Кинжал и яд - Жюльетта Бенцони

— Судя по всему, Глостер позаботился о том, чтобы королева предстала в неприглядном свете, — со вздохом сказал кардинал. — Добавлю, что в этих слухах фигурируете и вы, мой друг. Даже мне сообщили, будто вы испытываете к королеве нежные чувства, а она платит вам взаимностью.

— Надеюсь, никто не посмеет сказать это мне! — возмущенно воскликнул Суффолк. — Моя собственная жена находится при королеве в качестве фрейлины…

— И все знают, как предана вам леди Суффолк. Ревность ей совершенно чужда… она вполне довольна тем, что время от времени видит вас.

— Пусть так, но мои чувства не касаются Глостера! И если он осмелился оклеветать королеву…

С этими словами Суффолк взялся за эфес шпаги, однако кардинал тут же перехватил его руку.

— Никаких безумств, друг мой! Еще ничто не потеряно. Народ не знает королеву, но ее красота уже привлекла многих. Очень скоро она завоюет все сердца… в добавление к тем, которые ей уже принадлежат!

— Тогда скажите ей об этом, пока она не расплакалась. Посмотрите на нее! Ведь она еще ребенок!

Два дня спустя Маргарита, с трудом заставляя себя не сгибаться под тяжестью огромной пурпурной мантии, отороченной мехом горностая, была торжественно коронована в Вестминстере. Восседая на троне Эдуарда Исповедника, она приняла заверения в верности от всех вельмож королевства, и для каждого у нее нашлись приветливое слово и ласковая улыбка. Только Суффолку она не сказала ничего. Но когда он преклонил перед ней колени и протянул ей свою шпагу, лицо королевы осветилось такой нежностью, что весь двор замер в изумлении. Это было откровенное признание в любви! Молчание Маргариты никого не могло ввести в заблуждение. Один лишь Генрих ничего не заметил. Впрочем, удивляться этому не приходилось: он обожал свою жену и видел в ней ангела, посланного ему небесами, и считал, что рай, о котором он грезил всю жизнь, наступил на земле.

К несчастью, оптимистические предположения кардинала не сбылись — англичане так и не приняли свою молодую королеву. Глостер торжествовал: его политика одержала верх, что стало очевидным через два месяца после коронации, когда в Лондон прибыло посольство из Франции с кардиналом де Бурбоном во главе. Французы потребовали отдать графство Мэн согласно брачному договору, который Суффолк заключил от имени своего повелителя.

Генрих, видя недовольство народа, пытался протестовать, но Маргарита заявила, что нельзя отказываться от данного слова, и ее горячо поддержали Суффолк с Уинчестером. Король уступил, и тогда народ, подстрекаемый Глостером, словно сорвался с цепи. Однажды вечером Суффолк явился к королеве в таком виде, что она не смогла сдержать крик ужаса. Грязный, растерзанный, с синяками на лице и без шпаги, граф был настолько взволнован, что Маргарита, отослав прочь своих женщин, устремилась к нему со словами утешения.

— Что с вами случилось, милорд? Кто довел вас до подобного состояния? Откуда вы пришли?

— С Лондонского моста, мадам. Там я оставил свою шпагу… в брюхе мерзавца, от которого за десять шагов разило чесноком. На меня напала пьяная банда.

— На вас?

— Именно так! Меня узнали. Кто-то завопил: «Смерть фавориту королевы!» Это произвело потрясающий эффект… Сам негодяй-провокатор успел скрыться, а прочие подонки набросились на меня. Однако я успел заметить ливрею слуги герцога Глостера.

Королева пошатнулась, закрыв глаза, но тут же пришла в себя и, отстранив протянувшего к ней руки Суффолка, села в высокое кресло из черного дерева.

— Как же они ненавидят меня! — вымолвила она со стоном. — Что я им сделала и чем заслужила такую злобу?

— Вас винят за утрату Мэна, за то, что народ прозябает в нищете, а также за все бедствия, случившиеся на земле!

— Но не я же составляла брачный контракт! Как можно упрекать меня за это?

— За это следует упрекать скорее меня, однако Глостер знает, что делает. Он мечтает снова начать войну, а мы ему в этом мешаем. Реванш, война! Только об этом он и говорит! А народ слушает его, не понимая, чем грозит нам новая война. Ах, как жаль, что у нас нет второго Генриха V! — вздохнул Суффолк.

Маргарита, оскорбленная напоминанием о короле-победителе, вскинула голову.

— Вы забылись, милорд! — сурово произнесла она. — Вам следовало бы помнить, что вы должны почитать своего монарха, а также о том, что я люблю моего мужа…

Суффолк бросился перед ней на колени, не помня себя от горя и потрясенный этим упреком.

— А я люблю вас, мадам, и подвергаюсь нападкам именно за это. И вы тоже меня любите! — воскликнул он, беря руки королевы в свои и не обращая внимания на ее слабые попытки вырваться. — Признайтесь же в этом, Маргарита! Будьте честны перед собой! С тех пор, как вы здесь, мы оба подвергаем себя жестокой пытке — мы видимся только на людях и говорим друг с другом так, словно нас разделяет тюремная решетка. Позвольте мне любить вас и защищать! Дайте мне право быть вашим рыцарем, пусть даже мне придется заплатить за это жизнью. Пока я жив, вы будете в полной безопасности, клянусь вам в этом! Вспомните, разве не вы просили меня никогда не покидать вас? Теперь же я прошу вас о милости: позволить мне постоянно быть с вами…

Он молил долго и горячо, не теряя надежду, и наконец Маргарита сдалась. Она и сама устала бороться со своим чувством. Она любила этого человека больше всего на свете и больше не могла сопротивляться своей страсти, даже сознавая, что это грозит им обоим гибелью… На следующий день в Тайберне были повешены те, кто напал на Суффолка, — впервые в жизни Маргарита поступила беспощадно. А потом она отдалась человеку, которого обожала.

В последующие два года Маргарита и Суффолк с необузданной пылкостью любили друг друга, а между тем политическая ситуация в стране становилась все более напряженной. Помимо Глостера, у королевы появился новый враг, в Лондоне же была развязана кровавая бойня, переросшая впоследствии в гражданскую войну, которая получила в истории красивое наименование Войны Алой и Белой розы. Враждующие стороны возглавляли представители дома Ланкастеров Эдмунд Бофорт, герцог Сомерсет, и Ричард Йорк — кузен короля и возможный наследник престола в случае, если Маргарита не родит сына.

Все началось с обычного уличного столкновения, когда сторонники двух кланов начали срывать с кустов белые и алые розы — символы враждующих семейств Йорков и Ланкастеров. Но в первое же после схватки воскресенье все увидели, что королева приколола к корсажу алую розу — символ своего дома и дорогих ее сердцу родичей Бофортов. Тем самым молодая женщина ясно показала, на чьей стороне находятся ее симпатии, хотя, быть может, она просто желала украсить себя любимым цветком.