Солёный арбуз - Владимир Орлов

Солнце спускалось к сопкам. Шоферы, шурша щебнем, сошли по горе и скинули ватники и сапоги, встали на дороге рядом.

— Ну все, — сказал Николай.

Как тогда, когда упала последняя сосна в лесу, не верилось, что все, что уложен последний камень — и все, что работа кончилась, что по этому самому спуску можно ездить вверх и вниз. Мастер обошел весь участок, дотронулся, наверное, до каждого камня, поползал на коленях по булыжным заплатам и кивнул головой: «Все!»

Регулировщики засуетились у столовой. Захлопали дверцы кабин. Заревели моторы, загудели от радости машины, напряглось, готовое рвануться, стальное стадо.

Первым тронулся неторопливый каток, спускался вниз словно нехотя, шуршал, скрипел щебнем, вдавливал его в камни, в гору Бурлук, чтобы надежнее, ровнее лежал он. Пробовал дорогу на зуб, на вкус, шлифовал ее. Развернулся и замер внизу, у Кизира.

Регулировщики закричали шоферам. Машины ревели и дрожали, словно ждали стартового сигнала на автогонках. Плавно тронулись первые «ЗИЛы» с красными флажками; они везли в кузовах взрывчатку, осторожно спускались к Кизиру, к инспектору-катку За ними повел свою машину, груженную ящиками и коробками с медикаментами, шофер со шрамом. Двинулось все ревущее стадо. Ожила, зашумела, понеслась по Саянам жизнь — лента булыжного транспортера двигалась все быстрее и быстрее.

Ребята стояли на горе, над дорогой, и смотрели на разбуженное ими движение. Шоферы высовывались из кабин и махали им руками. И они смеялись и махали руками, лопатами и кирками.

Потом они молча, усталые, поднимались к столовой, гремели рукомойниками, терли лицо серыми шершавыми полотенцами. Заказали по два шницеля с картофельным пюре и по три стакана клюквенного киселя. Кешка прибежал, пристроил свои тарелки на голубом столе, окантованном алюминиевыми планками, зашептал быстро:

— Ребята, тут есть пиво минусинское...

За пивом двинулись всей бригадой, и курагинские пошли тоже. Директорша столовой покачала головой:

— Ну что вы, мальчики! Вы взгляните на часы. Мы же вас и так кормим после рабочего дня. Все бочки у нас закрытые. Не возьмете же вы целую бочку!

— Во! Нам как раз нужна бочка! — заявил Кешка.

— Раз в жизни можно! — сказал Николай.

Ребята смеялись, галдели, шутили, всем вдруг захотелось купить сейчас бочку минусинского пива, целую бочку с деревянной пробкой. Директорша рассердилась, а потом поняла, что ребята говорят всерьез, пожала плечами, пересчитала протянутые ей деньги и повела толпу за собой. На полу под плитами и возле плит стояли и лежали приземистые пузатые бочки.

Бочку с шумом, дурачась, выкатили через кухонную дверь во двор столовой, на траву. Тут же, на траве, на самой вершине горы Бурлук, выбили деревянную пробку, вставили резиновый шланг и стали разливать пиво в прозрачные толстобокие кружки.

Пиво было горьковатое, холодное и вкусное. Пили его не спеша, усевшись на траву, смотрели, как заходило солнце. С горы, с самой ее вершины, тайга была видна на десятки километров, зеленая шкура горбатой саянской земли, — неподвижная, словно нарисованная. Внизу бежал Кизир, ломался под тупым углом, поворачивал к Тубе. Белела за Кизиром, за сопками двухголовая вершина горы Джелинды.

Букварь полулежал на траве, держал в руке кружку и думал о том, что он очень доволен этим светлым, солнечным днем. И жарой, и работой, и машинами, спешившими открыть движение по трассе, и тайгой под его ногами, и бочкой пива, которую они с ребятами купили. Давно он не испытывал такой радости. И Букварь понял, что именно сейчас он отбросит к черту все, что не давало ему покоя в последние дни.

— Смотрите, какие облака! — сказал Виталий. — Облакам всегда везло. Люди любят сравнивать их с чем-нибудь. Особенно если им нечего делать... По этим сравнениям можно изучать историю... Сравнивали их с верблюдом, с паровозом, с автомобилями. Теперь все чаще сравнивают с атомным грибом... А эти...

— Слушай, Николай, — шепнул Букварь, — я вот все хочу спросить тебя... Понимаешь, какая штука... Тут Кешка как-то сказал мне, что ты ездил на Тринадцатый километр из-за женщин. Он врал, конечно?..

Николай пил пиво и смотрел Букварю в глаза.

— Нет, — сказал Николай. — Он не врал.

— То есть как? — растерялся Букварь.

— Так.

Букварь искал соломинку, но ухватиться было не за что, и он спросил о том же, о чем спрашивал Кешку:

— А как же Ольга?

Двухголовая белая вершина Джелинды закачалась, задрожала зеленая шкура горбатой земли.

— С ней ерунда получилась... С ней не надо было... Не такой она человек...

— Но ведь ты любил ее...

— Пожалуй, нет...

Николай допил кружку и встал. Он стоял, расставив ноги в начищенных сапогах, и улыбался. Улыбка у него начиналась с той самой единственной ямки на левой щеке.

— Брось ты, Букварь. Ты будешь думать об этом и переживать. Я тоже в свое время думал и переживал. И ты поймешь. Просто жизнь — очень сложная штука...

Небо сразу стало черным. И тайга стала черной. И пиво в кружке — черным. Надо было вскочить и закричать на всю эту черную тайгу, бить кулаками по черному небу.

Но Букварь не вскочил и не стал кричать. Не смог. Это сказал не Кешка, а Николай. Значит, он, Букварь, на самом деле молокосос и ни черта не понимает.

Он поднес к губам кружку и допил черное пиво.

28

По дороге, бежавшей вниз окраиной поселка под арку с розовым флагом и дальше к спасенному мосту над успокоившейся Джебью и к самому Артемовску, цепочкой шагали строители. Шли в душный клуб Седьмого километра — артемовского пригорода — танцевать и смотреть кино.

По дороге двигалось отмытое и принарядившееся Кошурниково.

Букварь постоял молча и побрел в общежитие. Николая в комнате не было. На одеяле, уткнувшись лицом в голубую стену, бросив ботинки под кровать, спал Виталий. Букварь стащил сапоги и лег на спину

Солнце жарило его и щекотало ему нос и щеки. Он покрутился на колючем коричневом одеяле, но заснуть не смог, и дремота не приходила.

— Виталий, — сказал Букварь, — как ты можешь спать при таком солнце?

Глаза Букваря изучали потолок, все паутиночьи трещины на нем и не могли увидеть, как отнесся Виталий к его словам.

— Нет, на самом деле? Я вот никак не засну.

Соседняя кровать заскрипела, вздрогнула, и по запаху, по щелчку зажигалки Букварь понял, что Виталий закурил.

— Можно и при солнце, — сказал Виталий.

Он, наверное, зевнул, потому что слово «солнце» получилось у него длинным и исковерканным, и Букварь хотел сказать ему: «Ладно. Спи, пожалуйста». Но сказал он другое:

— И все же я никак не могу понять. Вот, знаешь, солнечный спектр раскладывается на семь цветов. Они лежат рядом, яркие и нарядные, как цветные карандаши в коробке. И я принимаю разумом, что эти разные цвета образуют один — белый. Но я никак не могу принять, что человек складывается из разных цветов — красных, черных, зеленых...

Виталий молчал, аккуратные и ровные дымовые кольца, переливаясь с боку на бок, лениво поднимались вверх и к окну, и Букварь подумал, что Виталий не понял его.

— Как совместить смелость человека, энергию его, искренность с подлостью? Эдельвейс — и пошлые слова о «бабах»? Разве все это может составить один цвет? Ты понимаешь меня?

Букварь услышал, как сетка кровати заскрипела, как Виталий повернулся и как ноги его опустились на пол. Букварь приподнялся на локтях. Виталий, сидя на одеяле, пытался найти что-то в кармане брюк и куртки.

— Я тебя понимаю, — сказал Виталий. — Ты, Букварь, представляешь людей одноцветными. Или хочешь, чтобы они такими были. А они — многоцветные. Писаны многими красками. Так уж природа постаралась.

— Ну и что? — спросил Букварь.

— Что, что! — разозлился Виталий. — Лекцию, что ли, я тебе должен причесть о сложности жизни! Или выдать рецепт на будущее, написанный по-латыни? Думай сам! В таких случаях каждый думает сам.

— Я и думаю сам! — Букварь обиделся. — Но ведь я хочу знать и другие точки зрения. Может быть, я пытаюсь изобрести тот самый деревянный велосипед.

— Может быть. Тебе этот велосипед изобрести надо. Просто необходимо. Ты ж на самом деле живешь в первый раз. Ты, и только ты, сможешь открыть для себя сначала огонь, потом колесо, потом велосипед, а потом и нейтроны. Изобретай велосипед, если хочешь на нем кататься. Преврати формулы, выработанные другими людьми, в живое для себя, в живые свои принципы. Думай сам.

— Но... — протянул Букварь. И замолчал.

Виталий повернулся лицом к голубой стене, и Букварь должен был понять, что разговор окончен. Он лег на спину и снова стал изучать на потолке паутиночьи нити трещин.

— Раз уж так, — сказал Букварь, — лучше бы Николай был во всех отношениях подлецом. Глупо этого хотеть, да?

Виталий молчал.

— И Зойка... Не надо было ей приходить. Тащить эту банку меда...