Побратимы - Василий Изгаршев

На службу Вайду, как резервиста, призвали в августе тридцать девятого, перед самой войной. Он попал в уланский полк, в котором служили оба его брата. Первого сентября началась война. А спустя два дня их полк уже не существовал как боевая единица. В первом же бою почти все офицеры во главе с командиром бросили часть на произвол судьбы. Полк был пленен. На завтрак — похлебка из бурака, в обед — то же самое, вечером — какая-то зловонная бурда, издевательски именуемая кофе…

Через месяц с лишним, когда наступили холода, братья совершили побег.

Сколько им пришлось пережить, поскитаться по свету, прежде чем они добрались до Бессарабии! Сквалыга — управляющий богатым поместьем (самого хозяина они ни разу и не видели — он жил в Бухаресте) — за еду и ночлег взял трех беспаспортных «бродяг поляков» на барские виноградники. Там, в Бессарабии, нежданно-негаданно закончились мытарства братьев: в августе сорокового года Бессарабию освободила Красная Армия.

А потом снова война. И с первых дней все трое ушли на фронт в Красную Армию. А когда было объявлено о формировании польской дивизии в Сельцах…

Впрочем, все это известно генералу, коли он помнит встречу братьев Вайда с писательницей.

— Так что же, капрал, нечего добавить про свою огневую позицию? — прервал затянувшееся молчание генерал.

— Пане генерале… — Вайда встал. Воспоминания о пережитом придали ему смелость. Будь что будет, решил Вайда, но сколько же можно таить в себе, стесняться того, о чем думал всю свою жизнь? Что ему надо в жизни? Каких-то богатств несметных? Хором каменных? Езус Мария, ничего этого ему не надо. Зачем? Он — простой крестьянин, сын бедного деревенского сапожника. Его отец всю жизнь мечтал о своей полоске земли, которая могла бы кормить детей. Эту отцовскую мечту с той поры, как начал батрачить в поле, стал считать своей собственной и Вайда. Полоску земли… Чтобы трудиться на ней, пусть до седьмого пота, днем и ночью, да только б знать: для себя все это, не для тех, кто гребет жар чужими руками…

Видел Вайда, живя в России перед войной, труд людей на земле. «С песней люди работают, понимаете, пане генерале?» Все сообща, все вместе, дружно. У них машин полно, у них государство мужикам помогает. А у нас — ну пусть будет на первый случай своя полоска у каждого из таких, как Вайда. Разве это плохо? А потом можно и дальше пойти. Потом — и песни родятся. А пока — земли, своей земли…

Генерал не промолвил ни слова, слушая горячую, сбивчивую исповедь — иначе и не назовешь! — капрала. Папироса в его руках давно потухла.

— Пане генерале… — Вайда, сам того не замечая, принялся жестикулировать… — Война кончается. Понимаете? Весна… Земля ждет своего хозяина. Ей нельзя оставаться бесплодной. Ведь она, земля, кормилица. А тут еще, как на грех, политбеседа. Капитан наш проводил. Земли, говорит, эти, на которых стоим сейчас, по самую Одру — наши, польские… Понимаете, наши!

Не сразу решился, пане генерале. Думал. Не одну ночь думал. Уснут солдаты — все лежу и в уме прикидываю. Если наша земля, то зачем же она целый год пустовать будет? Может, мы уйдем вперед, а сюда какой-нибудь горемыка безземельный поселится, власть наша ему, может, как раз тут и место определит… Пусть уж он примет подарок от солдата, освободившего землю.

Генерал встал из-за стола, выбросил окурок, достал новую папиросу.

— Все у вас, капрал?

— Все, — недоуменно ответил Вайда.

— Идите, капрал Вайда.

— Не понимаю, пане генерале… Куда?

— В батарею… В расчет. Скоро наступление, капрал Вайда. Только об этом ни-ни. Ясно?

Вайда — капитан Порембский не зря слыл отменным строевиком, научил этому солдат — лихо откозырял генералу и проворно выскочил из землянки. Небо было синее-синее. Солнце припекало совсем по-летнему, и Вайда обрадовался тому, что не взял с собой ни шинель, ни телогрейку. Запарился бы.

Вайда умолк, поднялся и, широким жестом пригласив нас следовать за ним, прихрамывая, пошагал через картофельное поле к тополиной куртине.

Высоченные, залитые склонявшимся к закату солнцем, стояли тополя. А посреди куртины, ни дать ни взять — орудийный окоп. С нишами для снарядов, с пустыми, позеленевшими гильзами на дне. Поодаль зиял чернотой вход в блиндаж. Мы удивленно посмотрели на Вайду.

— Я сюда из Берлина вернулся летом сорок пятого. То есть не прямо из Берлина. В Берлине-то ранен был, — он коснулся рукой щеки, потом колена, — пролежал полтора месяца в госпитале. Поехал домой, под Жешув. Приехал на пепелище. Ни кола, ни двора, ни отца, ни матери. Дом фашисты сожгли, отца — повесили. Донесла одна сволочь про красных сыновей сапожника. Мать умерла. Вот так и остался один. Приехал сюда, мне тот самый генерал (он впоследствии большой пост в государстве занимал, теперь-то уже в живых его нету) помог здесь приобрести постоянное место жительства… Так вот и живу с тех пор на своей огневой позиции.

Вскоре возвратился из госхоза Вайда-младший. Он привез новый вентиляторный ремень. И через десять минут наш автобус стоял во дворе дома Вайды в полной готовности следовать дальше по утвержденному маршруту, Но командовал-то нами польский капрал, и мы уехали не сразу.

— У вас говорят, соловья баснями не кормят. У капрала Вайды для дорогих гостей тоже найдется кое-что кроме басен. Будем обедать.

По случаю гостей пани Вайдова отрубила головы трем «самым жирнющим» цесаркам, приготовила целый котел домашней лапши. Мечислав достал из погреба бутылку холодной домашней настойки.

— Солдатам, знаю, не положено, — приговаривал он, откупоривая посудину. — А с командирами мы… Что, и командирам не положено? Ну тогда мы с сыном за ваше здоровье…

Не знаю, сумел ли я передать все, что услышал от старого капрала, но мне очень хотелось это сделать. Если вам, читатель, доведется когда-либо проезжать по этой дороге в Щецин, то, километров за шестьдесят не доезжая до города, остановитесь, даже если у вас не «полетит» вентиляторный ремень. Слева от дороги вы увидите одинокий кирпичный дом под красной черепицей. Знайте, это и есть дом Мечислава Вайды, дом с «огневой позицией», и вы можете смело идти в этот дом. Вас встретят там, как желанного гостя. Накормят, напоят, а сам старый Вайда обязательно покажет огневую позицию, которую он хранит с той военной поры. Если спросите, зачем, мол, он это делает, Вайда, очевидно, так же ответит, как ответил и нам:

— То есть как — зачем? А как же иначе! Это же — огневая… Она ведь не только для пушки, больше для людей. Пусть смотрят, да пусть всяк на свой лад сам кумекает, зачем она, огневая…

22

Приближался ежегодный полковой праздник — годовщина части. На центральной аллее, напротив памятника Владимиру Ильичу Ленину, появился большущий фанерный щит. На нем крупными печатными буквами изложен «Послужной список гвардейского танкового полка».

1. Воинское звание. Фамилия, имя, отчество. — Гвардейский орденов Суворова, Кутузова и Александра Невского танковый полк Советских Вооруженных Сил.

2. Год и месяц рождения. — Ноябрь 1942 года.

3. Где родился? — В огне боев с гитлеровскими захватчиками под Сталинградом.

4. Образование. — Высшая фронтовая подготовка, академия боев с фашистскими оккупантами на территории Советского Союза, Польши, Германии, Чехословакии.

5. Боевые заслуги. — Три боевых ордена и почетное наименование «Гвардейский» за подвиги танкистов в годы Великой Отечественной войны. Памятное Знамя ЦК ВЛКСМ, переходящее Красное Знамя Военного совета СГВ за успехи личного состава в боевой и политической подготовке в юбилейном для Союза Республик году.

6. Род занятий в настоящее время. — На земле братского народа, политой кровью героев-фронтовиков, освобожденной от фашистских захватчиков, служу своей Родине — Союзу Советских Социалистических Республик, с честью выполняю заветы Ильича, почетный патриотический и интернациональный долг часового передовых рубежей стран социалистического содружества.

После поездки по местам боев, после многочисленных встреч с фронтовиками высокий смысл «Послужного списка» становился особенно понятным. Я сказал об этом Генке. Карпухин посмотрел на меня испытующим взглядом.

— Тебе тоже так кажется?

— И тебе?

— У меня тоже голова на плечах, — ответил Карпухин. — Только, думаю, дело не в одной поездке. Взрослеем мы, Климов. Ты к Сереге Шершню присмотрись. Хоть и гармонист, а тише воды, ниже травы всегда был. А вчера в библиотеке подходит ко мне и говорит: «Решил я, Гена, в партию вступить. Как год службы в полку исполнится, заявление подам». И взял Программу партийную. Устав. Кстати сказать, я тоже взял.

— И мне ни слова не сказал об этом?

— А о чем же я тебе толкую, чудак человек? Прав Генка, мы действительно взрослеем.