Сага о Певзнерах - Анатолий Алексин

– Вторая премьера за столь короткое время, – промолвил Анекдот. – Привыкай, Борис: скоро будет и третья.

Он имел в виду распределение, предстоявшее мне.

Игорь знал, что уныние – непрощаемый грех. И, жертвуя летним послеэкзаменационным отдыхом, принялся бодро распределяться сам, или «свободно», как это называла комиссия.

Ему, однако, предстояло вместо вхождения во врата обивать твердые (лоб расшибешь!) и осклизло, каменно хладные пороги. Иногда обещали, иногда обнадеживали… Но неизменно обманывали. Все происходило по одному и тому же сценарию. Сперва рязанская внешность Игоря и обложка «Диплома с отличием» воодушевляли отделы кадров. Заглянув под обложку, отделы искусно изображали вид, что их ничего не смутило. А дней через пять или десять, по-прежнему иезуитски не выдавая себя, сообщали, что «рады бы, но места, к их величайшему огорчению, заняты.

– Места не заняты, а закрыты! – без иронии произнес Анекдот.

– На Западе тоже есть безработица, – пытался утешить сына отец.

– Но она редко рождена национальными признаками, – возразил Анекдот.

Утешениям он предпочитал истину.

– Что же делать? – вопрошала мама.

– Все будет в порядке. Я убежден! – отвечал отец.

Убеждения все еще цеплялись за него. Или он цеплялся за них.

– Важно, что считать порядком, а что беспорядком, – опять без иронии вторгся Анекдот. Юмор не покидал его, но порою затаивался и не напоминал о своем присутствии.

Наконец Игорю сообщили, что в школе, где мы учились, к осени освобождается место заведующего учебной частью.

– И что же? Отправиться в кабинет, где когда-то пощечина защитила нашу сестру? Пойти за ответной пощечиной?

Приятель, бывший наш одноклассник, торопливо успокоил тем, что старый директор смещен. Пусть не бесстрашием чьей-то совести, а беспробудностью собственного пьянства… но изгнан.

– Давно уж замечено, – сказал Анекдот, – что ничтожества и негодяи обожают пороки великих людей, дорожат их заблуждениями и слабостями. Ибо это то единственное, что их с великими, на внешний, поверхностный взгляд, сближает. Писака-юдофоб ненавидит евреев не просто так, не примитивно… А как Достоевский! Простите, что повторяюсь. Но общеизвестное может не терять актуальности. Стихоплет не просто напивается и хулиганит… А как Есенин! Век уже давно перешагнул через свою середину – и оказывается, что за все это время, на мой не бесспорный взгляд, в русской поэзии были два гения – Блок и Есенин. Второй провидел судьбу русской деревни, как Федор Михайлович провидел судьбу всего государства. И к нему смеют апеллировать выпивохи?!

Абрам Абрамович так завершил свое размышление и потому, что смещенный директор в состоянии подпития декламировал нестойким голосом Сергея Есенина. Других он наизусть не помнил. А может, и не читал. Обществоведение, которому он обучал, в стихах не нуждалось. Директор школы прикрывался поэтом, поскольку Ушинский и Песталоцци, к его несчастью, не выпивали.

Должность завуча обычно сочеталась с преподаванием какого-либо предмета (кстати, почему науки именуют у нас «предметами»?). А психологию школьникам вообще не преподавали. Бывший одноклассник опять заторопился утешить:

– Новый директор – прекрасная баба! И хочет, чтобы заведующий учебной частью на другие обязанности не отвлекался. То есть она для нас новый, а вообще-то прежнего выпивоху вытурили уже три года назад.

– В школе есть одно психологическое и практическое преимущество: с ней не надо знакомиться, – сказал Игорь маме, которая продолжала отчаиваться. – У нас же образование хоть и «среднее», но всеобщее. Так что я знаю, что меня ждет. Разве не преимущество?

Игорь от желания выискать – ради мамы – «преимущества» был не вполне точен. Школы, как и люди, внешне похожи: у людей головы, туловища, ноги и руки, а в школах классы, уроки, домашние задания… Но у разных людей и школ – разные характеры.

Физиономии школ определяют прежде всего «физиономии» воспитателей.

Есть люди с одним дном, есть еще и со вторым, а встречаются и вовсе бездонные. Бездонны либо благородные качества, либо подлые. У «прекрасной бабы» Веры Никифоровны бездонными были честность и прямота. Игорь, как психолог, определил это сразу.

Вначале она решила побеседовать на профессиональные темы.

– Видеть в сотнях детей своих – это редкое качество. Его у вас пока быть не может, – сказала она Игорю. – Но со временем оно появится? Как вы думаете?

– Дети ведь тоже бывают хорошие и плохие.

– Но все они – дети!

– Я не готов дать вам гарантию, – сказал Игорь. – Но понятие «любимчики», к примеру, я не приемлю. Почему за стенами школы есть люди любимые (и это, со всех точек зрения, одобряется), а внутри школы – любимчики (и это осуждено)? Что за уравниловка чувств? Почему учитель не имеет права любить одних…

– На это он право имеет, – перебила Вера Никифоровна. – Но не любить других у него права нет. Или он должен подавить свою неприязнь. Или уж, во всяком случае, ее умело скрывать… Уравниловка, я согласна, всегда вредна. Ну а воспитательная опасна втройне: отличить будущего Лобачевского от не Лобачевских – это наш долг.

Вера Никифоровна была математиком.

– Теперь скажу вам честно и прямо… – У Игоря сложилось впечатление, что она всегда так говорила. – Вам, очень способному, меня уверяли, психологу, кажется, что должность завуча для вас – это мало. – Как она догадалась? – А некоторые полагают, что сразу после университета получить такой «пост» – слишком много. Особенно же это касается тех, кто сам метит на вакантное место. Вернее, оно станет вакантным: нынешний завуч за три года устала сочетать эту каторгу с возвышенной, но мучительной миссией преподавателя литературы и русского языка (диктанты, домашние сочинения!).

Игорь понял, что завуч его школьных лет – не столько соратник, сколько собутыльник бывшего директора – тоже давно смещен.

– Видите, я не скрываю: школьные трудяги вкалывают сейчас, как на галерах. – Ее честность и прямота не иссякали. – Но вы молоды… Да еще и психолог! Это плюс: рядом со мной должен быть человек, который не лупит все в лоб, как я, а психологически тонок. В общем, я вам обещаю.

– А кто нынешний завуч? – полюбопытствовал Игорь.

– Белла Менделевна Гурович. Это я ее привела.

Игорь не успел спрятать свое удивление: Вера Никифоровна взглядом перехватила его.

– Вы не ошибаетесь, – опять в лоб, то есть прямо и честно, сказала «прекрасная баба». – Гурович тоже еврейского происхождения. Ну и что? Национальность – не достоинство человека и не его недостаток. Она вообще от него не зависит. Гордиться своим народом человек вправе, но гордиться собой за принадлежность к тому или иному народу – просто глупо. Ведь любой народ представляют гении и бездари, рыцари и подонки… Сама по себе национальность полностью ничего не определяет!

Игорю показалось, что Вера Никифоровна – «баба» мало сказать прекрасная, а уникальная.

Не только самолеты бывают «перехватчиками», но и люди: они умеют перехватывать на полдороге чужие взгляды и даже мысли, не успевшие прозвучать.

Вера Никифоровна была «перехватчиком». Как и Абрам Абрамович… Их рассуждения о «национальной политике» кое в чем показались Игорю схожими.

Анекдот как-то сказал:

– «Разделяй и властвуй» – одна из подлейших тиранских заповедей. Особенно подло: «разделяй» по национальному признаку! Такое разделение взрывоопасно по причине своей беспричинности. Вот такой парадокс. В необъяснимости ведь есть магия! «Тайна велика сия» – это от Бога. «Тайна необъяснима и может быть рассекречена лишь враждою и кровью!» – это от дьявола.

– А сама-то Белла Менделевна захочет, чтобы одного еврея сменил другой? – спросил Игорь.

– Ну, это уж чересчур! – прямо и честно отреагировала «уникальная баба». – «Хождение по мукам» вас явно травмировало.

Она, думаю, пожала бы руку многим мыслям Еврейского Анекдота.

Помню, он утверждал:

– Сталкивая в пропасть один народ, сталкивают лбами и другие народы. Цепная реакция национальной вражды неотвратима. Вот она, нынешняя чума, а не та, с которой ты, Борис, воюешь в своей лаборатории. Прости, я, кажется, вновь повторяюсь…

Через неделю, как было договорено, Игорь явился к «прекрасной бабе». Она сразу же показалась ему менее «прекрасной», чем прошлый раз. Характер ее за неделю не мог испортиться, но настроение ухудшилось явно.

– Белла Менделевна решила еще годик или полтора поработать… Завучем, я имею в виду.

– Передумала?

– Или испугалась, – честно и прямо сказала Вера Никифоровна.