Роддом, или Неотложное состояние. Кадры 48–61 - Татьяна Соломатина

— А я знаю, почему ты не знаешь?! Ты — начмед! Он у тебя заявки на операции подписывает.

— На кесарево! На обыкновенное кесарево! Он что… Он вот это?..

Родин дрожащей рукой показывал на уже вернувшийся в начало стоп-кадр.

Ельский кивнул.

Наступив тапком в лужу виски, Сергей Станиславович вышел из кабинета. Не сказав ни единого слова.

Владимир Сергеевич хмуро усмехнулся. Собрал осколки, выбросил в мусор. Взял тряпку из-под умывальника и начал протирать пол. В этот момент в кабинет вошла Оксана Анатольевна. Ельского она не увидала — он был скрыт столом. Она втянула воздух и раздражённо сказала:

— Виски с утра?! Ну ты даёшь, муженёк! Налей и мне. Потому что у меня в отделении, похоже, холера!

В этот момент из-под стола раздалась длинная матерная тирада. Ельский собрал явно не все осколки.

— Вова?! — Ахнула Оксана.

— Я этого слова на букву хэ не слышал! Поняла?! Мало ли что вы с мужем друг другу в койке говорите!

Ельский жестами давал понять, что не слышал, не был, не присутствовал, не состоял!.. Потому что слово «холера» — это очень страшное слово. Оно обязывает закрыть отделение. Закрыть больницу. Закрыть район. Город… Страну!

Кровь Ельского забрызгивала важные и не очень бумаги на столе Родина. И стоп кадр с ужасающим «естественным» кесаревым. Оксана Анатольевна подошла к Владимиру Сергеевичу, и молча на автомате взяла его палец и засунула себе в рот. Так хватают палец карапуза любящие родители. Отсосать кровь. Зализать рану. Стеклянными глазами они уставились друг на друга.

— У меня в отделении пять травм шейного отдела позвоночника, — жалобно (что никак не было в его парадигме) промямлил Ельский.

Оксана выпустила его порезанный палец изо рта и ещё жалобнее сказала:

— А у меня с ночи все бабы срут и блюют. Обезвожены!

И снова засунула Вовкин палец, из которого резво текла кровь, себе в рот и принялась его посасывать. Пожалуй, это уже походило на действие расстроенного младенца.

В этот момент в кабинет вернулся Родин, волоча за шиворот Андриевича, куда как превосходившего его ростом.

— Это не то, что ты думаешь! Это первичная хирургическая обработка!

Ельский запоздало выдернул палец у Оксаны изо рта.

— А хлоргексидинчиком нельзя было обойтись, да?! — Язвительно запыхтел Родин, сваливая Андриевича на диван.

— Сергей Станиславович! — Ожила Оксана. — У меня к вам очень срочное дело. Касающееся эпидобстановки.

— Сейчас! — Родин стал метаться по кабинету, как будто в поисках чего-то… Схватил стоящую в углу огромную неваляшку[22] и со всей дури метнул её в Андриевича. Несмотря на некоторый шок, тот сумел вовремя увернуться. Неваляшка ударилась о стену и грохнулась на пол, с треском развалившись на куски.

Недолгая немая сцена завершилась мелодичным звоном агонизирующей игрушки.

В этот момент без стука вошёл Святогорский. Все уставились на него. Причём Андриевич — невербально моля о спасении.

— Тааак! — Аркадий Петрович, втянул носом воздух. — Кабак. Мордобой. Лёгкие телесные… Ещё и раритет расхерачили. Вандалы! Это был мой подарок нашей незабвенной Татьяне Георгиевне. Не знаю, где вы теперь такую найдёте. Неваляшку, я имею в виду. Татьяна Георгиевна — тьфу-тьфу-тьфу! Что у вас тут вообще? Почему в обсервации плановые отменены? И почему на входе в ваше, Оксана Анатольевна, отделение, Зинаида Тимофеевна цербером поставлена и никого не пускает? И ещё мне интересно, почему начмедом объявлен сбор заведующих? — он красноречиво обвёл взглядом Поцелуеву, Ельского, Андриевича и зафиксировался на Родине и строго произнёс: — и без меня!

— Так я и пришла, чтобы… — выкрикнула, было, Оксана Анатольевна.

— Ельскому палец пососать?! — Тут же откликнулся начмед-супруг.

— Утончённые вы сегодня все какие! — Разумеется, не смог удержаться от ремарки анестезиолог.

— Да рефлекс у меня сработал! Рефлекс!

— Сосательный? В твоём возрасте, милая, это уже патология! — Святогорский, перевёл взгляд с Оксаны на Вову. — Ну и не в кабинете же мужа! Как дети, ей богу!

Андриевич пытаясь приподняться с дивана, панически шептал:

— Меня вообще непонятно за что и почему пинками, за шиворот…

— Сидеть! — Скомандовал Родин, пнув Андриевича ногой. — Сейчас я тебе всё пойму — и за что, и почём!

— Все! Успокоились! — Вдруг ухнул Ельский.

Аркадий Петрович посмотрел на Владимира Сергеевича с уважением.

— Подрастает смена. Да-а… Предлагаю запереть двери и обсудить сложившуюся… — Святогорский снова оглядел заведующих. — Сложившиеся ситуации.

— Моя — неотложней! И обсуждать мы её будем без него! — Выразительный кивок на Андриевича. И затем — пристальный взгляд на мужа. Точнее — на начмеда.

Родин тут же без комментариев схватил Андриевича и вытолкал его из кабинета, шипя по дороге:

— Чтобы сидел в кабинете УЗИ — и никуда ни ногой! Приду — не будет на месте — тебе конец!

Тот только послушно мелко кивал.

Родин закрыл дверь на ключ.

Оставшиеся уставились на Оксану.

Вчера утром родильница Иванова — вторые сутки послеродового периода, состояние соответствует суткам, — пожаловалась на диарею и однократную рвоту. Выяснение пищевого анамнеза ничего не дало. Никаких немытых (или даже отдраенных с мылом) овощей и фруктов. Ничего такого. Ела только больничную еду. Кашу манную. Котлетку говяжью паровую. Всё приготовлено в больничном пищеблоке. Дежурный ординатор списал на стресс, погоду, природу и затемнения на кольцах Сатурна. Мало ли — сейчас только догнало, что родила. Всякое бывает. Рекомендовал голодание и наблюдение. Через несколько часов диарея перешла в стадию: изнуряющая. Рвота превратилась в многократную. Появилась одышка и анурия. Родильница дышать стала часто, а мочиться вовсе перестала. Плюс ко всему — у неё ещё и температура поднялась до тридцати семи с хвостиком. Иванова была переведена в изолятор, к ней был вызван инфекционист. Вызвать-то был вызван — но не слишком торопился. Собственный больничный инфекционист был в отпуске. А из инфекционной пока доедут. У них там своих таких и около — по самое не могу.

Ещё через два часа пропоносилась соседка Ивановой по палате, родильница Петрова. А затем и беременная Сидорова из соседней палаты. Блатной одноместной палаты. Пропоносилась и проблевалась. Температуры дожидаться не стали — упаковали уже родившую Петрову и всё ещё беременную Сидорову во второй изолятор. Так нельзя. Сидорову надо было бы по уму переводить в инфекционку, но она валялась в ногах, умоляла. Дальше включился, будь он неладен, человеческий фактор. Оксана Анатольевна было добрым человеком. Часто — себе во вред.

Ближе к ночи весь первый этаж дрыстал и рыгал дальше, чем видел. У всех дружненько поднялась температура. Все новорождённые с совместного пребывания были срочно переведены в неонатальный блок первого этажа.

И вот к сегодняшнему утру весь первый этаж — влёжку. Гадят уже практически под себя, безостановочно. Жиденьким таким. Из ничего. Неоднократная рвота — повально. Температура. Ни у кого прям чтобы так выраженной гипертермии — всё такой же субфебрилитет. Инфекционист приехал. Да только толку? Молодой совсем. Записал хоровое пищевое отравление. Рекомендовал проверить больничный пищеблок. И посеять диарейные и рвотные массы на возбудителей кишечных инфекций. Это всё и без него понятно было. Как сразу же было понятно, что ничего другого он и не напишет. Только это, и ещё, пожалуй, кляузу в санэпидстанцию. Кляузу он написать просто обязан. Но пока уговорили, презентовав хорошего спиртного и отменных табачных изделий. Сегодня снова приедет. Наблюдать, так сказать, в динамике.

Оксана Анатольевна всю ночь не спала. Мужу до поры до времени ничего не сообщала. Потому что муж-то он муж, но в данной ситуации он прежде всего — начмед! Да и обоим им в виде одного-единственного Родина ничего не сообщала. Мужу — чтобы не беспокоить. Начмеду — чтобы не нарваться. И от нервов и бессонницы стало к утру заведующей обсервации казаться, что стул этот жидкий у её пациенток того-с… шибко смахивает на рисовый отвар. А это диагностическая стигма — страшнее не придумаешь!

Побежала она к первой нарушительнице покоя Ивановой, в изолятор. И стала её пытать подробнейшим образом. Куда там дежурному врачу и вызванному на консультацию инфекционисту.

Боль в животе при поносе есть или нет? — Нет! — отвечает Иванова.

Сухость во рту есть? — Есть! Как не быть!

Повышенная жажда имеется? — Имеется!

Тенезмы есть? — Что?! — Ну вроде как позыв на срачку есть, а уже нечем. — Так точно! Позыв есть, а — нечем!

Нет ли странного ощущения, что рвота без тошноты?! — Рвота именно без тошноты, странно, не то слово!

Что ни спросит Оксана Анатольевна — то ей больная и отвечает утвердительно. Прям эхолалия[23] какая-то.