен... Как это понимать?

- Ну, Николай Аникеевич, - усмехнулся старичок Вахрушев, - я был о вас более высокого мнения. Извольте, если хотите, я вам, конечно, растолкую их смысл, так сказать, применимо к вашей прекрасной и одинокой роли, но как бы потом вы не казнили себя. Есть ведь вещи, до которых лучше докапываться самому...

- Может быть...

- Ну и прекрасно. Да, кстати, чуть не забыл. Само собой разумеется, вы становитесь практически бессмертны.

- Что-о?

- А что вы так удивились? Этот Николай Аникеевич завершит, разумеется, естественный свой цикл, но ваше информационное поле, душа, если угодно, останется. И как именно мы реализуем грядущую метаморфозу - это уже наше дело. Не обидим, хозяин, как сказал вчера моему Ивану Сергеевичу слесарь-сантехник. Можно было бы, конечно, оставить вам нынешнюю вашу оболочку, но согласитесь, что через двадцать-тридцать лет вы начали бы вызывать нездоровый интерес. - Виктор Александрович улыбнулся. - А через пятьдесят? Сто лет? Старейший житель. "Скажите, вы делали зарядку? А может, это от болгарской простокваши?" И так далее.